А.Шопенгауэр "Эристика или искусство побеждать в спорах"
Упоминание об этом произведении я встретил в книге С.Поварнина с практически идентичным названием - "Искусство спора". Но, хотя в ней он назвал труд Шопенгауэра "несвязанным набором идей по логике и диалектике", у меня, по мере прочтения великого немца, складывалось впечатление, что советский профессор позаимствовал у философа практически все его идеи. Только с одним отличием - книга Шопенгауэра о том, как побеждать в споре, независимо от того, верна твоя мысль/утверждение/идея или нет, а Сергей Иннокентьевич это всё осуждает и описывает, как избежать уловок недобросовестного спорщика-софиста. Однако, что нельзя не отметить, у профессора книга написана более доходчиво, внятно и понятно простому читателю, не перегружена терминологией и латынью(что, впрочем, не удивительно - она выпущена в 1922 году для пролетарской молодёжи).
А уловок этих великое множество: замена тезиса, расширение области спора, раздражение противника, постановка массы ненужных вопросов, большие перерывы между ключевыми вопосами, самовольные выводы общего из частного без согласия на то оппонента, свободное варьирование терминами ("духовенство" - "попы") и понятиями, использование двойных значений слов и терминов, перескакивани на иной предмет спора, применение ложных аргументов (которые невозможно быстро проверить) и в присутствии несведующих слушателей, неоправданно ссылаться на авторитеты и общественное мнение в неизвестной оппоненту области и т.д. и т.п.
В книге достаточно интересен абзац о процессе формирования общественного мнения и утверждение, что умение спорить, диалектика - это дар, талант, присущий единицам. Он имеет мало общего логикой, т.к. это два разных понятия.
Главная мысль Шопенгауэра: самая большая трудность в споре - это умение устанавливать, определять и распределять аргументы, а вывод уже сложится сам-собой.
Уловка 26. Argumentum ad verecundiam. Вместо того, чтобы приводить всякие доказательства, пользоваться авторитетами, конечно, сообразуясь с знанием противника. Unusquisque mavult credere, quam judicare» - говорит Сенека. По этой причине легко вести спор, когда на своей сторон имеешь авторитет, которого уважает противник. Чем ограниченнее знание и способности противника, тем большее количество авторитетов имеют для него значение. Если же он обладает очень хорошими способностями, то или мало, или совсем не признает авторитетов. Само собою разумеется, что он согласится с авторитетными специалистами в мало ему известной или совершенно неизвестной науке, искусстве, ремесле, но и то с известным недоверием. Наоборот, люди обыкновенные относятся к ним с глубоким уважением и почтением; они совершенно не знают того, что тот, кто делает из предмета ремесло, любит не сам предмет, но выгоду и пользу, вытекающую из него; им также неизвестно, что тот, кто учит чему либо других, сам основательно не знает этого предмета, потому что тому, кто сам изучает предмет, обыкновенно не остается свободного времени на обучение других. Но у толпы всегда есть много уважаемых авторитетов: поэтому, когда нам недостает действительного авторитета, можно взять только кажущийся, и привести то, что сказано в совершенно другом смысле и при других обстоятельствах. Больше же всего имеют влияниe и большое значение те авторитеты, которых противник совершенно не понимает. Например, люди неученые больше всего уважают латинских и греческих философов. С авторитетами можно делать все, что угодно, не только допускать натяжки, но даже совершенно искажать смысл. В чрезвычайных случаях можно даже цитировать авторитеты собственного воображения.
По большей части у противника нет под рукой книжки, а если и есть, то он не умеет с нею справляться.
Вот самый лучший пример, какой только можно найти. Один французский священник, чтобы не мостить улицу перед своим домом, как того требовали от всех домовладельцев, привел следующую фразу из Библии: «paveant illi, ego non pavebo», чем совершенно убедил представителей городского управления. Наконец можно выдавать за авторитеты общие предрассудки, потому что большинство людей соглашается с мнением Аристотеля.
Нет такого самого бессмысленного взгляда, который бы люди легко не усвоили, раз им удается вразумить, что он общепринят и везде распространен. Пример так же благотворно действует на умы людей, как и на их поступки. Как бы то ни было, странно, что общепризнанное мнние имеет на них такое влияние, раз им известно, как эти мнения принимаются людьми на веру, без всякого со своей стороны обсуждения, только на основании чьего-либо примера. Происходит это, по всей вероятности, оттого, что большинство людей лишено самопознания. Только весьма немногие повторяют за Платоном: толпа имет много причуд, и если бы кто захотел сообразоваться с ними, взял бы на себя непосильную работу.
