Эльдорадости
Заболотная написала пост, от которого я трясусь и стучу зубами.
Вообще, у Заболотной, конечно, операционная, а не журнал. То есть, я занимаюсь примерно душевным стриптизом, софиты, каблуки, блестящие стринги, кто-то пишет хоум-мейд порно, а Заболотная выкладывает натурально рентгеновские снимки. Компьютерные томограммы. У нас раздевание - у нее вскрытие.
Тут надо, понятно, навыки какие-то иметь, чтобы разглядеть в белесых разводах изменения, опухоли, потемнения, инородные предметы, но я просто четыре с половиной года читаю этот журнал и весь его себе сохраняю, я имею некоторое представление об анамнезе; вообще, то, как циничен, беспощаден, безжалостен к себе это человек, то, как ему удается быть себе же хирургом, себе же - не знаю - прижизненным патологоанатомом и при этом быть вполне себе девочкой двадцати лет, во всем несколько overskilled, понятно, чересчур, с перехлестом - но адекватной абсолютно, ироничной, общительной?
Она же пишет, аккуратно выстраивая в рядок верхушки айсбергов; каждая фраза - белая глыба прессованного льда, а под нею - еще несколько миллионов тонн такого же. Приметлив - угадаешь под нею хотя бы очертания этих миллионов, невнимателен - пропустишь.
Я знаю еще нескольких людей, питающих по отношению к себе научный интерес примерно такого же порядка, думающих с такой же нечеловеческой скоростью, пишущих примерно подобной айсбергописью - но все они сутулые, нечесаные аутисты с плохими зубами, которые, беседуя с тобой, разговаривают на два тона громче, чем нужно, будто сидят в наушниках.
Это, по сути, математические, кибернетические гении - громоздящие свои теории на гуманитарных плывунах; Циолковские, подавшиеся в журналисты и рекламщики; им, по большому счету, делать бы науку, ерошить бы свои сальные волосы, брать бы Нобелевские - а они катают на языке слова разной степени плотности, остроты, интенсивности - и из них пытаются сооружать трехмерные модели, чертить параболы, ими мостить теоремы и графики - хотя вот этого точно никому не нужнов в пору, когда все смакуют тягучее, пузырящееся, обильное дважды два.
Подруга же Заболотная, при всем своем даровании биоинженерного свойства - красивая молодая женщина, которая выглядит и одевается так, что остается только всплескивать руками.
У меня никогда не укладывалось это в голове.
Мне-то вроде как положено; я-то все больше торгую красивыми поделками, вылепленными из собственной жизни. Я простое, бесхитростное трепло, харизматичное, не лишенное некоторого артистизма и чувства юмора, но поверхностное до омерзения; я умею интересно, захватывающе, симфонически пиздострадать.
Моя подруга Заболотная в это время в разных ракурсах фотографирует собственный мозг и электричество, которое в нем происходит.
Мы соотносимся примерно как рояль Беккер и компьютер IMac.
При том, что, как выясняется, нам не дают покоя одни и те же мысли.
В частности, та, что нам по двадцать лет, а фраза "нет ничего невозможного" кажется нам равносильной "сегодня солнечно". В частности о "когда я сравняюсь с собой".
Тут даже не до кокетства, не до накручивания локона на пальчик - мне двадцать, и я лично знакома со всеми кумирами своей юности; певицы, которых я считаю величайшими, ласково тычут меня кулачком в плечо, писатели и поэты, которые станут впоследствии эмблемами эпохи, поят меня коньяком из своего пластикового стаканчика, интернет-корифеи преподают у меня на журфаке, иногда угощают десертом в баре, журналисты-легенды на пасхальном обеде протягивают моей маме руку и вежливо представляются по имени.
Половина из тех, кто составлял мой личный иконостас, просто написала мне однажды письмо и сказала - давайте знакомиться.
Чтобы, я не знаю, взять интервью у Мадонны, если вдруг она нагрянет в столицу - мне надо сделать примерно пять звонков.
Я издала книжку в пятнадцать лет, я поработала в редакциях нескольких журналов, которые когда-то считала настоящим печатным священнодействием; я делала сюжеты на тв, я тусовала в маленьких гримерках, где находились, к примеру, Грымов, Липскеров и Адабашьян одновременно, меня однажды позвали работать в Белый дом.
