История эта случилась 9 мая...
Стоял прекрасный, солнечный тёплый день. Играла музыка, люди радовались солнцу, празднику, поздравляли ветеранов. Мы с друзьями посмотрели праздничный парад и пошли к Вечному огню возложить цветы. В сторонке, на скамейке одиноко сидел очень старенький мужчина. Он плакал и что - то бормотал. Мы подошли к нему, и я спросила - не нужна ли помощь?
- Нет, доченька... Всё хорошо...
- Но Вы так плачете, наверное, друзей - однополчан вспомнили?
- Ох, доченька! И ребят вспомнил, и собак своих поминаю...
Я с удивлением посмотрела на старика.
- Да вы присаживайтесь. Если располагаете временем, я расскажу.
- Конечно! Расскажите, пожалуйста.
Мы сели на скамейку рядом со стариком, и он начал свой рассказ.
- Я всю войну прослужил санитаром с упряжкой собак. Раненых вывозил. На фронт не взяли, видите - я однорукий, - старик кивнул на протез, который мы и не заметили сначала. - Тогда я собрал дворняг, выбирал добрых и любящих общение с людьми, научил их волокуши таскать, которые мне дети мои помогли смастерить, и приехал со всем этим хозяйством в военкомат. Оттуда и попал на передовую. Было у меня пять собак. Вожак - большой, добрейший алабай, Цезарем кликали его. И четыре кобеля разномастных, но таких умных и добрых!
Лицо старика озарила нежная, детская улыбка. Казалось, перед его взором проходили дорогие его сердцу собаки... Он улыбался ласково и беззащитно.
- Федька, Прошка, Герман и Шарик. Славные ребята были. Преданнейшие... Герман и Прошка погибли от осколков при взрыве. Три оставшиеся собаки всё равно дотащили раненого до санчасти... Прислали новых собак. Цезарь их быстро выучил. И мы вместе всю войну... сколько раненых вывезли! Не счесть... Собаки безошибочно находили живых, а тех, кто был без сознания, лизали в лицо, чтобы очнулись. Вы мне не поверите, но если солдат умирал, собаки плакали над ним... Доченька, они же такие умные. Однажды меня зацепило осколком в ногу, лежу, думаю: " Как теперь управлять упряжкой? ". Встать не могу, боль сильная, рука - то всего одна, скребусь второй рукой, силюсь встать, а больно. Сообразили собаки, подтащили волокушу ко мне близко - близко и зубами затащили меня на неё... Ногу мне спасли тогда. Спасибо им. Они зимой грели меня. Лягут кружком, а я посередине. И тепло, и защита живая. Я им сшил обувку и попонки из шинельного сукна - оставалась одёжка после умерших бойцов, простреленная, рваная. Я вырезал хорошие куски и шил. Мои собаки всегда зимой в обувке ходили и одетые. Я им лапы берёг. Холода ух, какие были... Мы всегда вместе были. Всю войну... Цезарь однажды меня от дезертира спас. Мы на привале отдыхали, я собак оставил, а сам в кустики, по делу. Цезарь за мной и увязался. Он всегда со мной везде ходил. Любил, видно, очень... А там, в кустах дезертир сидел, прятался. Накинулся на меня... Ох, убил бы, если бы не Цезарь. Что я с одной рукой мог? Цезарь на него как накинулся, как вцепился в... в ногу, в общем... И меня защитил, и дезертира поймал... Вместе четыре года... И хоть бы что! Везучий был пёс!
Старик снова заплакал.
- Ну что же Вы так расстраиваетесь! Собачий век недолог, они же умерли давно.
- Умерли... Если бы они сами умерли... После войны я хотел забрать собак с собой - домой. Но мне запретили, приказ, говорят, на них вышел. Я спрашиваю, какой приказ? А мне: " Командование решило расстрелять собак военных профессий ". Оставили только сапёров - надо было города разминировать. Как я ни умолял, ни просил - не отдали мне собак... А они же добрые, ласковые. Не поняли, куда их от меня увозят... А их увезли в лес, и... Вот я и прошу у них прощения каждый год. Не смог сберечь. Не смог...
Они меня так любили, так верили...
Простите меня, друзья мои...
Старик замолчал. Молчали и мы. Да и что скажешь...
Source: www.instagram.com
Просто Маленькая и Большая…
РАССКАЗ СОЛДАТА…
Раненый очнулся. Он лежал один. Сражение кончилось, по крайней мере для него. Война прогрохотала по этим местам, оглушила, обожгла и унеслась дальше. Ушли его боевые товарищи. А он остался.
Он очнулся оттого, что кто-то теплой влажной тряпкой обтирал его лицо, смывал кровь.
Раненый открыл глаза.
