Папины мемуары. часть 23
Александр Дроздовский
ЖИЗНЬ МОЯ…
Часть 23 (Старшие классы школы)
После отъезда Ани Печениной из нашего города, путь мой для очередной любви был свободен. Чувствовал я себя практически взрослым, да к тому же мною был преодолен порог начального образования! А это была заветная черта, которую не перешагнул ни один из моих родителей.
Учился я в школе неплохо, но никогда не был отличником - ленился. Русскую литературу и математику я любил, но последнюю в институте запустил и сдал экзамены только благодаря Аллаху. Так же как и теоретическую механику, кстати. Но мне всегда по нутру были задачи по геометрии с применением тригонометрии, хотя знакомил нас с тригонометрическими функциями не самый приятный человек - Степан Кондратьевич Мельников. Высокий, худой, белобрысый, он был недавно демобилизован и ходил в гимнастерке и шинели. Как преподаватель Мельников был весьма слаб, и все время бегал к столу для сверки с конспектом. Наверно поэтому он прибегал к разным трюкам и ухищрениям, чтобы хоть как-то встряхнуть нас и поразить воображение засыпавших на его уроках учеников. От него-то мы и услыхали впервые о тригонометрии:
- А теперь мы перейдем к изучению тригонометрических функций, - прошептал он таинственным голосом, и затем громко, как из автомата, пульнул в нас очередью из непонятных слов, да еще и на одном дыхании! - Синус, косинус, тангенс, котангенс, секанс, косеканс!
В классе воцарилась гробовая тишина. Мы отродясь ничего подобного не слыхивали, и со страхом стали ожидать, что же будет дальше. Но ничего не произошло, он просто использовал приёмчик, огорошив бедных учеников непонятной терминологией, да еще громко и быстро сказанной.
Поначалу мне этот Мельников даже чем-то нравился, военной выправкой, наверное. Ведь пришедшие с фронта солдаты и офицеры - наши освободители, они были для нас мерилом честности и справедливости. Но однажды жестокий, на мой взгляд, трюк Мельникова, очень разочаровал меня и пошатнул веру в справедливость.
Дело в том, что накануне очередного урока по математике рядом с нашим домом сильным ветром повалило кладбищенскую березу. А для нас, безлошадных, это было большим подарком: не надо ломать голову, где достать дрова и как их перевезти. Они как бы с неба свалились, чуть ли не к нам во двор - кладбище-то рядом. Только надо быстро перетащить Божий дар с кладбища, иначе его утащат соседи. Отец носил, а я помогал пилить. Причем я всегда восхищался, наблюдая, как он это делает. Мне такое было не под силу, ведь распиленные чурбаны иногда были в два обхвата шириной, а в длину не меньше двух метров. Конечно, во время такой тяжелой работы я не мог выполнить все уроки. Вот я и признался честно, что занимался заготовкой дров, поэтому домашнее задание не сделал. В конце урока Мельников подозвал меня и нарисовал в дневнике единицу с минусом.
- Вот, смотри, - издевательски пояснил он, - единица - это береза стоит, а минус - это она уже лежит.
По моему детскому разумению, эта шутка больше подходила эсесовцу, а не воину-освободителю. А то, что человек этот был очень далек не только от педагогики, но и от элементарного сочувствия, я в скором времени убедился окончательно. В школу я ходил босиком вплоть до седьмого класса - бедность, граничившая с нищетой, не позволяли моим родителям кормить меня мясом и обеспечивать обувью. Как то я вытянул из-под парты затекшие ноги и тут же услыхал презрительный окрик Мельникова:
- Убери свои цыпки!
А кожа на ступнях действительно была вся в цыпках, то есть, покрыта мелкой сыпью от постоянного шлепанья по лужам босыми ногами. Ведь они не вытирались, и кожа трескалась, превращаясь в цыпки. И сколько же унижения было в этом замечании! А интонация какая! Нет, хороший человек, да еще учитель, не будет попрекать ребенка бедностью...
Другие учителя шутили с нами не обидно, без унижений и высокомерия. Помню, как в Казьмировской школе, в которой я учился в шестом и седьмом классах, я после Пасхи похвастался своему соседу по парте, что взял с собою яйца. На что директор школы Поддубный с улыбкой отреагировал, деланно изумившись:
- А что, обычно вы их оставляете дома?
В этом не было пренебрежения, желания унизить - напротив, читалось даже какое-то приближение нас, мальчишек, к миру взрослых с его «запретными» штучками.
Казьмировская школа (а она так называлась по имени слободы, на которой находилась) надолго запомнилась мне не только этой шуткой директора, но и двумя другими событиями. Здесь я впервые в жизни потерял сознание, когда упал с высоких козел, наклонившись за раствором - ремонт школы тогда лежал на учениках. Козлы были скользкими, и я спикировал на цементный пол с двухметровой высоты головой вниз. Очнулся уже в больнице, и по заключению врачей «травма на психику не повлияла», хотя, кто знает, кто знает…
Второе же памятное событие было более приятным: я научился танцевать вальс! А это было ох, как трудно - все от меня шарахались, потому что во время танца я оттаптывал партнерам ноги. Позор: я редактор стенной школьной газеты, а вальс не танцую! Ничего у меня не получилось даже с любимой учительницей Ириной Григорьевной. А уж она-то старалась изо всех сил, и все зря. Но нашелся всё же человек, который преодолел мою медвежью неуклюжесть. Это была ученица нашей же школы, на год старше меня, Шуляковская Люся. Лицо у неё было изуродовано пожаром (Люся спасала детей), а сердце - золотое. И как же запросто всё у неё получилось! Она предложила сначала освоить польку, переступая с ноги на ногу на три счета, а затем предложила это же движение делать в повороте. Удивительно, но всё сразу пошло, да так, что вальс стал моим самым любимым танцем. Я даже потом в паре с Алей, будущей женой, выиграл приз за лучшее исполнение вальса в Доме ученых академии наук УССР: коробку шоколадных конфет!
