Карету мне, карету
Я думаю о том, насколько я хочу быть не здесь; я забираюсь с ногами на подоконник, утыкаюсь лбом в стекло и вижу, как в соседнем доме пухлогубый мальчонка лет тринадцати включает компьютер в темной комнате, и монитор обливает ему светом лицо и плечи, и он откидывается на спинку стула, словно умытый сиянием; как старая бабушка растягивает на балконе выцветшую простыню птичьими артритными пальцами; как маленькая девочка с косичками скачет на двухъярусной кровати с цветастым покрывалом; как чье-то окно часто дышит неверным, фиолетовым экранным излучением, внизу в подъезд заходят люди, и собака нетерпеливо вьется у их ног; и все это одновременно, параллельное телевидение; хочется быть всеми ими, только не собой, нет хуже пытки, чем быть все время одной и той же собой, здесь и сейчас; в воздухе тало, тепло, зацветающе, неспокойно, что-то подмешано, подбавлено, где-то прорвало трубу с дистиллированной искренностью, поэтому теперь так остро и свежо.
Я думаю о том, что все мгновения, которые мне когда-либо хотелось остановить, приходились на долгую дорогу: ночью, когда вагон метро на полном ходу выныривает, как кит, в дрожащий огнями город, и в ноздри ударяет особенный запах весенних сумерек, неона, электричества, воды под мостом; в такси, часа в три ночи, в дождь, когда дворники абсолютно по-женски размазывают мутные слезищи по лицу, и угрюмый водила поглядывает на тебя в зеркальце заднего вида и, прикинув в уме, нащупывает для тебя радио "Джаз" - верный расчет; в поезде, ближе к вечеру, когда только зажигают свет в купе, металлические подстаканники тоненько дребезжат, подскакивая на стыках рельсов, и мимо несется родная большая страна, совсем ночью торопливо обшаривая твое купе жадной фонарной ладонью - правая сторона, дверь, левая сторона, мрак, две секунды, и снова; я гораздо больше люблю ехать куда-нибудь, чем приезжать; мне хотелось бы умереть, сев однажды в экспресс с мягкими креслами, какие ходят, например, до аэропорта Домодедово, и просто ехать оставшуюся вечность, засыпая, просыпаясь, покупая у вагонных барыжек мороженое и свежую прессу, и смотреть, смотреть, смотреть, уткнувшись лбом в стекло.
Я утешаю себя только тем, что куда-нибудь уеду; вот уже скоро, еще совсем чуть-чуть потерпеть; я возьму билет на самолет и полечу к Эльвире Павловне в Екатеринбург, у вас, говорит мне Э.П., только Пешков-стрит, бедолаги, а у нас целых три центральных улицы - Малышева, Хохрякова и Восьмое Марта, я Вас буду везде водить и кормить вкусным, это же Ёбург, столица порнобизнеса, тут не соскучишься, только вот грязища вся эта сойдет; я думаю о том, как мы с Э.П. поедем в Киев, а потом в Одессу, я куплю себе аутентичную тельняшку, Молдаванка, Пересыпь, шаланды, полные кефали; как я познакомлюсь со своим киевским двоюродным братом, ему сороковник, а мы никогда не виделись, он зовет меня к себе в гости вторую весну подряд, у него совершенно украинский говор, даже странно, тоже ведь Полозков; я грежу, как прилетаю в Батуми, а там даже и не опишешь, Господи, такие запахи, такие ручные мохнатые зеленые холмы, такие лица прекрасные, такие великолепные горбоносые старцы из грузинских трагикомедий советского времени, с молодой Ией Нинидзе, Софико Чиаурели, так любимых моей матерью; и все говорят и смеются, как Нино, и все зовут выпить с ними вина, и хачапури, такое, открытое, как ватрушка, пузырится горячим сыром, сочится маслом; я засыпаю и молюсь о том, чтобы проснуться в шармском отеле, на простынях такого неземно выделанного хлопка, что вот мы даже привезли отрез домой и все равно жалко спать на таком; как я встану, влезу в шлепанцы, умою лицо, смешно подгоревшее, подкирпичневшее под глазами и на носу, а так все такое же бледное, и пойду купаться, и море будет хулигански щипать губы и веки, и царапины на лодыжках, и, едва выйдешь из воды, соль застынет на коже белесыми разводами, засеребрится, естественный боди-арт, и на ресницах будет форменный снег, как у девушек с обложек зимних косметических каталогов.
Я думаю о том, что каждое частное письмо, смс или пост в прайват начинается с "я смертельно устала".
Я смертельно устала.
Я хочу, будет ли у меня диплом, не будет ли, - очнуться этим октябрем в Лондоне и пробыть там до марта; я хочу там учиться, читать там Стивена Фрая, Стеллу Даффи и Сью Таунсенд в оригинале, торжественно топать на тех местах, где Хью Грант целовал Джулию Робертс, где Джонатан Рис-Майерс рвал блузку на божественной груди Скарлетт Йоханссон; я хочу говорить "darling" так идеально, как на кембриджских аудиокассетах, которые мы слушали в шестом классе; мой когда-то безупречный английский стал примитивен, сух и деревянен, как нога пирата.
Мне жаль, что я родилась примерно в двадцати пяти минутах езды от того места, где сейчас живу, и у меня нет призрачного дома, куда сбегают все мои друзья - в Обнинске, Магадане, Северодвинске, Бресте, Архангельске, Владикавказе - где бы то ни.
Я думаю о том, что "уехать" и "сдохнуть" - это две мысли о будущем, в ответ на которые хоть немного теплеет внутри; на "продаться в штат", "влюбиться", "написать диплом" - все сворачивается ежом и верещит; я хоть как-то живу последние полгода просто потому, что беспрерывно, остервенело вру себе про авиабилеты, гостиницы и бесшумных хостесс, вот еще только переждать, вот еще только дожить до весны, подкопить деньжат, потерпи, потерпи, все это бросим, все это забудем как гребаный страшный сон, все это погребем под самолетом и облаками заложим, как ватой - елочные игрушки; сами потом не поверим, что было так плохо, что жили в такой трясине; тшшш, ну все, все, детка, все.
Мне снится, как я открываю окошко семаджика и пишу - пока, братцы, ждите новостей; как я ссорюсь в поезде с мамой, как Нино встречает меня в аэропорту в Тбилиси; у меня есть ингалятор, до отказа наполненный моей пламенной мечтой свалить отсюда к едрени матери, и я беру прозрачную пластмассовую маску и дышу-дышу, никак не могу надышаться - а весь остальной воздух не пригоден для жизни, как концентрированный азот.
Я читаю тех, кто прилетел и тех, кто улетает завтра, и тех, кто уже там - как люди в подвалах смотрят на ноги прохожих из маленького зарешеченного окошка под потолком.
И ясно же, что у меня просрочены все паспорта, проедены все деньги, а новые уйдут на то, чтобы лечить расклеивающуюся на части маму, никуда я не денусь отсюда, мне только и останется, что барахтаться в этой грязной зыби, вытягивая подбородок, выпячивая нижнюю губу, чтоб не заливалось в глотку.
Ну, или захлебнуться.