Ронзин
Мне провели массу обследований - рентгены, узи, зондирования всех видов… Они, представьте запихивали мне в вену проволоку и наблюдали на экране как она проходит через руку - минует предплечье, плечо, продвигается все дальше и дальше. С венами все было нормально, узи ничего не желало показывать.
Тогда меня отправили на девятый этаж, к веселому и безбашенному сосудистому хирургу Ронзину, в которого я тут же чуть не влюбилась.
Можно сказать, что мои сексуальные предпочтения к тому моменту были сформированы, - люди в белых халатах лидировали с большим отрывом от представителей остальных профессий.
Ронзин недолго думая, взял меня на операционный стол, обколол местной анестезией, разрезал мне плечо и взял пробы.
Всю операцию я ржала как конь. У моего нового доктора оказалось прекрасное чувство юмора и мы тут же спелись.
- Так, - строго говорил он, - прекрати хохотать, я не могу оперировать твое трясущееся тело.
Я кое как брала себя в руки, успокаивалась, а потом он, забывшись, отпускал очередную шуточку и я опять начинала трястись.
Он был прекрасен. Меня спасли от очередной страсти лишь жалкие остатки здравого смысла и физическая немощь.
К тому же я уже любила двоих - мужа и любовника, куда еще было усугублять ситуацию?
Пробы тканей показали, что у меня доброкачественная опухоль, которая пережимает вены, и врачи решили ее вырезать.
- Не парься - сказал мой веселый хирург, - это просто.
- Да я не парюсь. Тем более это моя девятая операция.
- Кошмар. Пожелания есть?
- Да. Наркозик повеселее.
- Заметано.
Операция вместо часа длилась три с половиной и мне распластали все плечо, найдя там, за нервным пучком и ключицей что то непредвиденное, страшное.
Все это время я летала по коридорам. Кроме одного момента - когда я испытывала страшную, пронзительную боль.
Как же так, - думала я в этот момент, - ведь я в наркозе. Я не могу ничего чувствовать, я сплю. Но боль была, резкая и невыносимая она пронзала все мое тело насквозь, до самых кончиков пальцев, а я, бессильная, обездвиженная, ни могла даже пальцем пошевелить, чтобы дать знак врачам, заплакать, попросить их не делать так мне больно.
Потом боль исчезла и опять начались коридоры. Наркоз и впрямь оказался веселым - первое желание, которое я испытала при пробуждение было пылко и страстно сказать Ронзину что то типа:
- Андрей Владимирович, я вас безумно люблю и хочу.
Осуществить я его не смогла, так как в горле у меня торчала дыхательная трубка.
Так же я не смогла осуществить и второе желание - попросить покурить.
Потом трубку достали, попутно ободрав мне горло, но наркоз к тому времени прошел, а с ним прошел и кураж, и я уснула.
Проснулась я в своей прекрасной одноместной палате, в обнимку с мерзкой круглой полиэтиленовой банкой наполненной темной кровью, - в нее вел шланг из дырки в моей ключице.
Напротив, в кресле сидел Ронзин. Веселый и грустный одновременно. Уставший как собака.
- Что это, - проскрежетала я из глубин поцарапанного горла, разлепив склеившиеся губы.
- Банка. Не трогай, видишь она как гармошка - кровь отсасывает.
Я, скосив глаза, взглянула на банку попристальнее и бросилась в туалет, блевать.
Ронзин рванул за мной, но поймать не успел, и я грохнулась в туалете около унитаза, разбив губу. Кстати, я оказалась совершенно голой. Естественно, не знаю как сейчас, а тогда в операционную ни в каких нестерильных пижамах не пускали, а стерильной у меня не нашлось как то.
- Дура, что ли, - заорал он на меня, - наркоз еще не отошел, а ты бегаешь.
Он кое как пристроил меня около унитаза и держал, пока я, голая, с разбитой губой, блевала, обняв одной рукой унитаз, другой пластиковую банку с кровью.