Всеобщность мнения, серьезно говоря, не доказательство, ни даже вероятное основание его правильности. Утверждающие противное, должны допустить:
1) что удаление во времени лишает силы эту всеобщность, иначе им пришлось бы вернуться ко всем старым заблуждениям, некогда признававшимся всеми за истину, например, к системе Птоломея, или к восстановлению католицизма в христианских странах.
2) То же самое можно сказать и относительно отдаленности в пространстве. Иначе всеобщность мнений поставила бы в затруднительное положение последователей буддизма, христианства и ислама (Bentham, Tactique des assemblees legislatives, vol. p. 70.).
To, что называют общим мнением, оказывается, составляет меньше двух-трех особ; мы убедились бы в этом, если бы могли присутствовать при истории возникновения какого нибудь такого мнения. Тогда бы мы нашли, что первоначально приняли его, выставили и утверждали два-три человека, некоторые же были настолько добры, что поверили, будто первые его вполне основательно исследовали. На основании предрассудка этих последних о достаточных способностях первых, приняли то же мнение другие. Этим в свою очередь поверили еще многие, которым леность подсказывала совет поверить на слово и не тратить время на испытание. Так со дня на день возрастало количество этих ленивых и легковерных последователей, потому что как только мнение получало за себя достаточное число голосов, следующие уже полагали, что оно могло достигнуть этого лишь благодаря прочности своих оснований. Остальные должны были допустить то, что допускалось всеми, чтоб их не считали беспокойными людьми, восстающими против общественного мнения, и дерзкими мальчишками, которые хотят быть умнее всех на свете. Тогда уже немногие, способные к суждению, должны молчать, а те, которые могут говорить, совершенно неспособны иметь собственное суждение, а представляют только отголосок чужих мнений, которые они защищают с большею ревностью и нетерпимостью.
Они ненавидят в думающем иначе не столько другое мнение, которого он придерживается, сколько нахальство, благодаря которому он судит самостоятельно, на что они никогда не отважатся и что в душе отлично сознают. Короче сказать, мыслить станут очень немногие, а свое мнение хотят иметь все поголовно. Что же им при таком положении вещей остается, как не зазубрить и голословно повторять готовые чужие мнения, вместо того, чтобы составлять их самим! Если дело происходит таким образом, то что же значит голос ста миллионов людей? То же, что какой-нибудь исторический факт, который встречаешь повторяющимся у сотни исторических писателей, когда потом оказывается, что все они описали его друг с друга, так что в конце концов все сводится к сообщению одного и того же.
Dico ego, tu dicis, sed denique dixit et ille: Dictaque post toties, nil nisi dicta vides.
Тем не менее в cnopе с обыкновенными людьми можно пользоваться общим мнением, как авторитетом.
Вообще, когда спорят между собою две заурядные головы, оказывается, что избираемое ими обоими оружие большею частью сводится к авторитетам; авторитетами они тузят друг друга. Если более способной голове приходится иметь дело с плохой, то и для этой последней самое благоразумное взяться за то же оружие, выбирая его сообразно слабым сторонам противника. Против оружия логических оснований противника ex hypothesi, окунувшись в пучину неспособности к мышлению и суждению, достаточно крепко закален, как Зигфридт.
О значении логики и редкости ума
По моему мнeнию, значение логики - исключительно теоретическое, как науки, необходимой для познания существа и правильного течения умственной деятельности, и вследствие этого логика должна быть только аналитикой, а отнюдь не диалектикой. Никакой практической пользы относительно правильного мышления и поиска истины логика не содержит.
Большой вопрос, поможет ли кому нибудь в спорах это знакомство с диалектикой? Нет сомнения, что одержит победу в спорах всегда тот, кто от природы одарен остроумием и быстрой смекалкой, а не тот, кто отлично выучил правила диалектики. Если кто захочет приобрести навык в ведении споров, то по моему мнению, он достигнет гораздо скорее успехов, читая диалоги Платона, из которых многие представляют прекрасные образцы диалектической ловкости, в особенности же в тех местах, где Сократ строит ловушки софистам и потом ловит их, чем тщательным изучением диалектических трудов Аристотеля, так как его правила слишком далеки от каждого данного случая для того, чтобы можно было применить их; для того, чтобы подбирать их и приноравливать к случаю, нет времени.
