Быков об "Анне Карениной" Соловьева. Архив :: «Новая газета» № 60 :: 8 июня 2009 г.
Оригинал взят у kozatchenko в Архив :: «Новая газета» № 60 :: 8 июня 2009 г.
Актуальный текст из архива.
Та не я и другие
Фильм Сергея Соловьева «Анна Каренина», несомненно, возбудит много споров
Первые полчаса соловьевской «Анны Карениной» не нравились мне совсем, второй час был неплох, а как дело дошло до родов и второго тома, я забыл о любых претензиях. Однако собственному вкусу доверяю мало и потому на выходе из Дома кино поспешил к Вадиму Абдрашитову, стоявшему на лестнице с обычным выражением мрачной сосредоточенности.
- А что, хорошо, по-моему, - промямлил я.
Абдрашитов покачал головой, и я подумал: ну, приложит.
- Это не хорошо, - сказал он. - Это от-лич-но.
Слава тебе, Господи, не померещилось.
Сергей Соловьев - режиссер неровный, но при обращении к русской классике (прозу Бориса Ряховского, послужившую основой «Чужой белой», можно к ней смело причислить) у него сбоев не было. «Анна Каренина», над которой он работал 14 лет, стоила того. Я хотел бы предостеречь от поверхностного и легкого отношения к этой экранизации, равно как и от избыточного доверия к режиссеру, при всяком удобном случае повторяющему, что он всегда мечтал снять по Толстому подчеркнуто иллюстративную картину. Это не иллюстрация - и более того: перед нами, кажется, самая личная работа Соловьева, откровенная настолько, что дивишься его мужеству.
Читать - смотреть этот фильм можно на трех уровнях, и самый поверхностный - именно автобиографический. Дело не в конкретных перипетиях многолетних, бурных и часто мучительных отношений режиссера с актрисой, полнее других воплотившей его женский, творческий, да и человеческий идеал. Мы про эти перипетии мало знаем (даже после соловьевского автобиографического двухтомника), и это не наше дело; Соловьев снял фильм о мужчине - и от лица мужчины, - который вдруг перестал узнавать собственную жену (или музу), потому что ею завладело безумие, из нее вдруг полезла «та не я», которой она сама боится. «Та не я» - название ключевой главы фильма, на которой, собственно, и переламывается его спокойная доселе нарочито эпичная стилистика - чтобы смениться привычной соловьевской экспрессией, рваной, бредовой. Сидевший на премьере по соседству Александр Жолковский сформулировал, как всегда, безупречно: «Лучше всего там, где скомкано, потому что - ХОРОШО СКОМКАНО». «Когда ты 14 лет тянешь картину - тебе надо все время помнить, зачем ты это делаешь; если бы в фильме не было Татьяны Друбич, то и зачем бы все?» - сказал Соловьев после премьеры, и это правда. Он снял картину о ней и для нее, лучшей роли у нее доселе не было - в роли верной супруги и добродетельной матери, в первой половине фильма, она неуверенна и неубедительна, но, попадая в родную для нее стихию катастрофы, распада, последней подлинности, - становится предельно органична. Не знаю, она так сыграла или само получилось, но на замысел это работает идеально.
