Рыбка и немножко нервно
Аоуыэээ рпрллл сиреневенькая глазовыколупывательница с полувывернутыми импульсоулавливателями ыагзз
Я сижу по-турецки на кровати в комнате Полины-мамы, у меня роскошные промодовские штаны, челка на правом глазу и жесточайшие проблемы с дикцией. Ыапрррлл.
Я с самой Одессы пропадаю по кабакам, забываю есть, спать и про Рождество, и вчера, когда Полина в очередной раз спросила меня, когда репетиция, я оделась, приехала, припала к ней и попросила политического убежища в квартире на Маяковке.
Полина приехала из Таиланда, куда предательски сорвалась в предпоследние дни до нашей общей Одессы, и неделю прокаталась там на мопеде ("где в мопеде тормоз и коробка передач?" - писала она нашей подруге, и мы так и видели, как она одной смуглой рукой в кольцах вцепляется в руль мопеда на полном ходу, а другой набирает смску, и детская любознательность написана у нее на лице); я плююсь и исхожу сарказмом, мол, Мать, ну Вы даете, стоило ехать на край земли в объятия разврата, чтобы и там найти мопед и посвятить ему всю себя; двенадцатилетний пацан, говорю, машинки пока интересуют куда больше, чем девочки.
Мы сидим слушаем новый альбом Krec ночью на кухне, и ей неловко немного, что ее так прет эта музыка, это все же такой наивняк ужасный.
- Наверное, та же часть меня, что любит мопеды, любит и рэп тоже; осталось выяснить, есть ли во мне какая-нибудь еще часть.
Она и выглядит как мальчишка-мажор, дутые куртки, понтовые джинсы, кичливые футболочки, задиристые кудри на затылке; так, как очень хотелось бы выглядеть мне, не будь я такой бабой в самом грустном смысле этого слова; завтра она купит себе сноуборд, и я, кажется, ее окончательно утрачу.
Все мои друзья либо мужики, либо девочки, любящие других девочек, характерные, с рельефными руками и хрипотцой; ну то есть реально, семьдесят процентов всех подруг - убежденно лесбийского толка, и так само получилось; я на их фоне печальный гетер-изгой, и прямо чувствую в себе эту отсталость, как если бы все давно перешли на маленькие гладкие мобильники, а ты ходишь, как дура, со своим старым раздолбанным пейджером, на который давно не присылают сообщений. Как если бы все пришли на прослушивание с собственными записями на мини-диске, а ты перекинула бы со спины баян и запела бы дурным голосом.
Повесил свой сюртук на спинку стула баянист.
Расправил нервною рукой на жопе банный лист.
Подойди скорей поближе...
Это все потому, что нормальные девочки Вам бы завидовали, говорит Полина; это все потому, Полина, вздыхаю, что нормальным девочкам смертельно завидовала бы я.
Я, например, завидую Катько: Катько стервозна ровно настолько же, насколько и красива, а красива она дьявольски; она умеет внести себя в помещение так, что вся остальная реальность сразу шипит и идет помехами, как грязный радиоэфир; она крутит своих мальчиков на тонких пальцах, указательном и среднем, как связку ключей, и мальчики пучат глаза, ерзают, визжат и писаются, как на аттракционе "Кондор"; не сказать, чтобы это делало ее счастливой, но развлекает изрядно. Я хотела бы так уметь, не будь я, опять же, бабою; бабы умеют только подпирать полную щеку кулачком, ожидаючи, петь колыбельные, густо рдеть при незнакомцах, охать, ахать и пронзительно голосить.
У меня от одной чашки кофе с молоком, от смски в одно слово влажнеют и леденеют ладони, начинается бешеное сердцебиение и тревога, как будто через минуту выходить на сцену концертного зала "Россия"; от пения моего сходят с ума домашние животные; бока мои выходят уже из джинсов, как молочные реки из берегов, и я боюсь, что сыт по горло древнерусской тоской.
Одна женщина недавно пришла в торговый комплекс "Охотный ряд", спустилась к фонтану, расстегнула рюкзак и выпустила в воду маленькую пластмассовую рыбку, всю перемазанную замазкой, школьный талисман человека, который ее разлюбил. Если бы все было так просто; но я уже даже купила себе новую сумку, крутейшую, а все равно переложила в нее цельный сентябрьский фундук-кормить-белок, хотя никто уже не подставит для него ладошку.
Мне хочется навсегда остаться жить в квартире на Маяковке, маленьком Эльдорадо моем, Стране моих Оз, поз, грез и слез; с дурацкими обоями этими в цветок, поклеенными криво и в некоторых местах вообще не, с потолками этими в два моих роста, тупо в небо уходящими, как сосны, с окнами этими огромными, из которых сифонит и подвывает; с певучими этими трубами, с любимыми этими девочками, выходящими утром в пижамах, c черными волосьями, стоящими дыбом и улыбающимися мне так сонно, так счастливо, что кажется, лопнешь от умиления. Вылинять в платочек, полосатый носок, висящий у них на батарее, отлиться в банку с бальзамом для тела, что сидит у них на книжных полках, сплошь эстетских, перегруженных; чашкой в руках у них танцевать, сиять фарфоровым боком, губы краешком греть, чаем поить, я не знаю; чем-нибудь необходимым, славным и неодушевленным, не обязывающим ни к чему, есть и ладно, нет и черт бы с ним.
Это у меня, кажется, последний дом; был когда-то еще университет таким же местом силы, и квартира на Бронной в раннем детстве; но теперь только это, почти два года как, и если девочек выпнут отсюда, то и меня обездомят. Обескровят над головой.
Одна женщина говорила мне на днях, что пришла в ресторан, и ее спросили, чего она желает, а она ответила - сдохнуть, и прямо сейчас, если можно; я думаю о том, как долго готовится это блюдо, как лениво его несут, и как в итоге неловко, торопливо, комкано оно съедается; а это ведь, может, самое важное, что следует в жизни распробовать, разжевать; это, может, вообще такая острая специя, смерть, ею посыпаются все самые вкусные штуки, любовь там, секс, ощущение юности, единение, счастье - всегда же пограничное что-то, оттого и пряное настолько, и подсаживает так сильно; а в чистом виде это, может, так вкусно, что и невыносимо вовсе.
Как ты думаешь, не пора ль?
Столько мучились, столько врали.
Память вспухла уже, как вата.
Или, может быть, рановато?
Ты, наверное, ждешь морали.
Но какая уж тут мораль.