Прямо перед собой он увидел приветливую собачью морду с живыми черными глазами, внимательно смотревшими на него. Небольшая рыженькая дворняжечка участливо-заботливо облизывала его, старалась привести в чувство. Увидав, что веки лежащего дрогнули и поднялись, она радостно заюлила, завиляла хвостом, затем, сев, прижалась к нему теплым боком. Она словно старалась отогреть его.
«Умная…» подумал раненый и заметил на ошейнике бинтик и пузырек-бочечку с прозрачной жидкостью.
Потянув к себе собаку за ошейник, он вытащил пробку и, припав губами, сделал из бочонка глоток. Точно огонь прокатился по пустым кишкам. Во рту и в горле палило, но после этого он сразу почувствовал себя. Сделанное усилие утомило его, и он, откинувшись на спину, вынужден был полежать неподвижно, перевести дух.
По небу плыли облака, где-то перекликались птицы.
Занятый своими ощущениями, постепенным возвращением к жизни, он не заметил, как собака исчезла.
Он даже загоревал. Опять один! Откуда она взялась? И почему так быстро убежала?
И вдруг она снова явилась. И не одна: ее сопровождал большой кудлатый пес, запряженный в носилки-волокуши.
Большой тоже помахал хвостом. Остановившись рядом, он как бы приглашал: «Ну, давай, смелее…»
Раненый с трудом перевалился в носилки. Маленькая в это время суетилась около него, ободряла. Большой пес терпеливо ждал. Потом в том же порядке они потащили его. Вернее, тащил один большой пес, а рыжая дворняжечка семенила впереди, как бы разведывая путь и подбадривая большого. Раненый был тяжелый крупный, рослый мужчина, из тех, о каких в старину говорили богатырь. Носилки цеплялись за кусты, за корни, застревали в колдобинах. Упряжной пес тащил с натугой, вынужден был часто от кочки к кочке, от одного разрыва до другого.
Еще снаряд или мина… Рыженькая внезапно взвизгнула и, жалобно заскулив, закружилась на месте. Слепой осколок ударил ее, порвав сухожилие на ноге и поранив другую ногу. Рыженькая хотела ползти не могла. Из ран хлестала кровь, бедная собака легла, беспомощно озираясь. Раненому запомнились ее страдающие глаза. Ах ты, вот еще несчастье… Дотянувшись через силу, превозмогая собственную боль, раненый положил рыженькую рядом с собой. Большой пес потащил обоих.
Встали, поехали, снова и снова.
Встали… Вот когда большому потребовалась вся его выносливость и сила. Казалось, этот путь никогда не кончится. Казалось все, больше не повезет, выбился из сил; нет, большой пес опять напрягался, дергал в одну сторону, в другую, потом вперед, и волокуша опять ползла, оставляя за собой в густой траве широкую борозду. Чувство долга у него пересиливало усталость.
У раненого было такое чувство, как будто он сам надрывается, таща непосильный груз. Он словно ощущал каждое усилие пса-труженика, спасавшего обоим жизнь. Помочь бы… Ну, еще! поддай еще, голубчик, умаялся, поди… Если бы собаки умели потеть, большой пес, наверное, был бы весь в мыле, мокрый нос.
Сознание то оставляло, то возвращалось; в какие-то моменты ему казалось, что он начинает бредить наяву. Сколько их, собак, две, а может, одна? Но нет, они были Слишком разные. А откуда у них сани-волокуши? Смешные мысли; да люди сделали, специально, чтоб вывозить с поля боя раненых; люди же научили и собак…
К счастью, спасение было уже близко. Из леса высыпали бойцы в советской форме. На опушке, санитары окружили носилки. Раненого подняли и понесли. Сперва ее, запротестовал он.
Да не бойся, не бросим и ее. Военврач быстро осмотрел рыжую; два санитара стали перевязывать ее. Собака благодарно смотрела на людей. Большой пес той порой отдыхал, растянувшись на зеленой лужайке.
Поправится, сказал врач. Вылечим. На собаке быстро заживает. Они у нас уже давно работают так, на пару. Поработают еще…
Спасибо им, сказал едва слышно раненый и вместе с Разлившейся по телу слабостью, ощутил внезапно вспыхнувшую радость оттого, что жизнь и вправду снова вернулась к нему. Крохотный, не отмеченный ни в каких сводках Совинформбюро эпизод на необозримых грохочущих просторах войны, но для него вся жизнь.
Потом еще будет госпиталь, долгое лечение, белые халаты и запах йодоформа, операции, наконец, снова в строй, битва на Одере и Красное знамя над рейхстагом и великое, ни с чем не сравнимое, незабываемое гордое чувство Победы, а в прозрачной коробочке из оргстекла всю жизнь будут храниться вынутые из его тела осколки немецкой мины той самой, которая свалила его тогда. О чем он всегда сожалел: что никогда не узнает даже кличек своих неожиданных спасительниц.
Просто Маленькая и Большая…