Hounds of Winter
(с) pavolga
Внезапно лютая зима. Минус двадцать два ввинчиваются в зазоры между кедами и джинсами, в рукава, за воротник и забавно примораживают мимику, невозможно говорить быстро и внятно; телефон подвисает с отвычки, наушники гнутся только вручную, как проволока, шарф от дыхания индевеет, воздух жжется так, что кажется, будто дышишь чистой водкой, но я такое люблю: в Одессе, в тридцать пять, лоснящийся и сонный, иногда вспоминаешь это ощущение, и оно кажется сказкой.
За пять дней дома сыграла два спектакля, послушала Jukebox в 16 Тоннах, спела три песни в караоке-баре "Утесоф", огребла скандал, навестила психотерапевта, выспала месячную норму, съездила посмотреть, как друг поставил оригинального Вуди Аллена на заводе "Флакон", с англоязычными актерами Школы-студии, получила три крупных предложения о работе, посмотрела с Бу старенький шизофренический фильм с Сергеем Курехиным, накурилась в колючих подушках из верблюжьей шерсти, проговорила часа три под белое с любимым другом Л., трикстером, баловнем и отцом шестерых детей, попробовала тайскую еду, приготовленную Шпачек, и выпила с нею и Плагги четыре литра глинтвейна; такая зима мне нравится, пусть будет. Очень скоро изменится все, и это время будет казаться прекрасной праздностью и расточительством; но я так давно и так методично тренирую память на ощущения, что смогу возвращаться - как иногда могу очутиться в Сингапуре, в номере отеля St. Regis, где легкий джаз включается, едва опустишь карту-ключ в держатель, или в одном определенном закате в Zu, между Морджимом и Ашвемом, али-бабы, ключ от скутера с брелоком и лимонад с клубникой и имбирем, или в детстве на Малой Бронной, когда зима, мама спит в комнате, и ты залезаешь на подоконник, чтобы видеть снег, стараясь не шуметь, коленям больно и холодно, и тапочки, которые велики, предательски съезжают с ног и падают на пол, один и другой, издавая два оглушительных хлопка, и просыпается мама, и от страха и собственной глупости одновременно жутко и смешно.
***
Сыграли в субботу спектакль про безрассудства; о тех особенных минутах, когда понимаешь, что ошибся павильоном и забрел совсем не туда, где снимается твоя жизнь, а в какого-то кустурицу или джармуша: Армаха рассказывал про своего друга Вову Д., профессионального психопата, который мог лезть по пожарной лестнице на крышу и внезапно поздороваться с мужиком, разгуливающим по своей кухне в майке-алкоголичке, забраться к нему на подоконник и потребовать чаю (мужик Ваню Д. закономерно пытался спихнуть вниз, но тот сказал горестно: "Вот ты меня столкнешь, и я упаду и умру. А я только чаю попросил"), и втащить за собой всю компанию в гости; о том еще, как проснулся от звонка будильника в сугробе, в спальнике и ушанке, на площади, куда выкатили пушки и стреляли в честь какого-то праздника ("Умирать я точно не хотел - будильник поставил!"), о том, как поехал копать картошку в мордовскую деревню из триллера, где все люди разговаривали жутковатым горловым пением. Я рассказала всякого смешного про то, как первый раз летала на параплане, выбирая сверху лучшее место, чтобы грохнуться и разбиться, где-нибудь поближе к озерцу или тут, на опушке, а вот бетонка, нет, нет, только не бетонка; о том, как подговорила друга-рокера прийти со мной на встречу и изобразить влюбленного, чтобы моей тогдашней большой любви передали, но пропалили, застыдили и не передали. Девушка с вьющимися волосами рассказала о том, как в последнюю ночь в Нью-Йорке накурилась в квартире по соседству с последней квартирой Джона Леннона, поймала такси и поехала делать татуировку в ночной тату-салон. Выбранный в процессе жаркого голосования (напряженная борьба между Хомячком, Зелибобой и Она-Упала-с-Лошади, которую мы поднимали, показывали залу и которой дули в волосы в качестве предвыборного ролика) большой улыбчивый человек с серьгой, которого я спустя два дня увидела в журнале Афиша-Еда и узнала, что он политтехнолог, рассказал о том, как однажды не поступил на исторический, встав у витрины магазина электроники и посмотрев на большом телевизоре "Рубин" "Королевство кривых зеркал" - опоздал на экзамен; о том, как пошел прыгать с парашютом и его заставили расписаться в бумажке, что он снимает всю ответственность с устроителей прыжка, поскольку за людей больше ста кило весом не отвечают; о том, как его родители позвонили ему в пионерский лагерь и спросили, как дела, и он честно ответил "все хорошо, ковер уже потушили".