Это при том, что я ни черта не журналист и вообще во все это совалась исключительно из баловства.
В этом во всем, честно говоря, вообще очень мало выдающегося, если учитывать, чего добились за это время мои друзья, занимавшиеся ремеслом чуть серьезнее.
В тринадцать-четырнадцать я была моделью, я участвовала в больших показах, мне устраивали профессиональные фотосессии.
Я была за кулисами Большого, я ходила по сцене, я видела прогон нового балета задолго до премьеры.
Я училась в самом крутом универе этой страны.
У меня в телефонной книге есть, например, домашний телефон Людмилы Зыкиной.
Вчера в клубе ко мне подошли два человека и спросили - Вы тот самый юзер vero4ka?
Если бы мне лет в пятнадцать рассказали про то, как все будет обстоять лет через пяток, я бы только хмыкала.
И дело не в том, что я тут гарцую и рассыпаю бриллианты из-под копытца - а в том, что все как-то рьяно мечтают, а тебе уже, в общем, не о чем. Все грезят о чем-то большем, недостижимом, вожделенном, а ты как-то довольно быстро понял всему цену, везде был, на всех посмотрел, и все это больше не составляет для тебя никакой новизны и тайны - ни шоу-бизнес, ни Рублевка, ни литературные кулуары, ни прославленные редакции. Ни из-под какой двери больше не льется загадочного сияния. Ты уяснил для себя основные принципы, механизмы, методы, ты можешь в любой моменты пойти куда хочешь, тебя везде возьмут - вот только ты никуда не хочешь и ничего как-то в общем не ждешь.
Ты знаешь, на что ты можешь рассчитывать, ты можешь сейчас, для разнообразия, написать диплом, съездить поучиться за границу, издать книжку, одну, другую. Изменятся только качественные и количественные характеристики: больше бабла, отточеннее стиль, свободнее жанровые границы. Начнется ленивое почивание на лаврах; долгие, преснеющие, изнурительные самоповторы.
Ты рвешься, натурально, как бутылочки Овип Локос сквозь картонку, - ну и дорвешься скоро до собственного логического абсурда завершения.
Как пишет Заболотная, еще неделя, и захватишь вселенную.
Ну и все.
И будет у тебя вселенная.
Зашибись.
И главное - тебе ведь это почти ничего не стоило. Некая исходная легкость на подъем. Поступление в правильное место. Коммуникабельность. Пару лет интернет-эквилибристики на шесте.
И все.
Я чувствую себя мошенницей.
В школу в шесть, в экстернат в четырнадцать, в университет в пятнадцать, быстрей-быстрей, и жить торопится, и чувствовать спешит, а в результате в двадцать, когда все ждут от тебя ну совсем взрослых свершений и подвигов, ты разворачивашься на сто восемьдесят и идешь бухать, кутить и веселиться, потому что, во-первых, тупо впахивать тебе откровенно не хочется, а во-вторых, если все сделать сейчас, можно спокойно помирать в двадцать пять - абсолютно состоявшимся человеком.
Есть еще, конечно, такие сферы, как родить ребенка и создать семью, там, понятно, неисчерпаемые возможности для внутреннего роста; но это успеется всегда. Это все могут, для этого избранности не требуется ни малейшей.
А что тебе делать, когда ты греб-греб до Эльдорадо что было сил, пригреб - даже нет: мечтал-мечтал, а тут оно все на тебя последовательно свалилось, - ты осмотрелся, покивал, мол, да, действительно, молочные реки, кисельные берега, сапфиры и рубины можно горстями пихать в карманы, королевская династия жмет тебе руки; но в целом все также, как и везде, в два дня приедается, делается скучно и приторно; а это ведь было все, чему ты не позволял проглядываться даже в самых смелых фантазиях.
Твои друзья причем, двадцатиоднолетние редактора Marie Claire, корреспонденты Коммерсанта, сотрудники Вестей - подсаживаются к тебе на подоконник на факультете, нагибаются к самому твоему уху, стараясь не расплескать кофе и произносят твоим же собственным внутренним голосом:
- Я. Не знаю. Куда. Дальше.
В точности "их дети сходят с ума от того, что им нечего больше хотеть".
Как-то так.
Не надо только нравоучений, please.
Я сама себе целое педагогическое пособие.