Второй уровень - попытка разобраться в том, где и как Соловьев сместил акценты; почему в момент личного и всеобщего кризиса, в девяностые, он взялся за эту историю и как она ему помогла. Проекция каренинской драмы на личную и всеобщую - «переворотилось и только укладывается» - продиктовала и расстановку сил: умный и хороший Каренин, более чем убедительно сыгранный Янковским; абсолютный теленок Вронский - добрый, чувственный, с понятиями о чести, но без всякой решимости претворить их в жизнь, - и Анна, переставшая владеть собой, рушащая все вокруг себя и не могущая остановиться. Разумеется, Янковский играет (какое счастье все еще употреблять настоящее время, говоря о нем!) не того Каренина, который написан у Толстого; Каренин фальшив в каждом слове, искренен только в страхе да в уязвленном собственничестве, человеческое в нем просыпается на секунду и лишь в самых жутких обстоятельствах. Соловьев в неприкосновенности оставляет толстовский приговор герою: «Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее». Это даже озвучивается за кадром (от автора, само собой, Левин - Сергей Гармаш), но кто сказал, что жизнь - это хорошо? От Сергея Соловьева, что ли, мы ждем любви к жизни как таковой - от самого романтичного и книжного из наших режиссеров? Кто выдумал, что эти столкновения с действительностью - на благо? Да все герои Соловьева только и делают, что сбегают от реальности; в ней одни Крымовы могут чувствовать себя уверенно, а Банананы, Алики, герои «Черной розы» и «Нежного возраста» бегут от этой жизни куда глаза глядят; станционный смотритель столкнулся с ней и помер… Только там и есть что-то человеческое, где правит дух; малейшая уступка телесному, плотскому, адскому, иррационально-жестокому, «взрослому» ведет вот куда. Вот почему так бестелесны, идеальны сестры Щербацкие, которыми автор откровенно любуется; вот почему в Каренине нет ни тени фальши - одно страдание; против умного, зрелого, талантливого человека объединились беспомощный теленок и испорченный ребенок, Вронский и урожденная Облонская, истинная сестрица своего братца, - кому тут будешь сочувствовать? Даже самый сомнительный каренинский поступок - отнял Сережу! - предстает спасительным. Вот он, в финале, этот Сережа, папин сын, «строгий юноша», выписывает на коньках затейливые фигуры, танцует, как холодный ангел, на замерзшем пруду, а из окна смотрит на него Алексей Александрович, взором мудрым, спокойным и любящим. Правда, на руках у него в этот момент вторая Аня - дочь преступной страсти, - и огромные ее черные глаза, на которых и сфокусируется камера в последнем кадре, взрывают всю гармонию этой ледяной, голубой, чинной картинки. Через нее в мир опять войдет хаос, и прощай, симметрия.
Но есть и третий уровень - самый интересный, и тут как раз стоит прислушаться к соловьевской автоинтерпретации: «Анна Каренина» - первый и лучший роман Серебряного века, века еще нет, а роман и героиня уже есть. Соловьев выявил в толстовском романе одну из главных его тем - редко интерпретируемую, а между тем в ней-то и тайна, и неразрешимость. Это основная коллизия Серебряного века: ни одна прежняя норма уже не работает, все размыто, съехало, поплыло, ничто не желает следовать классическому канону. По канону ведь как? Перед нами драма рока, античная по своей сути; ну и вести себя надо антично - или безоговорочно простить, или безоговорочно мстить; или однозначно и безоглядно предаться злу, или самоуничтожиться; или навеки расстаться, повинуясь долгу, или навеки соединиться, послав долг ко всем чертям. Что происходит у Толстого? Анна должна умереть от родов, ей и предзнаменование посылается, - но выживает; Каренин должен простить - но колеблется и в итоге не прощает; Вронский должен застрелиться - и умудряется в себя промахнуться! Все установления этой жизни - фальшь, мертвая оболочка; ее вообще надо отменить, ибо все в ней только и делают, что врут. Одна гибель может быть подлинна - и Анна, символ этой абсолютной и беспримесной правды, одна делает в романе то, что должна. Все остальные неизобретательно и вяло уклоняются от ролей. Это и есть ситуация Серебряного века - когда силы и талант еще есть, а вот законы и добродетели золотого века уже утрачены (в этом смысле в семидесятые, допустим, был бронзовый, а сейчас у нас каменный).
Друбич именно это и играет - бешенство, истерику, содрогание при соприкосновении со сплошной и всеобщей неправдой. Ее Анна и сама врала до поры, уговаривая брата и свояченицу сохранять видимость семьи и сама сохраняя ту же видимость, но когда уж началось настоящее… Самая мощная сцена, по мне, та, когда она буквально набрасывается на мужа, крича шепотом - нет, шипя по-змеиному: «Да уж я сказала, так что же повторять!!!» - двадцатая главка четвертой части. Жизнь перестала встраиваться в рамки, рамки эти невыносимы, все раны открыты и все гниют при постоянном соприкосновении с ложью - в этом смысле Соловьев снял чрезвычайно актуальное кино. А уж сцена в опере, снятая с лучшим соловьевским драйвом, - истинный эмоциональный пик фильма, которому, может быть, не хватает лейтмотивов, столь значимых для Толстого и организующих все повествование, но зато ближе к концу в нем появляется гротеск, заставляющий вспомнить скорее «Воскресение» с его сарказмами в адрес всего на свете.
