"Сегодня Новый год, сегодня 31 декабря 1941 года, завтра 1 января 1942-го".
Из воспоминаний Бениамина Вольфсона о своей войне:
"...Я знал, что возможна эвакуация - так сказал папа - на короткое время, недели на две, пока мы разобьем Гитлера, и вернемся обратно... Наша доблестная Красная армия должна разбить Гитлера - и мы вернемся домой... И мы собрали эти вещи, поставили у двери - в любую минуту можно взять и выходить...
Ну, как-то папа пришел - это был пятый или шестой день войны, и сказал, что эвакуируется станкостроительный завод из Гомеля, и мы, наверно, отправимся с этим заводом. Вопрос все серьезнее. Гитлер подходит к Бобруйску, вот-вот будет в Гомеле - идут очень жестокие бои...
Катя: Это все летом?
Беня:
Это все летом, да, июль месяц.
Вот мы связали в узел все постельное - подушка, одеяло, все, что смогли взять мягкое. Конечно, ни о чем другом речи быть не могло. Приехали на какой-то телеге к вагону, погрузились, и ночью двинулись в путь. Эвакуировали нас под Харьков. Есть такая станция - Балаклея, где был артиллерийский завод, который работал вовсю, выпускал для фронта снаряды. Недалеко от Балаклеи, за станцией Изюм, нас отвезли в колхоз, и мы начали работать в колхозе.
Ну, как "работать"?.. Сказали нам: вы - колхозники, но на данном отрезке времени будете строить аэродром, с которого поднимутся в небо наши сталинские соколы и разобьют фашистских захватчиков. Мы построили аэродром, и еще не успели прибыть туда наши самолеты, как ночью нам сказали: "быстро собирайтесь, надо эвакуироваться дальше, немец подходит..."
Мы поехали на колхозных телегах на вокзал, и погрузились на платформы этого артиллерийского завода, где стояли станки. Крыш не было, брезента не было, под открытым небом на этих платформах нас повезли, с большими остановками, к Волге.
Дождь, ветер, непогода. Уже подходила осень. Конец августа - заморозки. А двигались мы на восток, на северо-восток - там уже было прохладно.
И вот мы прибыли на станцию Бугуруслан. Здесь находилось бюро по устройству эвакуированных. Какой-то товарищ ответственный нас встретил: говорите, кто куда хочет ехать, туда и будем направлять. Мой отец... тогда ему было пятьдесят три… он был отравлен в первую мировую газами... язва желудка, его на фронт не брали... а он родом из деревни, из деревенских кузнецов, вся семья у них были кузнецы... он понимал - раз война, будет голод (да у нас и без войны в тридцатом году был страшный голод, я помню его хорошо)... отец подошел к столу, к этому распорядителю: "Дорогой товарищ, если есть какой-нибудь самый далекий колхоз, - мы поедем туда".
Все удивились. Мы - из города. Все городские просятся в город - а мы просимся в деревню. И оказалось, мы очень правильно сделали. Мы проработали сентябрь месяц, немножко октября захватили, - и получили полторы тонны пшеницы. Прекрасной уральской пшеницы нам выдали на трудодни - то, что мы заработали. И это спасло нас.
Катя: А колхоз у вас где был?
Беня:
На Урале. Под городом Чкаловым (Оренбургом). Это было 110 км от города Чкалова, 30 км от районного центра, и 110 км до ближайшей станции железной дороги. До Чкалова было, может, км 150...
Катя: А где вы жили там?
Беня:
Население нас разобрало по домам. Жили там уральские казаки. Нас называли не "эвакуированные", а "выковыренные". Ну, Бог с ними. Люди оказались очень добрые...
Встретили мы там Новый год - это была деревня Ржавка... Новосергиевского района Чкаловской области...
Я чем-то очень понравился деревенской продавщице. Как-то она сказала: "Сегодня ночью прибудет товар, приходи помоги разгружать телегу с товаром"...
Пришел, помог - потому что мужиков-то не было - мы были самые старшие мужики. Я ей помог разгружать, и она мне дала кусок сахара за это. Я с этим куском сахара пришел домой, а папа сказал: "Сегодня Новый год, сегодня 31 декабря 1941 года, завтра 1 января 1942-го". Мы согрели чаю, сели с тетей Васюней - Василиса Павловна Быкова... уральская казачка, у которой мы жили, я запомнил эту фамилию, потом она мне пригодилась, - выпили чаю и легли спать. Мы зажгли две или три лампы, чтобы справить Новый год, поставили будильник на полночь, но будильник не зазвонил, мы проснулись утром...
Но я запомнил: когда я пришел после разгрузки продуктов, я заметил, что тетя Васюня уже сняла грамоты, которые она получила на всесоюзной выставке - и повесила иконы. То есть на Урале казаки уже чувствовали, что, может быть, придется не портретам Ленина поклоняться, а иконам... это единственное, во что верили.
В деревне в основном были женщины. Потому что мужья были на фронте. Все молодые, здоровые парни - были на фронте. И мне было вот-вот уходить.
Потому что я окончил девять классов, а тех, кто окончил десять, уже послали на фронт. Если бы мы жили в городе, и работали на заводе, то, может быть, меня пока и не взяли бы. А тут нас весной призвал военкомат.
Послали меня в училище. Так как я из деревни был, и товарищи мои из деревни, мы попали в кавалерийское училище. Выделили нам страшных монгольских лошадей; лошади дикие, пойманные там в своих степях, маленькие, злые, кусаются. Ну, мы немного с ними позабавлялись, у нас вдруг позабирали лошадей, сказали: "Срочно изучайте пулеметы! Будете не лейтенанты-кавалеристы, а лейтенанты-пулеметчики". Месяц мы изучали пулеметы. Приняли присягу.
Беня, Чкаловское военное училище, 1941 г.
Ко мне приехали папа с мамой. Привезли целый мешок сухарей. Это во время войны вообще богатство было. Они остановились по соседству с военным училищем. Училище было ограждено забором, в заборе была дыра. Через эту дыру я убегал к женщине, у которой мама с папой ночевали и оставили мешок, набирал полные карманы сухарей и делился с теми, кто рядом со мной находился - во взводе, в отделении, с товарищами. Вскоре, конечно, сухари закончились.
В ноябре месяце, к концу ноября, нам сказали: "Срочно строиться! Выходить! На построение - шагом марш!" И - на вокзал..."
Прочитать о том, как Беня Вольфсон был вынужден на время стать русским Николаем Ивановичем Корнеевым, чкаловским, оренбургским "из казаков", а также "О Бене и Булате" можно здесь.