Логика должна и может привести единственно к формальной истине, но не к материальной. Она рассматривает понятия, как данную вещь, и единственно поучает, как с ними надо обращаться, причем всегда остается в сфере понятия; но существуют ли действительно in rerum natura вещи, соответствующие этим случаям, согласуются ли понятия с настоящими вещами или с вещами самовольно вымышленными, это её совершенно не касается. Вот почему при самом серьезном и при самом правильном мышлении может быть полнейшее отсутствие содержания, или содержание может блуждать и кружиться около абсолютных призраков. Так было в схоластике, так бывает во многих важных рассуждениях при произвольных тезисах, особенно же в философии.
Выводить мнения из мнений - вот все, чему поучает логика и что может сделать ум, предоставленный самому себе. Но, чтобы как следует и безошибочно исполнить это, ум вовсе не требует никакой науки о законах своей деятельности, но действует правильно совершенно самостоятельно, лишь только ему предоставлен полный произвол и коль скоро он предоставлен самому себе. Совершенно безосновательна мысль, что от логики можно иметь какую-нибудь практическую выгоду и что она может научить правильному мышлению: в таком случае следовало бы вывести заключение, что тот, кто не учился логике, всегда противоречиво мыслит, не признает закона исключенного третьего, то есть, что между двумя противоположными положениями не может быть третьего или же соглашается с выводами, подобными следующему: Все гуси имеют две ноги - Хай имеет две ноги - Следовательно Хай-гусь. Тогда пришлось бы думать, что только благодаря логике человек узнает, что думать и выводить такие заключения, как мы сейчас привели, нельзя.
Конечно, в таком случае логика была бы необходима, но человечеству пришлось бы очень плохо. На деле, разумеется, это не так; совершенно неправильно говорить о логике там, где разумеешь здравый ум. Приходится иногда читать такого рода похвалы «писателю»: «в сочинении много логики» - вместо того чтобы сказать: «Оно содержит правильное суждение и выводы»; или часто слышишь: «ему бы следовало прежде поучиться логике», вместо: «ему бы следовало поработать умом и подумать прежде чем писать».
Много встречается ошибочных суждений; ошибочные же заключения, когда дело касается чего-нибудь серьезного, встречаются замечательно редко; можно сделать ошибочный вывод только второпях, но стоит немного подумать, и ложность этого вывода сразу обнаруживается и исправляется. Здравый разум настолько же всеобщ, насколько редко правильное и серьезное суждение. Но логика дает указание только насчёт того, как следует заключать, то есть, как обращаться с суждениями уже готовыми, а не насчёт того, как получить первоначально эти суждения. Возникновение их лежит в наглядном познании, которое находится вне сферы логики. Суждение переносит наглядное познание в абстрактное, а для этого в логике мы не встречаем правил. В заключении никто не ошибется, потому что оно состоит только в том, что там, где ему даны все три термина, оно правильно определяет их соотношения, а в этом никто не ошибется.
Самая большая трудность и опасность ошибки лежит в установлении и распределении аргументов, а не в извлечении из них заключений: последнее делается неизбжно и само собою. Другое дело отыскание аргументов, а здесь как раз логика покидает нас: отыскать сначала propositio major есть дело рефлектирующего рассудка, например, сказать: «Bсе животные, имеющие легкие, имеют голос». Если суждения эти правильны и сие налицо, то вывод заключения есть детская игра, а к нему только и относятся логические правила. Правильность суждений логика предоставляет рассудку, и в этом вся трудность. Итак, нечего бояться ложных заключений, а только ложных суждений, как это и подтверждается на каждом шагу опытом.
Не только рефлективный рассудок, которому обязаны все великие открытия и важные истины, оказывается исключительным в единичных личностях и вообще совершенно не составляет принадлежности человека, но даже рассудок, имеющий уже правило, понятие, абстракцию и массу отдельных случаев, данных ему наблюдением, - рассудок, вся задача и цель которого основывается единственно на том, чтобы убедиться, подходят ли известные случаи под данное правило; даже субсуммирующий, как я утверждаю, рассудок едва ли можно приписать обыкновенному человеку; по крайней мере у большинства людей он чрезвычайно слаб. Мы видим, что даже там, где суждение людей не совсем подкуплено личными выводами и интересами (как большей частью бывает), все-таки главным основанием считают авторитет; они идут только по чужим следам, повторяют только то, что слышали от других, и хвалят, и ругают все единственно по примеру других.