Иное дело, что альтернативой всей этой лжи у Толстого служит Левин с его семейной идиллией, правдой, серьезностью и рьяным хозяйствованием. Но редкий читатель, глядя на все это, не подумает словами Анны: «Нет, вы напрасно едете. И собака, которую вы везете с собой, не поможет вам. От себя не уйдете». Превосходен у Соловьева этот вагон третьего класса с тупыми, равнодушными, счастливыми, нечеловеческими лицами; и левинское счастье почти оскорбительно - а главное, мы-то уже знаем, как Толстой сбежал из Ясной Поляны.
========================
ВОТ ЭТА РЕЦЕНЗИЯ ВПОЛНЕ ОТРАЖАЕТ ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ СНЯЛ СОЛОВЬЕВ
"Анна Каренина" Соловьева - 5-ая серия - рекап
Всё, последний рекап и с Анной заканчиваем.
Впечатление, оставшееся после первых двух серий, к финалу не только не изменилось, а усугубилось. Знал ли Сергей Соловьев, про что он снимает кино? Нет, не знал, хотя он наверняка уверяет в обратном, отделываясь невразумительными разговорами о Серебряном веке, который, по его мнению, в романе Толстого наступил задолго до. Весь декаданс выразился только в поедании опиатов ложками и регулярных истериках главной героини.
Но почему, почему, черт возьми, действие из аристократических кругов двинулось в среду мещан и разночинцев? Кто их этих потертых жизнью людей, простите, "граф"? А, пардон, "князь"? Весь конфликт "Карениной" строится на том, что именно светское общество Анну отторгает, жизнь её кончена только поэтому. Её изгоняют, а Вронского - нет, а за этим уже следует отчаяние, ревность, страх, чувство вины, желание отомстить ("вот умру и все пожалеют") и так далее до самых глубин. Будь Анна женой лавочника, ничего бы такого не случилось. А будь принцесса Диана замужем за менеджером, её семейная жизнь не воспринималась бы публикой как драма. Толстой в предисловии к "Войне и миру" писал:
Несколько слов в оправдание на замечание, которое наверное сделают многие. В сочинении моем действуют только князья, говорящие и пишущие по-французски, графы и т. п., как будто вся русская жизнь того времени сосредоточивалась в этих людях. Я согласен, что это неверно и нелиберально, и могу сказать один, но неопровержимый ответ. Жизнь чиновников, купцов, семинаристов и мужиков мне неинтересна и наполовину непонятна, жизнь аристократов того времени, благодаря памятникам того времени и другим причинам, мне понятна, интересна и мила
Ровно так же Соловьеву неинтересна и непонятна жизнь аристокаратии. У него сама среда даже чисто визуально это компания советских интеллигентов на пенсии. Таки вопрос - а чего они тогда расшумелись из-за Карениной-то? У него светская дама в ложе устраивает скандал как на рынке, так что графья её за руки оттаскивают. Экое русское дворянство, право слово. В партере сидят такие лица, что автоматом начинаешь среди них искать таджикских дворников.
Но главное, это всё попрежнему очень плохо сделано на самом примитивном ремесленном уровне - Абдулов то в парике, то нет, то лохмат, то завит, лакей наливает две чашки чаю, а до персонажа доносит уже одну, хотя в руки брал обе, сцены склеены между собой кое-как, посреди мизансцены камера вдруг останавливается на статистке с неправильным прикусом, которая чуть не усмехается в кадр. Кто эта женщина? Зачем на неё истрачено экранное время? Это чья-то родственница, которую родители попросили "показать в кино"? Ну так помахала бы уже в камеру. "Поле чудес" какое-то. Бессмысленные и некрасивые кадры деревьев. Бегающий по лесу зомби-Левин, орущий дурным голосом. К чему это всё? Практически каждый кадр вызывает вопрос - а это сейчас зачем было? Положение усугубляется тоскливой до невозможности закадровой музыкой, которая любую сцену лишает маломальского напряжения, задавая всему действию одну и ту же навязчивую тональность - счастливы ли герои, в отчаянии, всё одна неизбывная тоска.
