Папины мемуары. часть 21
Александр Дроздовский
ЖИЗНЬ МОЯ…
Часть 21, «Освобождение».
А жизнь тем временем продолжалась и шла своим чередом. Появились на витринах фотографии о счастливой жизни молодежи, которая завербовалась для работы в германских семьях. По улицам гнали колонны наших пленных, вид которых был ужасен. Как же больно было смотреть на наших голодных, полураздетых пленных, бросающихся ловить то, что мы кидали им с откоса улицы - они готовы были грызть даже сырую картошку и буряки!
На наших глазах нечеловеческие условия низводили пленных людей до звериного состояния, они выхватывали друг у друга то, что им бросали, и мгновенно съедали. А однажды за рекой, на лугу мы обнаружили стационарный лагерь военнопленных. То, что мы увидали, ошеломляло: немцы свой скот наверняка содержали в лучших условиях. Пленных там содержали под открытым небом, на территории, обнесенной колючей проволокой. Ни кроватей, ни навесов от дождя, ни туалетов, - ничего самого необходимого для жизни человека там не было. Неизвестно, где им варили пищу, и варили ли ее вообще. Но при таком зверском отношении, немцы все же допустили небольшую поблажку: они могли без всякого оформления выпустить из лагеря пленного, если за ним приходил кто-нибудь из родственников. И вот этим проблеском надежды воспользовалась моя мать, предложив подругам-соседкам попытаться спасти из плена хоть кого-нибудь, если удастся обмануть охрану. Не помню как другим, а ей это удалось. Она как-то незаметно подошла к колючей проволоке, подозвала незнакомого парня и договорилась с ним, что назовется его матерью, если он сообщит ей свое имя и фамилию. Потом подошла к часовому с просьбой позвать «своего сына», тот выкрикнул фамилию, и подбежал Коля с криком: «Мама!» Спасательная операция прошла без сучка и задоринки, и в нашей семье появился молодой, веселый, красивый и трудолюбивый Коля. Правда, жил он у нас недолго - по прошествии двух месяцев мы «уступили» его бездетной семье стариков Орловых, которые нуждались в помощнике. После освобождения, смершевцы забрали Колю опять на войну: кровью смывать свой грех пребывания в плену. Больше мы его не видели. Старики Орловы умерли, а в их дом вселились те самые Быковы, которые впоследствии повели с нами войну за спорную землю под огород.
А чем занимался я в эти трудные годы оккупации? В первую очередь, конечно, учебой. Не скажу, что я целиком отдавался этому процессу, но домашние задания старался выполнять все, и только после этого разрешал себе предаваться любимому занятию - чтению художественной литературы. Правда, перед этим нужно было обеспечить семью питьевой водой. Ежедневно я должен был приносить из кринички двое судов воды (одни суды - это два ведра на коромысле). В мои обязанности также входило стоять в очереди за хлебом и помогать отцу пилить и колоть дрова, которыми нас обеспечивало кладбище после бурь. К тому же, когда отец проводил кладбищенские работы, я должен был помогать ему, хотя силенок для этого было маловато. Особенно тяжело было обкладывать дерном могилки, так как приходилось таскать толстые и тяжелые куски земли с травой. Отец нарезал их где-то в стороне, и мы на носилках подносили их к могилке. Приходилось крепко закусывать губы и, шатаясь, передвигаться мелкими шажками, с большим трудом удерживая носилки, которые так и норовили выскользнуть из рук. При этом ноги почему-то постоянно заплетались. Когда же у нас появилась корова, я стал её пастухом, так что не каждый день удавалось с головой окунуться в чтение. Но если уж дорывался, то читал запоем. Главным поставщиком книг, конечно же, была городская библиотека, ведь я был её самым активным читателем, наряду с Мишкой Поляковым. С ним мы соревновались в количестве прочитанных книг, отмечая на 17-ой странице свои инициалы: ДАЛ и МИП. Но Мишка жил на другой улице, поэтому более дружеские отношения я поддерживал с Женей Клименковым, внуком сапожника Сеньки Яковлева, который жил рядом с Кольманом, напротив нашего дома. Мать Женьки - Лёля - вышла замуж за столичного инженера Клименкова, и в Москве родила Женьку, которого на лето привозила в Мстиславль. В июне 1941-го немцы помешали его возвращению в Москву, таким образом, у меня на весь период оккупации появился московский друг. Но настоящей дружбы, как я сейчас понимаю, у нас не было. Во-первых, он был старше меня на три года, хотя ростом я ему не уступал, а во-вторых, проскальзывала у него столичная спесь по отношению ко мне, глубокому провинциалу. Он должен был мириться с дружбой со мной, поскольку никого другого рядом не было. То, что дружба наша была вынужденной, я понял только много лет спустя, когда Женька спросил, почему я останавливаюсь у него, когда приезжаю в командировку в Москву. Вот тут я прозрел: ведь настоящий друг не будет тяготиться редкими визитами - не более двух раз в год, всего на пару дней. Странно это для того, с кем прожиты такие трудные годы оккупации! А вот поди ж ты - личный покой превыше всего. Это тебе не Шайка, с его бескорыстной дружбой.