Раздались аплодисменты - они начинают аплодировать, раздается свист - и они начинают свистеть. Если видят, что другие бегут за кем-то - и они, не отдавая себе отчета, бегут вслед за ними. Если видят кого-нибудь покинутым, боятся подойти к нему. В жизни большинства людей, наверное, нет ни одного такого случая, о котором можно было бы сказать, что они решили так поступить и обсудили единственно на основании собственного рассудка.
Они похожи в этом случае на овец, идущих за бараном: если он перескочил через забор или через ров, скачут все до одного; и если он обошел, обходят и они.
Не будь этого, как можно объяснить факт, что каждая новая, освещенная собственным светом, вооруженная вечною силою истина, несмотря на все эти достоинства и преимущества, всякий раз при своем появлении должна выдерживать такой отпор со стороны застарелого заблуждения. Поройтесь в истории наук и вы убедитесь, какой богатырский бой выдерживала всякая важная новая истина при своем появлении. Сначала принимают ее гробовым молчанием, не обращают на нее никакого внимания, потом противопоставляют ей с триумфом божка старого заблуждения в надежде, что она окаменеет перед ним, как перед головой Горгоны. Но так как подобный опыт, конечно, терпит фиаско, то поднимается отчаянный крик, шум и гам, затем начинают критиковать и поносить ее. Благодаря чему же она остается целой и невредимой? Естественно, благодаря тому, что с течением времени начинают с ней соглашаться и принимают ее отдельные лица, добиваются какими-либо путями авторитета и в конце концов переносят свое мнение и прививают толпе. Совершается это весьма медленно, и окончательный результат получается только тогда, когда человек, сделав открытие, окончил свое жалкое существование на земле и отдыхает после многотрудной и многострадальной работы. Кому нужны примеры, пусть вспомнит историю Коперника, Галлилея, пусть прочитает историю открытия кровообращения Гарвея и признание её всеми учеными спустя тридцать лет. Насколько всякий человек одарен рассудком, свидетельствует история литературы всех народов.
Хотите ли вы нового примера, прогрессивное движение которого и развитие, наверное, все переживете? Возьмите теорию Гёте; в этой теории величайший человек из тех, кого в течение многих столетий произвела Германия, опровергает самым ясным, убедительным и доступным образом старое заблуждение Ньютоновской теории красок. Книга его написана уже десять лет назад; с тех пор я и еще несколько других признали её справедливость и открыто объявили это миру. Остальная часть ученого мира ругала ее и твердо держится до сих пор старого мнения Credo Ньютону. Своим отношением к этому вопросу Гёте готовит потомству прекрасные анекдоты.
Так мало принадлежит рассудок существенным свойствам человка, как такового! Величайшие крикуны - бараны-вожаки. Благодаря им могут существовать литературные журналы, посредством которых люди позволяют себе составлять суждения для неизвестных лиц, достаточно бесстыдных, чтобы являться непризнанными судьями, и достаточно трусливых, чтобы нападать анонимно на книги, написанные не анонимно; и люди позволяют a priori навязывать себе эти суждения. Таким образом, оказывается, что венки эти, символы славы и триумфа, раздают современникам журналисты, венки, зелень которых не увядает, пока не вышел из обращения годичный журнал. Но никогда не увядающие венки, украшенные не сусальным золотом и мишурой рождественных елок, а настоящим - венки, которые не увядают и перед которыми одно за другим проходят столетия - эти венки раздаются далеко не журналистами.
Недостаток рассудка, заменяемого по большей части чужим авторитетом, имеет еще сильного врага в собственной воле и склонности. Воля всегда тайный враг разума. Потому-то чистый рассудок и чистый разум означают такой рассудок и разум, которые совершенно свободны от влияния воли, то есть склонности, и только подчиняются собственным законам. Вследствие этого я дам вам правила, как следует поступать, когда стремитесь убедить кого-нибудь в истине, находящейся в прямом противоречии с заблуждением, которого он крепко придерживается, а следовательно, составляющем для него некоторые интересы.
Интересы бывают или материальные (то есть, сущность заблуждений составляет для него выгоду, например, если он имеет много подданных, а ты стараешься доказать ему варварство крепостного права), или же единственно формальный (то есть, придерживается ошибочного взгляда единственно потому, что один раз уж он согласился с этим взглядом и отречение от него и в то же время признание правоты другого стоило бы ему слишком дорого). Правила, как поступать в данных случаях, чрезвычайно легкие и естественные; а между тем, несмотря на все это, очень редко применяются. Обыкновенно поступают наоборот: вследствие горячности, поспешности и желания добиться во что бы то ни стало правоты с громким шумом и криком мы заставляем человека, придерживающегося совершенно противоположного заблуждения, согласиться с нашим выводом. Благодаря этому упомянутый человек закусывает удила, напрягает свою волю против всех оснований и суждений, приводимых нами впоследствии, о которых он уже знает, к какому ненавистному для него заключению они приведут.
