Ээ.
Днем это был бы гибельный пост с утиранием кровоподтеков тыльной стороной ладони, но жж предусмотрительно впал в кому, и я вот сходила послушать Юру Наумова, а потом поехала играть в Схватку.
Вчера в 5 утра я приползла домой грудой всхлипывающей, в синий дым пьяной биомассы, все кругом влюбленные, все не в меня, пальчиками сплетаются, прядку за ушко закладывают заботливо, красивые, фактурные, маскулинные, да пристрелите меня уже кто-нибудь; сейчас пять утра воскресенья, и я бодра, трезва и в целом горда собой.
По Юре Наумову очень удобно сверять внутренние часы: в четырнадцать лет он былой большой дырой в потусторонний мир - в форме лохматого мужчины с гитарой, я выпадала из ЦДХ, беспомощно хлопая ртом, как рыба; сейчас я ухожу почти счастливая; он перестал быть откровением, куском экзистенциального ужаса, дядя-высади-мне-мозг - но стал маленькой грустной заброшенной пристанью, ностальгической, утешительной.
Я не плебей.
Я не плэйбой.
Мне по судьбе бы быть с тобой.
Идти к тебе всю эту ночь сквозь эту быль,
Сквозь эту боль.
Уу, бэйб.
Еще он гениально поет Майка Науменко; а я и не знала.
Еще у него трогательный, провинциальный говорок с акцентированным "я" и посреди книжного, размеренного "определенный тип трагизма, выраженного в звуке", "энергетическое русло, в которое, как пули в обойму, вкладываются слова", - сленг, увезенный из страны в девяностом и потому звучащий почти фольклорно:
"а во втором отделении я буду вас нещадно плющить"; "эту песню и еще много разных ништяков"; "как это в кайф"; "лапка очень устает, надо пару простеньких блюзов сыграть"; "продолжаем рубиться".
Умилительно; мне говорили, я примерно также разговариваю - "понимаешь, эта такая форма срастания, ассоциированности, местоимения "мы" с кем-то, что разрыв, расставание - это прежде всего полная потеря идентичности, понимаешь? Это тебя так крутит, что всю жопу в кровь покусаешь".
Записала его себе на камеру, буду им перекусывать до его следующего приезда в Москву.
Очень хочется когда-нибудь выпить с ним и рассказать, что был момент, когда я единственный раз в жизни, в пятнадцать лет, в платье с разрезом а-ля "разрази меня гром", читала на публике стихи, плохие, свои, а он был в зале; ну и вообще что он для меня четырнадцатилетней был первым каким-то глазком в большой неприютный космос.
И что он очень хороший поэт, один из самых лучших.
И что с тех, плохих, я еще других, сносных написала - ну, чтоб он не думал там.
***
Игра Схватка прекрасна несколькими вещами: напряженной умственной работой, недолгой, перебежками, но интенсивной, самой ее возможностью, кому-то необходимостью; вот этим усталым, неохотным, но полным и безоговорочным единением и родством всего штаба на пятом часу игры, ночью, когда доеден последний кусок пиццы; этим юмором, который рикошетит по комнате от компа к компу, как квоффл при игре в квиддич - и иногда у кого-то на устах оборачивается настоящим золотым снитчем, все рукоплещут, уважительно цокают язычком; и ощущением команды, банды, бригааады.
С тех пор, как у меня не стало тусовки - какой-то такой общности людей, с которыми нажита колоссальная, многолетняя, почти интимная мифология, баечно-баянное собрание сочинений, где для всех строго отведенные роли, как в комедии дель арте, кто-то всегда городит чушь, кто-то резонер, кто-то обаятельная хохотушка, кто-то мизантроп, глаза-щелочки, вечное не-беси-меня, кто-то фрик, кто-то энциклопедический зануда, кто-то раз в час скажет как отрежет; чуваков, у которых тебя искать в первую очередь, с которыми каждая пятница-вечер - святое, по умолчанию; с тех пор, как у меня просто очень много друзей, разных, друг с другом не знакомых, отдельный эпос с каждым, тоже прекрасный, но покороче, меньшей степени тесности - мне очень не хватает чувства большой компании, где все родные, свои, пятнадцать щек перецеловать перед тем, как ловить машину до дома.
Ух.
Еще очень хочется звонить кому-нибудь вечером и рассказывать, что произошло за день; Эльвира Павловна самая прекрасная на свете подруга, но она далеко, и она взрослая, много своих проблем, и жизнь моя если и полнится каким-то смыслом, то он в ожидании; я живу тем, что скоро Эльвира Павловна приедет, и кто-то перенастроит реальность на рай.
Могу не писать ей ничего неделями, а думать каждый день. "Туда-то - не пойду; приедет Эльвира Павловна, вместе пойдем", на уровне рефлекса.
- Да приезжайте уже наконец, я буду Вам сбивчиво исповедоваться.
- Я накачала себе такую грудную клетку широкую! Такие плечищи! Можно три дня плакать, каждый раз в новое место.
- О, Эльвира Павловна? Вас теперь легче перепрыгнуть, чем обойти?
- Вы же знаете, Вера Николаевна, пока меня оббежишь, булку хлеба можно съесть.
Мне грех жаловаться; вокруг меня алмазные россыпи; у меня самые лучшие на свете друзья-мужчины, человек пятнадцать, и подруги-женщины, под тридцать где-то, про каждого можно поэму написать на сорок страниц; но вот позвонить и херню какую-нибудь сморозить типа "видела на снегу только что букет - розы, лилии, дорогущий, прямо в снегу - интересно, а она им отхлестала его по морде перед тем, как выбросить?; а еще у него челка черная, и он умудряется никогда голоса не повышать, чтожемнеделать, чтожемнеделать; сапоги хочу, холоднобля! так про что я говорила?.." - вот это некому совсем, полгода уже.
"Бодра ли ты, любимая женщина, или похмелье убило в тебе человеческое?" - тоже некому.
Я пложу воображаемых друзей и разговариваю сама с собой.
- Че-то голова разболелась.
- В твоем случае это фантомные боли, милая.
***
Думала о возрасте как об официальном уровне игры: с каждым годом у тебя больше возможностей, шире арсенал, меньше жизней, интенсивнее ощущения, детальней картинка, злее и прокачаннее враги, масштабнее задачи, больше вовлеченности.
В пятнадцать лет было очень страшно, что так бездарно проходят лучшие годы; в двадцать понятно, что лучшие годы едва начались; как бы сделать так, чтобы на пятидесятом левеле все еще не осточертело.
Душа, наверное, рулит-рулит тобой джойстиком, врастает, втягивается, а потом Game Over, фигурка валится набок, душа откидывается в кресле, взмокшую прядь со лба отбрасывает, перекуривает, открывает меню, выбирает себе нового персонажа.
Скажем, вот эту, ага. Курносую.