Ну и катастрофический финал, конечно. Мало того, что всё затянуто, зачем-то вдруг цитируется "Раба любви", но потом Соловьев с наслаждением запихивает бывшую жену под колеса, долго показывая болтающийся на рельсах тряпичный манекен. Но и этого ему показалось мало - на дессерт из этой же куклы был сооружен расчеленный труп, забрызган краской и выложен в самом нелепом виде на наше обозрение. Знаете, то, что в английском языке называется gore (кровяка по-нашему), надо уметь снимать - дело там нехитрое, приемы все давно уже отработаны, тут главное не показывать "всё и сразу", такие вещи решаются монтажом и кортокими планами. Соловьев разложил нелепую куклу с ногами, принципально раскиданными самым причудливым образом - зырьте, мол, как тетку-то распидо.. Не надо, мы поняли! И ведь самое смешное, что натурализма-то нет, потому что мы видим, что это куча тряпок и оторванные от манекена ноги.
В эпилоге опустившийся донельзя Каренин, завернутый в женскую шаль, выставляет в окно с облезлой рамой цыганенка, который еще и всё время отвлекается на стоящую рядом невидимую мамашу с игрушкой, пока оператор пытается чего-то там снять. Мальчик катается на коньках. А коньки - это про что?
Этот злосчастный мальчик тоже чей-то родственник, пристроенный играть Серёжу, но ему до такой степени ненавистно это всё, что он прямо на камеру эту свою неприязнь и выказывает. Типа, нарядили как дурака, но мама сказала "Ты же хочешь новый мобильник? Вот и заработай".
Единственный актер, который играет, это Янковский. Но он играет сам по себе, безо всякой режиссерской воли, без партнеров, у него в голове свой Каренин и он его дает. Поскольку на фоне остальных Янковский очевидно выделяется, зрители нахваливают его работу. Так он вообще отдельно от этого фильма существует, сам себе режиссер. Причем, даже в сценах с Абдуловым, а они старые партнеры по театру и по кино, у них нет дуэта.
Так в памяти и осталась несуразная драма в зарослях фикусов.
http://corpuscula.blogspot.ru/2013/03/5.html?showComment=1362655539154
А потому единственной альтернативой безумию остается у Соловьева мальчик, танцующий на льду. Вырастет - режиссером будет, как раз кино изобретут.
Актуальный текст из архива.
Та не я и другие
Фильм Сергея Соловьева «Анна Каренина», несомненно, возбудит много споров
Первые полчаса соловьевской «Анны Карениной» не нравились мне совсем, второй час был неплох, а как дело дошло до родов и второго тома, я забыл о любых претензиях. Однако собственному вкусу доверяю мало и потому на выходе из Дома кино поспешил к Вадиму Абдрашитову, стоявшему на лестнице с обычным выражением мрачной сосредоточенности.
- А что, хорошо, по-моему, - промямлил я.
Абдрашитов покачал головой, и я подумал: ну, приложит.
- Это не хорошо, - сказал он. - Это от-лич-но.
Слава тебе, Господи, не померещилось.
Сергей Соловьев - режиссер неровный, но при обращении к русской классике (прозу Бориса Ряховского, послужившую основой «Чужой белой», можно к ней смело причислить) у него сбоев не было. «Анна Каренина», над которой он работал 14 лет, стоила того. Я хотел бы предостеречь от поверхностного и легкого отношения к этой экранизации, равно как и от избыточного доверия к режиссеру, при всяком удобном случае повторяющему, что он всегда мечтал снять по Толстому подчеркнуто иллюстративную картину. Это не иллюстрация - и более того: перед нами, кажется, самая личная работа Соловьева, откровенная настолько, что дивишься его мужеству.
