Drunk & frightened
На самом деле, я так давно ничего не боялась.
Со вчерашнего вечера - аж потряхивает.
Так чудесно спели сегодня с Полиной всю программу второго отделения; но если Полина и на сцене будет закатывать глаза и презрительно морщиться каждый раз, когда я не беру какой-нибудь высокой ноты или забываю слово, клянусь, мне совершенно ничего не помешает надеть гитару ей на голову.
Давайте вы завтра будете милы и дружелюбны, и будете разговаривать со мной, и всяко весело шутить из зала, потому что иначе я там вымру как биологический вид; теперь мне уже кажется, что я довольно странно выгляжу, и ужасно читаю, и громко и бессмысленно пою. И пританцовываю.
Еще очень грустно без человека, который всегда просит официантов принести два двойных - то есть четыре - эспрессо в одной чашке, и сидит прихлебывает эти тяжелые наркотики, и глаза при этом у него смеются; он носит ноты во внутреннем кармане куртки, у него эльфийские уши, и глаза меняют цвет от серого до голубого; он пишет, что луна в Питере похожа на свежеочищенный чеснок и что он тоже нет, не забывает про меня; вот он бы меня успокоил, да, только он и умеет, перемотать бы время вперед и очнуться уже тогда, когда я буду идти где-нибудь бульварами и вдруг разгляжу знакомую фигуру с рюкзаком.
Мне не даются расстояния; я ни писем писать не умею, ни смс, только "когда ты приедешь" и "невесело без тебя"; так месяцами происходит наше общение с Эльвирой Павловной, что можно час цветисто говорить человеку, когда только и хочется, что обнять его и гладить по макушке.
Эльвира Павловна рассказала мне вчера очередное прекрасное, про нас с нею.
- Суслики, Вера Николаевна - они очень зоркие зверьки. Они встают на задние лапки и долго, пристально вглядываются в горизонт: не летит ли орел. Не ползет ли змея. Не крадется ли злой и опасный зверь.
И самые внимательные - получают бампером в лоб.
Все, пойду спать.
До завтра.
Со вчерашнего вечера - аж потряхивает.
Так чудесно спели сегодня с Полиной всю программу второго отделения; но если Полина и на сцене будет закатывать глаза и презрительно морщиться каждый раз, когда я не беру какой-нибудь высокой ноты или забываю слово, клянусь, мне совершенно ничего не помешает надеть гитару ей на голову.
Давайте вы завтра будете милы и дружелюбны, и будете разговаривать со мной, и всяко весело шутить из зала, потому что иначе я там вымру как биологический вид; теперь мне уже кажется, что я довольно странно выгляжу, и ужасно читаю, и громко и бессмысленно пою. И пританцовываю.
Еще очень грустно без человека, который всегда просит официантов принести два двойных - то есть четыре - эспрессо в одной чашке, и сидит прихлебывает эти тяжелые наркотики, и глаза при этом у него смеются; он носит ноты во внутреннем кармане куртки, у него эльфийские уши, и глаза меняют цвет от серого до голубого; он пишет, что луна в Питере похожа на свежеочищенный чеснок и что он тоже нет, не забывает про меня; вот он бы меня успокоил, да, только он и умеет, перемотать бы время вперед и очнуться уже тогда, когда я буду идти где-нибудь бульварами и вдруг разгляжу знакомую фигуру с рюкзаком.
Мне не даются расстояния; я ни писем писать не умею, ни смс, только "когда ты приедешь" и "невесело без тебя"; так месяцами происходит наше общение с Эльвирой Павловной, что можно час цветисто говорить человеку, когда только и хочется, что обнять его и гладить по макушке.
Эльвира Павловна рассказала мне вчера очередное прекрасное, про нас с нею.
- Суслики, Вера Николаевна - они очень зоркие зверьки. Они встают на задние лапки и долго, пристально вглядываются в горизонт: не летит ли орел. Не ползет ли змея. Не крадется ли злой и опасный зверь.
И самые внимательные - получают бампером в лоб.
Все, пойду спать.
До завтра.