А уловок этих великое множество: замена тезиса, расширение области спора, раздражение противника, постановка массы ненужных вопросов, большие перерывы между ключевыми вопосами, самовольные выводы общего из частного без согласия на то оппонента, свободное варьирование терминами ("духовенство" - "попы") и понятиями, использование двойных значений слов и терминов, перескакивани на иной предмет спора, применение ложных аргументов (которые невозможно быстро проверить) и в присутствии несведующих слушателей, неоправданно ссылаться на авторитеты и общественное мнение в неизвестной оппоненту области и т.д. и т.п.
В книге достаточно интересен абзац о процессе формирования общественного мнения и утверждение, что умение спорить, диалектика - это дар, талант, присущий единицам. Он имеет мало общего логикой, т.к. это два разных понятия.
Главная мысль Шопенгауэра: самая большая трудность в споре - это умение устанавливать, определять и распределять аргументы, а вывод уже сложится сам-собой.
Уловка 26. Argumentum ad verecundiam. Вместо того, чтобы приводить всякие доказательства, пользоваться авторитетами, конечно, сообразуясь с знанием противника. Unusquisque mavult credere, quam judicare» - говорит Сенека. По этой причине легко вести спор, когда на своей сторон имеешь авторитет, которого уважает противник. Чем ограниченнее знание и способности противника, тем большее количество авторитетов имеют для него значение. Если же он обладает очень хорошими способностями, то или мало, или совсем не признает авторитетов. Само собою разумеется, что он согласится с авторитетными специалистами в мало ему известной или совершенно неизвестной науке, искусстве, ремесле, но и то с известным недоверием. Наоборот, люди обыкновенные относятся к ним с глубоким уважением и почтением; они совершенно не знают того, что тот, кто делает из предмета ремесло, любит не сам предмет, но выгоду и пользу, вытекающую из него; им также неизвестно, что тот, кто учит чему либо других, сам основательно не знает этого предмета, потому что тому, кто сам изучает предмет, обыкновенно не остается свободного времени на обучение других. Но у толпы всегда есть много уважаемых авторитетов: поэтому, когда нам недостает действительного авторитета, можно взять только кажущийся, и привести то, что сказано в совершенно другом смысле и при других обстоятельствах. Больше же всего имеют влияниe и большое значение те авторитеты, которых противник совершенно не понимает. Например, люди неученые больше всего уважают латинских и греческих философов. С авторитетами можно делать все, что угодно, не только допускать натяжки, но даже совершенно искажать смысл. В чрезвычайных случаях можно даже цитировать авторитеты собственного воображения.
По большей части у противника нет под рукой книжки, а если и есть, то он не умеет с нею справляться.
Вот самый лучший пример, какой только можно найти. Один французский священник, чтобы не мостить улицу перед своим домом, как того требовали от всех домовладельцев, привел следующую фразу из Библии: «paveant illi, ego non pavebo», чем совершенно убедил представителей городского управления. Наконец можно выдавать за авторитеты общие предрассудки, потому что большинство людей соглашается с мнением Аристотеля.
Нет такого самого бессмысленного взгляда, который бы люди легко не усвоили, раз им удается вразумить, что он общепринят и везде распространен. Пример так же благотворно действует на умы людей, как и на их поступки. Как бы то ни было, странно, что общепризнанное мнние имеет на них такое влияние, раз им известно, как эти мнения принимаются людьми на веру, без всякого со своей стороны обсуждения, только на основании чьего-либо примера. Происходит это, по всей вероятности, оттого, что большинство людей лишено самопознания. Только весьма немногие повторяют за Платоном: толпа имет много причуд, и если бы кто захотел сообразоваться с ними, взял бы на себя непосильную работу.
Всеобщность мнения, серьезно говоря, не доказательство, ни даже вероятное основание его правильности. Утверждающие противное, должны допустить:
1) что удаление во времени лишает силы эту всеобщность, иначе им пришлось бы вернуться ко всем старым заблуждениям, некогда признававшимся всеми за истину, например, к системе Птоломея, или к восстановлению католицизма в христианских странах.