Премии вручали: мне, за бессмысленный подвиг на почве любви, и это было письмо с признанием от Лео ДиКаприо себе, в двенадцать лет; чудесной барышне, которая однажды три часа простояла на морозе, чтобы попасть на прощальный концерт Плисецкой, - втиснули со служебного входа, с которого пропускались только звезды, и чтобы пройти, осталось только назвать Михалкова или Рязанова, но девушка упорно повторяла свою фамилию, которой не было в списках - мы сделали так (Армаха был охранником, я - пафосной стервой на входе), чтобы она отыскалась, эта фамилия, в самом конце, приписанная ручкой; и Пулитцеровскую, за алкогольный подвиг, я была пожилой Джоан Роулинг, вывозившей в коляске дряхлого Стивена Кинга. Были рекордные девяносто пять человек в зале, сидели прямо на сцене, и все равно, все были свои к концу спектакля, это я люблю больше всего.
Круто; и до сих пор хорошо, когда думаю об этом. Спасибо.
***
Ленский написал мне письмо, исполненное тепла: "мы таки увиделись в начале первого и под размеренные хоповые минуса, ай на мерседесе, отправились навстречу солнцу - на запад. Видели, как зеленеют поля, как баштаны тоже почему-то зеленеют, черных воронов видели и уже хер знает где (ну реально уже далеко) видели бомжа в мотошлеме и кедах, догнали его, хотели сфотать, но он убежал. До Адессы ему пешком было бы чесать день, не меньше. Шо он кушал бы по дороге, не пойму, баштаны-то еще зеленые. А еще коров мохнатых видели - Кастян говорит, что это специальные коровы, которые на зиму шерстеют." Или вот про концерт, например: "БД уникальный город своими персонажами, в Киеве не найдешь таких. Вот к микрофону выходит чувачок лет двадцати трех, все думали, что он круглые сутки торчит на спидах и слушает брейккор, выяснилось, он просто такой по жизни, - а вообще пишет стихи про небо. Хотел потом еще спеть песню, но забыл слова - но все равно всем очень понравилось. А Джузеппе Патиссон и Джонни Вишенка - просто звезды андеграундо-интеллектуальной литературы: «Неведомым эхом проносится, Сидит улыбается. А я хожу с пластырем на переносице, он деревянный и твердый совсем. А я нет.». Или вот тетя полная, в белом свитере и не прокрашенными корнями, читает стихи про осень. Собственно ее фраза «вечный мой друг гуляка сентябрь» ну или что-то в этом роде, вдохновило «Зарю» на написание «Виноградного сада». "Хуле им можно а нам нельзя? А да Заря!" (очередной слоган коллектива)"
Если силы оставят вас, люди разочаруют, а сами себе вы покажетесь жестокой господней шуткой, помните: где-то очень далеко отсюда живет Ленский, он разговаривает как радио Чипльдук, умеет битбоксом изобразить ударные к любой песне, даже "Ой цветет калина" и по воскресеньям в Белгороде-Днестровском поет с Константинчиком про бабу-рыбу, которая ловила сома голыми руками и про то, что море на вкус не уксус, солью пропитался ус - он голубоглаз, выглядит как среднее арифметическое Джейсона Стетхема и Волан-де-Морта, только оба очень добрые, он может наморщить лоб и показать с его помощью целый пластилиновый мультфильм, и любой ужас отпускает в его присутствии, как что-то очень чуждое и пустое.