Читать - смотреть этот фильм можно на трех уровнях, и самый поверхностный - именно автобиографический. Дело не в конкретных перипетиях многолетних, бурных и часто мучительных отношений режиссера с актрисой, полнее других воплотившей его женский, творческий, да и человеческий идеал. Мы про эти перипетии мало знаем (даже после соловьевского автобиографического двухтомника), и это не наше дело; Соловьев снял фильм о мужчине - и от лица мужчины, - который вдруг перестал узнавать собственную жену (или музу), потому что ею завладело безумие, из нее вдруг полезла «та не я», которой она сама боится. «Та не я» - название ключевой главы фильма, на которой, собственно, и переламывается его спокойная доселе нарочито эпичная стилистика - чтобы смениться привычной соловьевской экспрессией, рваной, бредовой. Сидевший на премьере по соседству Александр Жолковский сформулировал, как всегда, безупречно: «Лучше всего там, где скомкано, потому что - ХОРОШО СКОМКАНО». «Когда ты 14 лет тянешь картину - тебе надо все время помнить, зачем ты это делаешь; если бы в фильме не было Татьяны Друбич, то и зачем бы все?» - сказал Соловьев после премьеры, и это правда. Он снял картину о ней и для нее, лучшей роли у нее доселе не было - в роли верной супруги и добродетельной матери, в первой половине фильма, она неуверенна и неубедительна, но, попадая в родную для нее стихию катастрофы, распада, последней подлинности, - становится предельно органична. Не знаю, она так сыграла или само получилось, но на замысел это работает идеально.
Второй уровень - попытка разобраться в том, где и как Соловьев сместил акценты; почему в момент личного и всеобщего кризиса, в девяностые, он взялся за эту историю и как она ему помогла. Проекция каренинской драмы на личную и всеобщую - «переворотилось и только укладывается» - продиктовала и расстановку сил: умный и хороший Каренин, более чем убедительно сыгранный Янковским; абсолютный теленок Вронский - добрый, чувственный, с понятиями о чести, но без всякой решимости претворить их в жизнь, - и Анна, переставшая владеть собой, рушащая все вокруг себя и не могущая остановиться. Разумеется, Янковский играет (какое счастье все еще употреблять настоящее время, говоря о нем!) не того Каренина, который написан у Толстого; Каренин фальшив в каждом слове, искренен только в страхе да в уязвленном собственничестве, человеческое в нем просыпается на секунду и лишь в самых жутких обстоятельствах. Соловьев в неприкосновенности оставляет толстовский приговор герою: «Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее». Это даже озвучивается за кадром (от автора, само собой, Левин - Сергей Гармаш), но кто сказал, что жизнь - это хорошо? От Сергея Соловьева, что ли, мы ждем любви к жизни как таковой - от самого романтичного и книжного из наших режиссеров? Кто выдумал, что эти столкновения с действительностью - на благо? Да все герои Соловьева только и делают, что сбегают от реальности; в ней одни Крымовы могут чувствовать себя уверенно, а Банананы, Алики, герои «Черной розы» и «Нежного возраста» бегут от этой жизни куда глаза глядят; станционный смотритель столкнулся с ней и помер… Только там и есть что-то человеческое, где правит дух; малейшая уступка телесному, плотскому, адскому, иррационально-жестокому, «взрослому» ведет вот куда. Вот почему так бестелесны, идеальны сестры Щербацкие, которыми автор откровенно любуется; вот почему в Каренине нет ни тени фальши - одно страдание; против умного, зрелого, талантливого человека объединились беспомощный теленок и испорченный ребенок, Вронский и урожденная Облонская, истинная сестрица своего братца, - кому тут будешь сочувствовать? Даже самый сомнительный каренинский поступок - отнял Сережу! - предстает спасительным. Вот он, в финале, этот Сережа, папин сын, «строгий юноша», выписывает на коньках затейливые фигуры, танцует, как холодный ангел, на замерзшем пруду, а из окна смотрит на него Алексей Александрович, взором мудрым, спокойным и любящим. Правда, на руках у него в этот момент вторая Аня - дочь преступной страсти, - и огромные ее черные глаза, на которых и сфокусируется камера в последнем кадре, взрывают всю гармонию этой ледяной, голубой, чинной картинки. Через нее в мир опять войдет хаос, и прощай, симметрия.