2) То же самое можно сказать и относительно отдаленности в пространстве. Иначе всеобщность мнений поставила бы в затруднительное положение последователей буддизма, христианства и ислама (Bentham, Tactique des assemblees legislatives, vol. p. 70.).
To, что называют общим мнением, оказывается, составляет меньше двух-трех особ; мы убедились бы в этом, если бы могли присутствовать при истории возникновения какого нибудь такого мнения. Тогда бы мы нашли, что первоначально приняли его, выставили и утверждали два-три человека, некоторые же были настолько добры, что поверили, будто первые его вполне основательно исследовали. На основании предрассудка этих последних о достаточных способностях первых, приняли то же мнение другие. Этим в свою очередь поверили еще многие, которым леность подсказывала совет поверить на слово и не тратить время на испытание. Так со дня на день возрастало количество этих ленивых и легковерных последователей, потому что как только мнение получало за себя достаточное число голосов, следующие уже полагали, что оно могло достигнуть этого лишь благодаря прочности своих оснований. Остальные должны были допустить то, что допускалось всеми, чтоб их не считали беспокойными людьми, восстающими против общественного мнения, и дерзкими мальчишками, которые хотят быть умнее всех на свете. Тогда уже немногие, способные к суждению, должны молчать, а те, которые могут говорить, совершенно неспособны иметь собственное суждение, а представляют только отголосок чужих мнений, которые они защищают с большею ревностью и нетерпимостью.
Они ненавидят в думающем иначе не столько другое мнение, которого он придерживается, сколько нахальство, благодаря которому он судит самостоятельно, на что они никогда не отважатся и что в душе отлично сознают. Короче сказать, мыслить станут очень немногие, а свое мнение хотят иметь все поголовно. Что же им при таком положении вещей остается, как не зазубрить и голословно повторять готовые чужие мнения, вместо того, чтобы составлять их самим! Если дело происходит таким образом, то что же значит голос ста миллионов людей? То же, что какой-нибудь исторический факт, который встречаешь повторяющимся у сотни исторических писателей, когда потом оказывается, что все они описали его друг с друга, так что в конце концов все сводится к сообщению одного и того же.
Dico ego, tu dicis, sed denique dixit et ille: Dictaque post toties, nil nisi dicta vides.
Тем не менее в cnopе с обыкновенными людьми можно пользоваться общим мнением, как авторитетом.
Вообще, когда спорят между собою две заурядные головы, оказывается, что избираемое ими обоими оружие большею частью сводится к авторитетам; авторитетами они тузят друг друга. Если более способной голове приходится иметь дело с плохой, то и для этой последней самое благоразумное взяться за то же оружие, выбирая его сообразно слабым сторонам противника. Против оружия логических оснований противника ex hypothesi, окунувшись в пучину неспособности к мышлению и суждению, достаточно крепко закален, как Зигфридт.
О значении логики и редкости ума
По моему мнeнию, значение логики - исключительно теоретическое, как науки, необходимой для познания существа и правильного течения умственной деятельности, и вследствие этого логика должна быть только аналитикой, а отнюдь не диалектикой. Никакой практической пользы относительно правильного мышления и поиска истины логика не содержит.
Большой вопрос, поможет ли кому нибудь в спорах это знакомство с диалектикой? Нет сомнения, что одержит победу в спорах всегда тот, кто от природы одарен остроумием и быстрой смекалкой, а не тот, кто отлично выучил правила диалектики. Если кто захочет приобрести навык в ведении споров, то по моему мнению, он достигнет гораздо скорее успехов, читая диалоги Платона, из которых многие представляют прекрасные образцы диалектической ловкости, в особенности же в тех местах, где Сократ строит ловушки софистам и потом ловит их, чем тщательным изучением диалектических трудов Аристотеля, так как его правила слишком далеки от каждого данного случая для того, чтобы можно было применить их; для того, чтобы подбирать их и приноравливать к случаю, нет времени.
Логика должна и может привести единственно к формальной истине, но не к материальной. Она рассматривает понятия, как данную вещь, и единственно поучает, как с ними надо обращаться, причем всегда остается в сфере понятия; но существуют ли действительно in rerum natura вещи, соответствующие этим случаям, согласуются ли понятия с настоящими вещами или с вещами самовольно вымышленными, это её совершенно не касается. Вот почему при самом серьезном и при самом правильном мышлении может быть полнейшее отсутствие содержания, или содержание может блуждать и кружиться около абсолютных призраков. Так было в схоластике, так бывает во многих важных рассуждениях при произвольных тезисах, особенно же в философии.
