Социальное воображение, история и смысл
"Социальное воображение", умение мысленно ставить себя на место Другого не могут заменить разум. Они не скажут: "как надо делать? куда идти?". И все же - уберегут от бесчеловечности и утраты элементарного здравого смысла. Ведь "смысл" - не ленточка, перевязывающая разрозненные и рассыпающиеся мысли, не фильтр, сквозь который процеживаются вялые или "огненные" страсти; но смысл и не то, что уже есть в реальности, что уже предзадано и что предстоит лишь вытащить на свет. Смысл - структура, отношение, "то что между"; это мосты, которые можно навести, а можно - разрушить.
Смысл нельзя навязать, подарить, "импортировать". И это - причина хрупкости любых сообществ: нет никаких гарантий, что отношения - даже те, которые некогда признавались ценными, сакральными, каркасными - не будут пересмотрены, заброшены, пущены на самотек. Традиция, воплощенная в социальных институтах, корпусе юридических норм, в "регулятивных идеях разума" и ценностных маяках культуры нуждается в субъекте - в том, кто "дешифрует" традицию, протягивает смысл между собой и миром, кто реанимирует остывающее, энтропийное тело цивилизации. Ведь вне смысла, "вне полиса", закона, культуры нет ничего человеческого - нет ни свободы, ни любви, ни доверия.
И потому - понятна опаска, с которой люди смотрят на тех, кто разрывает конвенции, кто призывает переосмыслить обжитый мир, перезаключить общественный договор, встать в иное отношение друг к другу. Здесь неизбежен конфликт. Срабатывает естественный рефлекс самосохранения, усиленный исторической памятью об аномии, терроре, хаосе "переходных эпох". Новатор, реформатор, революционер, авангардный художник, пророк - это угроза, вирус, тротил; это - знак испытаний и выхода на пугающие просторы неведомого, ненадежного, непредсказуемого.
Мы жадны до историй. Мы бросаемся в них, зная, что, как лонжа - акробатов в цирке, нас страхуют некогда открытые и запечатанные в повседневность смыслы. И замираем в ужасе, когда история начинается "по-настоящему": когда никто - ни ученые, которые мы передоверили свой разум, ни власть - в пользу которой мы отчуждаем право принимать политические (касающиеся всех) решения, ни поэты, ходящие на разведку в мир экстрасенсорного и паралогического - никто не знает, что именно началось и чем это кончится.
История - это риск, это ответственность за свою и чужие жизни, это испытание тех гармоний, в которые мы ежедневно протираем заботой, поцелуями, словами, воспоминаниями... За историю приходится платить - покоем, неприкаянностью, комфортом...
Однако самая страшная плата - человеческие жизни, принесенные в жертву. Можно ли сказать, что преступление, война, геноцид, политические репрессии etc. - неизбежные родовые муки грядущего?
Кто виновен, что разлом времен омрачен насилием? Те, кто говорит от имени будущего? Тот, кто своей грудью заслоняет "что есть"? Уверен - и те, и другие. Но в еще большей степени - некто третий, уклоняющийся, зарывающий голову в песок, озабоченный лишь тем, чтобы сохранить свое алиби. Первые - искали смысл, вторые - охраняли найденное. Третьи - впустили в мир пустоту.
Смысл нельзя навязать, подарить, "импортировать". И это - причина хрупкости любых сообществ: нет никаких гарантий, что отношения - даже те, которые некогда признавались ценными, сакральными, каркасными - не будут пересмотрены, заброшены, пущены на самотек. Традиция, воплощенная в социальных институтах, корпусе юридических норм, в "регулятивных идеях разума" и ценностных маяках культуры нуждается в субъекте - в том, кто "дешифрует" традицию, протягивает смысл между собой и миром, кто реанимирует остывающее, энтропийное тело цивилизации. Ведь вне смысла, "вне полиса", закона, культуры нет ничего человеческого - нет ни свободы, ни любви, ни доверия.
И потому - понятна опаска, с которой люди смотрят на тех, кто разрывает конвенции, кто призывает переосмыслить обжитый мир, перезаключить общественный договор, встать в иное отношение друг к другу. Здесь неизбежен конфликт. Срабатывает естественный рефлекс самосохранения, усиленный исторической памятью об аномии, терроре, хаосе "переходных эпох". Новатор, реформатор, революционер, авангардный художник, пророк - это угроза, вирус, тротил; это - знак испытаний и выхода на пугающие просторы неведомого, ненадежного, непредсказуемого.
Мы жадны до историй. Мы бросаемся в них, зная, что, как лонжа - акробатов в цирке, нас страхуют некогда открытые и запечатанные в повседневность смыслы. И замираем в ужасе, когда история начинается "по-настоящему": когда никто - ни ученые, которые мы передоверили свой разум, ни власть - в пользу которой мы отчуждаем право принимать политические (касающиеся всех) решения, ни поэты, ходящие на разведку в мир экстрасенсорного и паралогического - никто не знает, что именно началось и чем это кончится.
История - это риск, это ответственность за свою и чужие жизни, это испытание тех гармоний, в которые мы ежедневно протираем заботой, поцелуями, словами, воспоминаниями... За историю приходится платить - покоем, неприкаянностью, комфортом...
Однако самая страшная плата - человеческие жизни, принесенные в жертву. Можно ли сказать, что преступление, война, геноцид, политические репрессии etc. - неизбежные родовые муки грядущего?
Кто виновен, что разлом времен омрачен насилием? Те, кто говорит от имени будущего? Тот, кто своей грудью заслоняет "что есть"? Уверен - и те, и другие. Но в еще большей степени - некто третий, уклоняющийся, зарывающий голову в песок, озабоченный лишь тем, чтобы сохранить свое алиби. Первые - искали смысл, вторые - охраняли найденное. Третьи - впустили в мир пустоту.