После Казьмировской школы я перешел учиться в восьмой класс самой престижной в Мстиславле русской школы №3. Директором там был Прокоп Никитич Киселев - один из самых уважаемых людей города. Он преподавал в нашей школе химию и мастерски умел разбудить интерес учеников к этому довольно скучному предмету. Объясняя урок, он использовал разные забавные примеры и стихотворные подсказки. Так, благодаря ему, я навсегда запомнил формулу сероводорода:
На заборе сидит бес,
Выделяет H2S
И таких стихотворных шпаргалок в арсенале учителя химии тьма!
Это каждый должен знать
Ангидрид P2O5.
Была также у Прокопа фирменная фразочка, которой он венчал цепочку объяснений: «Дык яно и понятно!» И действительно, объяснял он так, что всем всё было понятно.
Вообще в этой школе преподавательский состав был прекрасным. Так, чертежник Орловский, человек громадной эрудиции, постоянно что-то придумывал и изобретал: то вращающуюся елку на новогодний вечер, то хитроумные штучки для украшения колонны во время демонстрации. А астроном Баранов с помощью своей инвалидской палочки легко и доходчиво объяснял нам строение галактики, вращение Земли вокруг своей оси и солнца. Однажды, на уроке астрономии я отвлекся и разговаривал с Вовкой Шейниным. Как же культурно Василий Георгиевич поставил меня на место! Он не кричал «вон из класса», не унижал и не издевался, а просто тихонько подошел ко мне, прихрамывая и опираясь на палочку, склонил голову набок, и вкусно причмокивая губами, произнес:
- Что, товарищ Дроздовский, скучен мир однообразный сердцам, рожденным для войны?
Я был сражен наповал, и больше замечаний он мне не делал - после этого я сидел на его уроках мышкой. Василий Георгиевич не только интересно излагал материал, но ещё более интересно показывал его. Однажды он предложил всем желающим посмотреть на луну в телескоп, когда стемнеет, а заодно и ознакомиться с основными созвездиями северного полушария. Несмотря на темноту, к школе пришел весь класс. Луна нас поразила необычайно - мы увидали на ней громадные горы! В это трудно было поверить, и, тем не менее, мы их видели очень отчетливо, хотя телескоп был маленьким - умещался в небольшом ящике. Не зря же его изобретателю Максутову дали Сталинскую премию! Удивительно, как удалось Баранову достать такое чудо для рядовой школы в провинции. Остается только гадать, его ли это заслуга, или советской власти.
А русский язык и литературу преподавала у нас Елизавета Васильевна Усова, невысокая, и вроде даже неказистая учительница. Но она так излагала материал, что мы просто заслушивались! Однажды, на её уроке произошел анекдотичный случай. Проходили Маяковского, и Елизавета Васильевна спросила одну из учениц, о чем свидетельствуют строки великого поэта: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды»?
- О полной бездарности Маяковского! - бойко отрапортовала Соня Минькина.
Она не воспринимала эти строки, как доказательство высокой требовательности поэта к своим стихам. Узнав, что Маяковский по сто раз переделывал одну и ту же строку, Минькина сделала вывод, что если бы и она поступала так же, то написала бы нисколько не хуже. Усова была шокирована таким объяснением, зато мы получили хорошую порцию смеха.
Единственный человек, к которому у нас были претензии, по преподаванию - это учитель белорусского языка и литературы Жабыко. Мы все звали её «Жаботькой» по имени героини басни Кондрата Крапивы «Жаба ў каляіне». Как она ни старалась, на ее уроках никогда порядка не было. Ученики занимались чем угодно, только не ее предметом, и никто Жаботьку не слушал. Кстати, басню я запомнил на всю жизнь. Сюжет её прост: работяга с возом нарушает тишину своим трудом в поле и лишает тени желающую отдыхать Жабу. Ничего лучшего, чем прыгнуть в колею, чтобы перевернуть надоевший ей воз, жаба не придумала, и в результате была безжалостно раздавлена колесом. Баснописец конечно же подвел под эту историю политически мотивированную мораль о судьбе любого, кто вздумает помешать величественной поступи советской власти:
I - скок Жабоцька смела
Ды ў каляіну села.
Тут колам - хрась!..
I кроў і гразь...
Пад кола, жаба, не падлазь.
Ці не такі ж і кожнай жабы лёс,
Што пнецца на хаду кульнуць савецкі воз?
(1927)
фото тут:
https://www.facebook.com/manma.papina/posts/4968710086521830