И знаете о чем я думала в этот момент?
Правильно, - я задавалась вопросом, нравлюсь я ему или нет.
Тогда меня отправили на девятый этаж, к веселому и безбашенному сосудистому хирургу Ронзину, в которого я тут же чуть не влюбилась.
Можно сказать, что мои сексуальные предпочтения к тому моменту были сформированы, - люди в белых халатах лидировали с большим отрывом от представителей остальных профессий.
Ронзин недолго думая, взял меня на операционный стол, обколол местной анестезией, разрезал мне плечо и взял пробы.
Всю операцию я ржала как конь. У моего нового доктора оказалось прекрасное чувство юмора и мы тут же спелись.
- Так, - строго говорил он, - прекрати хохотать, я не могу оперировать твое трясущееся тело.
Я кое как брала себя в руки, успокаивалась, а потом он, забывшись, отпускал очередную шуточку и я опять начинала трястись.
Он был прекрасен. Меня спасли от очередной страсти лишь жалкие остатки здравого смысла и физическая немощь.
К тому же я уже любила двоих - мужа и любовника, куда еще было усугублять ситуацию?
Пробы тканей показали, что у меня доброкачественная опухоль, которая пережимает вены, и врачи решили ее вырезать.
- Не парься - сказал мой веселый хирург, - это просто.
- Да я не парюсь. Тем более это моя девятая операция.
- Кошмар. Пожелания есть?
- Да. Наркозик повеселее.
- Заметано.
Операция вместо часа длилась три с половиной и мне распластали все плечо, найдя там, за нервным пучком и ключицей что то непредвиденное, страшное.
Все это время я летала по коридорам. Кроме одного момента - когда я испытывала страшную, пронзительную боль.
Как же так, - думала я в этот момент, - ведь я в наркозе. Я не могу ничего чувствовать, я сплю. Но боль была, резкая и невыносимая она пронзала все мое тело насквозь, до самых кончиков пальцев, а я, бессильная, обездвиженная, ни могла даже пальцем пошевелить, чтобы дать знак врачам, заплакать, попросить их не делать так мне больно.
Потом боль исчезла и опять начались коридоры. Наркоз и впрямь оказался веселым - первое желание, которое я испытала при пробуждение было пылко и страстно сказать Ронзину что то типа:
- Андрей Владимирович, я вас безумно люблю и хочу.
Осуществить я его не смогла, так как в горле у меня торчала дыхательная трубка.
Так же я не смогла осуществить и второе желание - попросить покурить.
Потом трубку достали, попутно ободрав мне горло, но наркоз к тому времени прошел, а с ним прошел и кураж, и я уснула.
Проснулась я в своей прекрасной одноместной палате, в обнимку с мерзкой круглой полиэтиленовой банкой наполненной темной кровью, - в нее вел шланг из дырки в моей ключице.
Напротив, в кресле сидел Ронзин. Веселый и грустный одновременно. Уставший как собака.
- Что это, - проскрежетала я из глубин поцарапанного горла, разлепив склеившиеся губы.
- Банка. Не трогай, видишь она как гармошка - кровь отсасывает.
Я, скосив глаза, взглянула на банку попристальнее и бросилась в туалет, блевать.
Ронзин рванул за мной, но поймать не успел, и я грохнулась в туалете около унитаза, разбив губу. Кстати, я оказалась совершенно голой. Естественно, не знаю как сейчас, а тогда в операционную ни в каких нестерильных пижамах не пускали, а стерильной у меня не нашлось как то.
- Дура, что ли, - заорал он на меня, - наркоз еще не отошел, а ты бегаешь.
Он кое как пристроил меня около унитаза и держал, пока я, голая, с разбитой губой, блевала, обняв одной рукой унитаз, другой пластиковую банку с кровью.
И знаете о чем я думала в этот момент?
Правильно, - я задавалась вопросом, нравлюсь я ему или нет.