Это не проходит.
Это не проходит.
И это не ненависть.
Это - боль.
Постоянная, ноющая, выматывающая, вытягивающая.
Избавиться от нее можно только если стать манкуртом.
Иначе - никак.
Я не давлю на жалость. Я просто хочу, чтобы было понятно, что чувствую я. И миллионы таких, как я. Что чувствую я, когда ясными утрами вижу Арарат. Восторг и боль. Восхищение и удар под дых. Постоянно. Это как матери постоянно показывать отнятое у нее дитя.
Когда я ищу в сети фотографии потерянной родины - какой-нибудь области, церкви, крепости - уже разрушенных, потерянных, сиротливо беззащитных, мне нужно очень много выдержки, чтобы не разразиться в проклятиях.
Мне нужно иметь тонну самообладания, чтобы не разреветься от вида располосованных турецкими надписями армянских гор.
Мне нужна железная сила воли, чтобы отнести горсть привезенной сестрою земли из Карса на могилу моей бабушке, которая умирая твердила, что ключ, ключ под порогом, под порогом, дети! Я не могу расстаться с этой горстью. Там цветы - малюсенькие, светло розовые, легче воздуха, там камушки - красные, зеленые, лиловые, там тяжелые комочки с корнями и сухими стебельками. Я не могу! И не отнесу наверное. Бабушка простит меня.
И это не проходит.
Не слабеет.
Это внутри.
Это отнятые руки и ноги, а ты - инвалид и калека без. Живой. Но покалеченный.
Живешь.
С постоянной болью.
Болью, засыпанной пеплом.
И это не ненависть.
Это - боль.
Постоянная, ноющая, выматывающая, вытягивающая.
Избавиться от нее можно только если стать манкуртом.
Иначе - никак.
Я не давлю на жалость. Я просто хочу, чтобы было понятно, что чувствую я. И миллионы таких, как я. Что чувствую я, когда ясными утрами вижу Арарат. Восторг и боль. Восхищение и удар под дых. Постоянно. Это как матери постоянно показывать отнятое у нее дитя.
Когда я ищу в сети фотографии потерянной родины - какой-нибудь области, церкви, крепости - уже разрушенных, потерянных, сиротливо беззащитных, мне нужно очень много выдержки, чтобы не разразиться в проклятиях.
Мне нужно иметь тонну самообладания, чтобы не разреветься от вида располосованных турецкими надписями армянских гор.
Мне нужна железная сила воли, чтобы отнести горсть привезенной сестрою земли из Карса на могилу моей бабушке, которая умирая твердила, что ключ, ключ под порогом, под порогом, дети! Я не могу расстаться с этой горстью. Там цветы - малюсенькие, светло розовые, легче воздуха, там камушки - красные, зеленые, лиловые, там тяжелые комочки с корнями и сухими стебельками. Я не могу! И не отнесу наверное. Бабушка простит меня.
И это не проходит.
Не слабеет.
Это внутри.
Это отнятые руки и ноги, а ты - инвалид и калека без. Живой. Но покалеченный.
Живешь.
С постоянной болью.
Болью, засыпанной пеплом.