Выводить мнения из мнений - вот все, чему поучает логика и что может сделать ум, предоставленный самому себе. Но, чтобы как следует и безошибочно исполнить это, ум вовсе не требует никакой науки о законах своей деятельности, но действует правильно совершенно самостоятельно, лишь только ему предоставлен полный произвол и коль скоро он предоставлен самому себе. Совершенно безосновательна мысль, что от логики можно иметь какую-нибудь практическую выгоду и что она может научить правильному мышлению: в таком случае следовало бы вывести заключение, что тот, кто не учился логике, всегда противоречиво мыслит, не признает закона исключенного третьего, то есть, что между двумя противоположными положениями не может быть третьего или же соглашается с выводами, подобными следующему: Все гуси имеют две ноги - Хай имеет две ноги - Следовательно Хай-гусь. Тогда пришлось бы думать, что только благодаря логике человек узнает, что думать и выводить такие заключения, как мы сейчас привели, нельзя.
Конечно, в таком случае логика была бы необходима, но человечеству пришлось бы очень плохо. На деле, разумеется, это не так; совершенно неправильно говорить о логике там, где разумеешь здравый ум. Приходится иногда читать такого рода похвалы «писателю»: «в сочинении много логики» - вместо того чтобы сказать: «Оно содержит правильное суждение и выводы»; или часто слышишь: «ему бы следовало прежде поучиться логике», вместо: «ему бы следовало поработать умом и подумать прежде чем писать».
Много встречается ошибочных суждений; ошибочные же заключения, когда дело касается чего-нибудь серьезного, встречаются замечательно редко; можно сделать ошибочный вывод только второпях, но стоит немного подумать, и ложность этого вывода сразу обнаруживается и исправляется. Здравый разум настолько же всеобщ, насколько редко правильное и серьезное суждение. Но логика дает указание только насчёт того, как следует заключать, то есть, как обращаться с суждениями уже готовыми, а не насчёт того, как получить первоначально эти суждения. Возникновение их лежит в наглядном познании, которое находится вне сферы логики. Суждение переносит наглядное познание в абстрактное, а для этого в логике мы не встречаем правил. В заключении никто не ошибется, потому что оно состоит только в том, что там, где ему даны все три термина, оно правильно определяет их соотношения, а в этом никто не ошибется.
Самая большая трудность и опасность ошибки лежит в установлении и распределении аргументов, а не в извлечении из них заключений: последнее делается неизбжно и само собою. Другое дело отыскание аргументов, а здесь как раз логика покидает нас: отыскать сначала propositio major есть дело рефлектирующего рассудка, например, сказать: «Bсе животные, имеющие легкие, имеют голос». Если суждения эти правильны и сие налицо, то вывод заключения есть детская игра, а к нему только и относятся логические правила. Правильность суждений логика предоставляет рассудку, и в этом вся трудность. Итак, нечего бояться ложных заключений, а только ложных суждений, как это и подтверждается на каждом шагу опытом.
Не только рефлективный рассудок, которому обязаны все великие открытия и важные истины, оказывается исключительным в единичных личностях и вообще совершенно не составляет принадлежности человека, но даже рассудок, имеющий уже правило, понятие, абстракцию и массу отдельных случаев, данных ему наблюдением, - рассудок, вся задача и цель которого основывается единственно на том, чтобы убедиться, подходят ли известные случаи под данное правило; даже субсуммирующий, как я утверждаю, рассудок едва ли можно приписать обыкновенному человеку; по крайней мере у большинства людей он чрезвычайно слаб. Мы видим, что даже там, где суждение людей не совсем подкуплено личными выводами и интересами (как большей частью бывает), все-таки главным основанием считают авторитет; они идут только по чужим следам, повторяют только то, что слышали от других, и хвалят, и ругают все единственно по примеру других.
Раздались аплодисменты - они начинают аплодировать, раздается свист - и они начинают свистеть. Если видят, что другие бегут за кем-то - и они, не отдавая себе отчета, бегут вслед за ними. Если видят кого-нибудь покинутым, боятся подойти к нему. В жизни большинства людей, наверное, нет ни одного такого случая, о котором можно было бы сказать, что они решили так поступить и обсудили единственно на основании собственного рассудка.