Но есть и третий уровень - самый интересный, и тут как раз стоит прислушаться к соловьевской автоинтерпретации: «Анна Каренина» - первый и лучший роман Серебряного века, века еще нет, а роман и героиня уже есть. Соловьев выявил в толстовском романе одну из главных его тем - редко интерпретируемую, а между тем в ней-то и тайна, и неразрешимость. Это основная коллизия Серебряного века: ни одна прежняя норма уже не работает, все размыто, съехало, поплыло, ничто не желает следовать классическому канону. По канону ведь как? Перед нами драма рока, античная по своей сути; ну и вести себя надо антично - или безоговорочно простить, или безоговорочно мстить; или однозначно и безоглядно предаться злу, или самоуничтожиться; или навеки расстаться, повинуясь долгу, или навеки соединиться, послав долг ко всем чертям. Что происходит у Толстого? Анна должна умереть от родов, ей и предзнаменование посылается, - но выживает; Каренин должен простить - но колеблется и в итоге не прощает; Вронский должен застрелиться - и умудряется в себя промахнуться! Все установления этой жизни - фальшь, мертвая оболочка; ее вообще надо отменить, ибо все в ней только и делают, что врут. Одна гибель может быть подлинна - и Анна, символ этой абсолютной и беспримесной правды, одна делает в романе то, что должна. Все остальные неизобретательно и вяло уклоняются от ролей. Это и есть ситуация Серебряного века - когда силы и талант еще есть, а вот законы и добродетели золотого века уже утрачены (в этом смысле в семидесятые, допустим, был бронзовый, а сейчас у нас каменный).
Друбич именно это и играет - бешенство, истерику, содрогание при соприкосновении со сплошной и всеобщей неправдой. Ее Анна и сама врала до поры, уговаривая брата и свояченицу сохранять видимость семьи и сама сохраняя ту же видимость, но когда уж началось настоящее… Самая мощная сцена, по мне, та, когда она буквально набрасывается на мужа, крича шепотом - нет, шипя по-змеиному: «Да уж я сказала, так что же повторять!!!» - двадцатая главка четвертой части. Жизнь перестала встраиваться в рамки, рамки эти невыносимы, все раны открыты и все гниют при постоянном соприкосновении с ложью - в этом смысле Соловьев снял чрезвычайно актуальное кино. А уж сцена в опере, снятая с лучшим соловьевским драйвом, - истинный эмоциональный пик фильма, которому, может быть, не хватает лейтмотивов, столь значимых для Толстого и организующих все повествование, но зато ближе к концу в нем появляется гротеск, заставляющий вспомнить скорее «Воскресение» с его сарказмами в адрес всего на свете.
Иное дело, что альтернативой всей этой лжи у Толстого служит Левин с его семейной идиллией, правдой, серьезностью и рьяным хозяйствованием. Но редкий читатель, глядя на все это, не подумает словами Анны: «Нет, вы напрасно едете. И собака, которую вы везете с собой, не поможет вам. От себя не уйдете». Превосходен у Соловьева этот вагон третьего класса с тупыми, равнодушными, счастливыми, нечеловеческими лицами; и левинское счастье почти оскорбительно - а главное, мы-то уже знаем, как Толстой сбежал из Ясной Поляны.
========================
ВОТ ЭТА РЕЦЕНЗИЯ ВПОЛНЕ ОТРАЖАЕТ ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ СНЯЛ СОЛОВЬЕВ
"Анна Каренина" Соловьева - 5-ая серия - рекап
Всё, последний рекап и с Анной заканчиваем.
Впечатление, оставшееся после первых двух серий, к финалу не только не изменилось, а усугубилось. Знал ли Сергей Соловьев, про что он снимает кино? Нет, не знал, хотя он наверняка уверяет в обратном, отделываясь невразумительными разговорами о Серебряном веке, который, по его мнению, в романе Толстого наступил задолго до. Весь декаданс выразился только в поедании опиатов ложками и регулярных истериках главной героини.