Но тогда я этого не понимал, и ничто не мешало мне, провинциальному мальчишке, вкушать плоды столичного Женькиного опыта. В те годы я еще никуда не выезжал, мало того, я даже ни разу в жизни не видел поезда! А Женька помог мне устранить этот пробел: согласился сопровождать меня 20 км до железнодорожной станции Ходосы. Было мне тогда 12 лет, прошли мы расстояние легко, и я сразу бросился к паровозу. Он меня поразил своей мощью, размерами и тем, как он «дышал», выпуская пар. Я, как зачарованный, стоял на железной дороге перед Его Величеством Паровозом, широко расставив ноги и задрав голову, пока машинист не включил сирену. Сигнала такой громкости я никогда не слыхал! Со страху меня в один миг снесло куда-то далеко-далеко от этого железного исполина. Машинист, который в моих глазах находился где-то на седьмом небе, заулыбался от произведенного эффекта, так что наше знакомство состоялось: я услышал не только дыхание, но и голос паровоза. Несмотря на испуг, счастью моему не было предела. Теперь уже можно было вполне осознанно петь:
Наш паровоз вперед летит,
В коммуне остановка!
При этом легко можно было представлять летящий в светлое будущее паровоз и себя в машинном отделении, парящим высоко над землей. Высокая цель требует высокого положения!
Вот так, благодаря Женьке я впервые увидел поезд. Но активный период нашей дружбы заканчивался - немцы отступали, и после освобождения Мстиславля Женька мог уже возвращаться в Москву. С каждым днем все более отчетливо слышалось дыхание фронта, особенно, когда наступала темнота. В ночном небе восточную часть горизонта непрерывно озаряли залпы «Катюш», и оттуда доносился страшный гул артиллеристской канонады. Линия фронта неотвратимо приближалась, и казалось, земля стонала от непрерывных взрывов - к нам подбирался всепожирающий смерч войны. Чтобы уберечься от него, мы решили переждать прохождение фронта в родной деревне матери, Галковичах, в семи километрах от города. Спрятали в склепе на кладбище кое-какие пожитки и отправились в деревню. Там родня нас встретила с пониманием. Правда, немцы вместе с власовцами на прощание все-таки доставили нам немало хлопот и тревог. Они заявили, что забирают с собою меня с отцом, якобы для того, чтобы ухаживать за лошадьми. Но мне кажется, что таким способом они вымогали самогон и закусь - мы просто были заложниками, за спасение которых требовали выкуп. Конечно, мать все достала, и нас с отцом отпустили. А вот 17-летнего Гришку, моего двоюродного брата, они все же забрали, после чего он уже не вернулся. Погиб, наверное. А доставать такой выкуп в то время было очень нелегко, потому что в ожидании грядущего прохождения линии фронта, крестьяне начали резать, жарить и утилизировать всю живность - свиней, гусей, уток. Словно в предчувствии конца света, устроили своеобразный пир во время чумы. Ох, и отъелся я тогда утятины! Но чума (я имею в виду оккупацию), уже подходила к концу, приближалось освобождение. Линия фронта всё ближе подступала к нашей деревне. Мы выкопали на огороде тетки Аньки траншею, накрыли её досками и засыпали землей. Там и засели. Я сидел крайним и был наблюдателем, комментируя то, что видел. А видел, как на мотоциклах мимо хат проносились немцы, как некоторые из них факелами поджигали соломенные крыши. Какими же надо быть моральными уродами, чтобы лишать крова простых людей! Зачем уничтожать дома хлеборобов, ведь это же не военные объекты. Наши войска наступали так стремительно, что немцы успели поджечь только крайние хаты, надеясь, что ветер сделает все остальное. Но Галковичам повезло, сгорело всего несколько хат.
Вскоре за драпающими мотоциклистами появились непонятные войска. Меня смутили погоны, которых раньше у советских солдат не было. Поэтому я так и прокомментировал:
- Наверное, власовцы… Но почему тогда на пилотках красные звездочки? Может быть, это наши?
Ура! Это действительно были наши! Но что ж это за войска такие? Мы не знали о нововведении в советской армии: погоны ввели по приказу Сталина, когда мы были уже в оккупации.
Выбравшись из траншеи, мы бросились обниматься с нашими солдатами, целовать такие родные и усталые лица освободителей. Тут же галковчане стали выносить глечики с молоком и все, что оставалось еще из съестного. Радость у всех была невыразимая, люди плакали от счастья: наконец-то наши с нами! Какой-то солдат отдал мне свою газету «За нашу Советскую Родину» - сколько счастья было просто даже держать ее в своих руках. А какие родные слова! Читаешь и словно впитываешь в себя материнское молоко.
https://www.facebook.com/manma.papina/posts/4956393381086834