Они похожи в этом случае на овец, идущих за бараном: если он перескочил через забор или через ров, скачут все до одного; и если он обошел, обходят и они.
Не будь этого, как можно объяснить факт, что каждая новая, освещенная собственным светом, вооруженная вечною силою истина, несмотря на все эти достоинства и преимущества, всякий раз при своем появлении должна выдерживать такой отпор со стороны застарелого заблуждения. Поройтесь в истории наук и вы убедитесь, какой богатырский бой выдерживала всякая важная новая истина при своем появлении. Сначала принимают ее гробовым молчанием, не обращают на нее никакого внимания, потом противопоставляют ей с триумфом божка старого заблуждения в надежде, что она окаменеет перед ним, как перед головой Горгоны. Но так как подобный опыт, конечно, терпит фиаско, то поднимается отчаянный крик, шум и гам, затем начинают критиковать и поносить ее. Благодаря чему же она остается целой и невредимой? Естественно, благодаря тому, что с течением времени начинают с ней соглашаться и принимают ее отдельные лица, добиваются какими-либо путями авторитета и в конце концов переносят свое мнение и прививают толпе. Совершается это весьма медленно, и окончательный результат получается только тогда, когда человек, сделав открытие, окончил свое жалкое существование на земле и отдыхает после многотрудной и многострадальной работы. Кому нужны примеры, пусть вспомнит историю Коперника, Галлилея, пусть прочитает историю открытия кровообращения Гарвея и признание её всеми учеными спустя тридцать лет. Насколько всякий человек одарен рассудком, свидетельствует история литературы всех народов.
Хотите ли вы нового примера, прогрессивное движение которого и развитие, наверное, все переживете? Возьмите теорию Гёте; в этой теории величайший человек из тех, кого в течение многих столетий произвела Германия, опровергает самым ясным, убедительным и доступным образом старое заблуждение Ньютоновской теории красок. Книга его написана уже десять лет назад; с тех пор я и еще несколько других признали её справедливость и открыто объявили это миру. Остальная часть ученого мира ругала ее и твердо держится до сих пор старого мнения Credo Ньютону. Своим отношением к этому вопросу Гёте готовит потомству прекрасные анекдоты.
Так мало принадлежит рассудок существенным свойствам человка, как такового! Величайшие крикуны - бараны-вожаки. Благодаря им могут существовать литературные журналы, посредством которых люди позволяют себе составлять суждения для неизвестных лиц, достаточно бесстыдных, чтобы являться непризнанными судьями, и достаточно трусливых, чтобы нападать анонимно на книги, написанные не анонимно; и люди позволяют a priori навязывать себе эти суждения. Таким образом, оказывается, что венки эти, символы славы и триумфа, раздают современникам журналисты, венки, зелень которых не увядает, пока не вышел из обращения годичный журнал. Но никогда не увядающие венки, украшенные не сусальным золотом и мишурой рождественных елок, а настоящим - венки, которые не увядают и перед которыми одно за другим проходят столетия - эти венки раздаются далеко не журналистами.
Недостаток рассудка, заменяемого по большей части чужим авторитетом, имеет еще сильного врага в собственной воле и склонности. Воля всегда тайный враг разума. Потому-то чистый рассудок и чистый разум означают такой рассудок и разум, которые совершенно свободны от влияния воли, то есть склонности, и только подчиняются собственным законам. Вследствие этого я дам вам правила, как следует поступать, когда стремитесь убедить кого-нибудь в истине, находящейся в прямом противоречии с заблуждением, которого он крепко придерживается, а следовательно, составляющем для него некоторые интересы.
Интересы бывают или материальные (то есть, сущность заблуждений составляет для него выгоду, например, если он имеет много подданных, а ты стараешься доказать ему варварство крепостного права), или же единственно формальный (то есть, придерживается ошибочного взгляда единственно потому, что один раз уж он согласился с этим взглядом и отречение от него и в то же время признание правоты другого стоило бы ему слишком дорого). Правила, как поступать в данных случаях, чрезвычайно легкие и естественные; а между тем, несмотря на все это, очень редко применяются. Обыкновенно поступают наоборот: вследствие горячности, поспешности и желания добиться во что бы то ни стало правоты с громким шумом и криком мы заставляем человека, придерживающегося совершенно противоположного заблуждения, согласиться с нашим выводом. Благодаря этому упомянутый человек закусывает удила, напрягает свою волю против всех оснований и суждений, приводимых нами впоследствии, о которых он уже знает, к какому ненавистному для него заключению они приведут.