Илюшечкин
Статью об Илюшечкине успешно дописал и довёл до статуса, благодаря чему она появилась на заглавной странице Википедии.
Что меня особенно радует, так это осознание того, что до написания статьи в Интернете о нём не было ни слова. Мне пришлось фактически выгрызать информацию о нём. Фотографию выгрызть не удалось, хотя я обратился к большому количеству востоковедов, которые знали его. Все люди, которым приходилось с ним общаться, отзывались о нём крайне положительно. В частности, Леонид Алаев поведал мне следующее:
«еще одна причина моего особого отношения к В. П. - то, что он являлся живым воплощением одного из противоречий марксистской теории. В ней есть несколько противоречий, одно из них - между провозглашенным приоритетом производительных сил для определения формаций (или объяснения перехода от формации к формации) и отсутствием четкого рубежа в развитии производства на рубеже древности и средневековья. Когда он выступил со своей трактовкой исторического процесса, это был период уже распада некогда единой (впрочем, была ли она когда-либо единой?) марксистской школы, период попыток развития „творческого марксизма“. И меня, когда я принимал в этом участие, всегда смущало то, что участники дискуссий по возможности пренебрегали последовательностью суждений и логикой. А В. П. был не таков. Он взял за основу четкий, основополагающий марксистский тезис о первичности производительных сил и стал следовать ему неукоснительно. И у него получилось, что не двух формаций между первобытностью и капитализмом не может быть. И, чтобы не очень выпирать свои расхождения с Марксом (а именно это его и отличало от многих участников дискуссий - он был верным марксистом!), он списал рабовладение и феодализм на Сен-Симона. Маркс, мол, просто взял у Сен-Симона схему этапов, пятичленка - это не марксизм, а сенсимонизм! Получается, что он стал большим марксистом, чем сам Маркс. Именно за это я его ценил - за твердость в проведении взятого курса (даже если он приводит к нонсенсу)».
К нонсенсу приходил в своих теоретических построениях сам Алаев, но не Илюшечкин. Впрочем, речь не о нём. Речь о том, что Илюшечкин прожил долгую жизнь (81 год), но... недостаточно долгую. Умер он в середине 90-х, когда, по выражению знавшего его член-кора Крадина, все были заняты зарабатыванием денег, и о нём просто забыли. Ну был такой вот старый дед, ну писал что-то, ну спорили о его работах, умер, да и ладно. Но мне вслед за Олдриджем хочется крикнуть: «Не хочу, чтобы он умирал!». Советская историческая наука была дикой помесью паноптикума с террариумом, подлинной наукой, а не карьеризмом, не доказательством каких-то безумных идей, которые были найдены между строк «Капитала», или в черновиках Маркса, или «Маркс догадывался, а я доказал», одним словом подлинными исследованиями, которые не стыдно озвучить перед лицом учёных любых стран мира, занимались единицы. И вот Василий Павлович Илюшечкин был такой единицей, о которой забыли, но теперь, надеюсь, будут помнить.
Что меня особенно радует, так это осознание того, что до написания статьи в Интернете о нём не было ни слова. Мне пришлось фактически выгрызать информацию о нём. Фотографию выгрызть не удалось, хотя я обратился к большому количеству востоковедов, которые знали его. Все люди, которым приходилось с ним общаться, отзывались о нём крайне положительно. В частности, Леонид Алаев поведал мне следующее:
«еще одна причина моего особого отношения к В. П. - то, что он являлся живым воплощением одного из противоречий марксистской теории. В ней есть несколько противоречий, одно из них - между провозглашенным приоритетом производительных сил для определения формаций (или объяснения перехода от формации к формации) и отсутствием четкого рубежа в развитии производства на рубеже древности и средневековья. Когда он выступил со своей трактовкой исторического процесса, это был период уже распада некогда единой (впрочем, была ли она когда-либо единой?) марксистской школы, период попыток развития „творческого марксизма“. И меня, когда я принимал в этом участие, всегда смущало то, что участники дискуссий по возможности пренебрегали последовательностью суждений и логикой. А В. П. был не таков. Он взял за основу четкий, основополагающий марксистский тезис о первичности производительных сил и стал следовать ему неукоснительно. И у него получилось, что не двух формаций между первобытностью и капитализмом не может быть. И, чтобы не очень выпирать свои расхождения с Марксом (а именно это его и отличало от многих участников дискуссий - он был верным марксистом!), он списал рабовладение и феодализм на Сен-Симона. Маркс, мол, просто взял у Сен-Симона схему этапов, пятичленка - это не марксизм, а сенсимонизм! Получается, что он стал большим марксистом, чем сам Маркс. Именно за это я его ценил - за твердость в проведении взятого курса (даже если он приводит к нонсенсу)».
К нонсенсу приходил в своих теоретических построениях сам Алаев, но не Илюшечкин. Впрочем, речь не о нём. Речь о том, что Илюшечкин прожил долгую жизнь (81 год), но... недостаточно долгую. Умер он в середине 90-х, когда, по выражению знавшего его член-кора Крадина, все были заняты зарабатыванием денег, и о нём просто забыли. Ну был такой вот старый дед, ну писал что-то, ну спорили о его работах, умер, да и ладно. Но мне вслед за Олдриджем хочется крикнуть: «Не хочу, чтобы он умирал!». Советская историческая наука была дикой помесью паноптикума с террариумом, подлинной наукой, а не карьеризмом, не доказательством каких-то безумных идей, которые были найдены между строк «Капитала», или в черновиках Маркса, или «Маркс догадывался, а я доказал», одним словом подлинными исследованиями, которые не стыдно озвучить перед лицом учёных любых стран мира, занимались единицы. И вот Василий Павлович Илюшечкин был такой единицей, о которой забыли, но теперь, надеюсь, будут помнить.