Но почему, почему, черт возьми, действие из аристократических кругов двинулось в среду мещан и разночинцев? Кто их этих потертых жизнью людей, простите, "граф"? А, пардон, "князь"? Весь конфликт "Карениной" строится на том, что именно светское общество Анну отторгает, жизнь её кончена только поэтому. Её изгоняют, а Вронского - нет, а за этим уже следует отчаяние, ревность, страх, чувство вины, желание отомстить ("вот умру и все пожалеют") и так далее до самых глубин. Будь Анна женой лавочника, ничего бы такого не случилось. А будь принцесса Диана замужем за менеджером, её семейная жизнь не воспринималась бы публикой как драма. Толстой в предисловии к "Войне и миру" писал:
Несколько слов в оправдание на замечание, которое наверное сделают многие. В сочинении моем действуют только князья, говорящие и пишущие по-французски, графы и т. п., как будто вся русская жизнь того времени сосредоточивалась в этих людях. Я согласен, что это неверно и нелиберально, и могу сказать один, но неопровержимый ответ. Жизнь чиновников, купцов, семинаристов и мужиков мне неинтересна и наполовину непонятна, жизнь аристократов того времени, благодаря памятникам того времени и другим причинам, мне понятна, интересна и мила
Ровно так же Соловьеву неинтересна и непонятна жизнь аристокаратии. У него сама среда даже чисто визуально это компания советских интеллигентов на пенсии. Таки вопрос - а чего они тогда расшумелись из-за Карениной-то? У него светская дама в ложе устраивает скандал как на рынке, так что графья её за руки оттаскивают. Экое русское дворянство, право слово. В партере сидят такие лица, что автоматом начинаешь среди них искать таджикских дворников.
Но главное, это всё попрежнему очень плохо сделано на самом примитивном ремесленном уровне - Абдулов то в парике, то нет, то лохмат, то завит, лакей наливает две чашки чаю, а до персонажа доносит уже одну, хотя в руки брал обе, сцены склеены между собой кое-как, посреди мизансцены камера вдруг останавливается на статистке с неправильным прикусом, которая чуть не усмехается в кадр. Кто эта женщина? Зачем на неё истрачено экранное время? Это чья-то родственница, которую родители попросили "показать в кино"? Ну так помахала бы уже в камеру. "Поле чудес" какое-то. Бессмысленные и некрасивые кадры деревьев. Бегающий по лесу зомби-Левин, орущий дурным голосом. К чему это всё? Практически каждый кадр вызывает вопрос - а это сейчас зачем было? Положение усугубляется тоскливой до невозможности закадровой музыкой, которая любую сцену лишает маломальского напряжения, задавая всему действию одну и ту же навязчивую тональность - счастливы ли герои, в отчаянии, всё одна неизбывная тоска.
Ну и катастрофический финал, конечно. Мало того, что всё затянуто, зачем-то вдруг цитируется "Раба любви", но потом Соловьев с наслаждением запихивает бывшую жену под колеса, долго показывая болтающийся на рельсах тряпичный манекен. Но и этого ему показалось мало - на дессерт из этой же куклы был сооружен расчеленный труп, забрызган краской и выложен в самом нелепом виде на наше обозрение. Знаете, то, что в английском языке называется gore (кровяка по-нашему), надо уметь снимать - дело там нехитрое, приемы все давно уже отработаны, тут главное не показывать "всё и сразу", такие вещи решаются монтажом и кортокими планами. Соловьев разложил нелепую куклу с ногами, принципально раскиданными самым причудливым образом - зырьте, мол, как тетку-то распидо.. Не надо, мы поняли! И ведь самое смешное, что натурализма-то нет, потому что мы видим, что это куча тряпок и оторванные от манекена ноги.
В эпилоге опустившийся донельзя Каренин, завернутый в женскую шаль, выставляет в окно с облезлой рамой цыганенка, который еще и всё время отвлекается на стоящую рядом невидимую мамашу с игрушкой, пока оператор пытается чего-то там снять. Мальчик катается на коньках. А коньки - это про что?
Этот злосчастный мальчик тоже чей-то родственник, пристроенный играть Серёжу, но ему до такой степени ненавистно это всё, что он прямо на камеру эту свою неприязнь и выказывает. Типа, нарядили как дурака, но мама сказала "Ты же хочешь новый мобильник? Вот и заработай".
Единственный актер, который играет, это Янковский. Но он играет сам по себе, безо всякой режиссерской воли, без партнеров, у него в голове свой Каренин и он его дает. Поскольку на фоне остальных Янковский очевидно выделяется, зрители нахваливают его работу. Так он вообще отдельно от этого фильма существует, сам себе режиссер. Причем, даже в сценах с Абдуловым, а они старые партнеры по театру и по кино, у них нет дуэта.
Так в памяти и осталась несуразная драма в зарослях фикусов.
http://corpuscula.blogspot.ru/2013/03/5.html?showComment=1362655539154
А потому единственной альтернативой безумию остается у Соловьева мальчик, танцующий на льду. Вырастет - режиссером будет, как раз кино изобретут.