Папины мемуары. часть 17
Александр Дроздовский
ЖИЗНЬ МОЯ...
часть 17 "Жизнь в окупации"
В городе постепенно начали действовать новые органы власти: вместо привычных и родных горсоветов теперь был магистрат. Возглавлял его бургомистр Купчин - дородный, представительный мужчина с седой бородкой. Он мне очень напоминал одного из купцов-соблазнителей в фильме «Бесприданница» с Алисовой и Кторовым в главных ролях. Купчин пользовался доверием и у немцев, так как он, вероятно, был дворянского происхождения. Поговаривали, что он был «наш» человек, и передавал важную информацию партизанам, за что и был впоследствии награжден орденом Знак Почета.
А вот городскую полицию возглавлял совсем другого плана человек, по фамилии Кураж: любитель покрасоваться на белом коне, весь в коже, с чапаевскими усами и непременно с плеткой, которую он частенько пускал в ход против непокорных. Кроме полиции в городе было еще одно военное формирование, набранное из власовцев - так называемая тридцатка (по-видимому, исходя из численного состава). Не последнюю роль в этой организации играл наш сосед по улице, живший напротив нашего дома - Репик Стас. Ни в чем плохом он замечен не был, во всяком случае, не заносился и часто выручал попавших в беду соседей. Но вот в личном плане ему не везло: не было детей, что многие объясняли его женитьбой на двоюродной сестре. Тем не менее, друг друга они любили сильно. Помню еще одного деятеля, служившего при оккупации, по фамилии Янович. Чем он занимался, не знаю, но после войны суд приговорил его к смертной казни через повешенье. Так что у оккупантов было достаточно лакеев, чтобы держать народ в узде. Наверное, поэтому немцев в городе я видел не более двух десятков, вели они себя свободно, даже ходили без оружия, ели наше «сало, яйки» и пили «млеко». При этом, никого не трогали, кроме разве что наших девчат, многие из которых охотно вступали в связь с завоевателями, даже рожали от них. Девицы, жившие с немцами, очевидно, ощущали всё-таки свое моральное падение и искали поддержки у соседей. Что удивительно, они её часто получали. Помню разговор у нас на кухне: одна из дочерей нашей соседки Медведихи (а у нее было три дочки и два сына) выспрашивала, не осуждает ли ее моя мать за связь с немцами.
- Нет, пока молода, надо гулять, - ответила мать. - Да и не известно, чем еще война кончится.
То есть, она считала, что надо жить по принципу "живи, пока живется". Я же был абсолютно не согласен с матерью, мне больше по душе Мопасановская Пышка.
Детям, родившимся от немцев, прилично доставалось от нашей коренной детворы: их дразнили фрицами и бегали за ними, улюлюкая. Был такой «фриц» и на нашей улице, правда, по-настоящему звали его Вильгельмом. Матерью его была Ирка Цыганкова - очень красивая потаскуха, чернобровая, краснощекая, про таких говорят: «кровь с молоком». Она жила в сторожке русского кладбища, в воровской семье. Отец её был осужден на 25 лет за разграбление могил, а брат Лёшка, который постоянно водился с хулиганьём, при немцах стал полицаем. До войны ему чем-то не угодил наш Аркадий, так он пырнул его ножом в спину. Хорошо, что услыхав стоны, мы успели спасти Адика, а то бы хана была братику. Так вот, эта стерва Ирка открыто вступила в связь с красивым немецким офицером-интендантом, от которого и прижила Вилю. Но местная ребятня не давала ему житья, несмотря на то, что его даже Виктором переназвали для улицы. Ирка вынуждена была уехать из нашего города в Ленинград, где подцепила себе в мужья уже советского офицера - майора. Как-то я приехал домой из Москвы на студенческие каникулы и повстречался с нею. Она с сыном шла по нашей улице, и меня поразила красота Вильгельма-Виктора: высокий, статный, голубоглазый ариец.
Но вернемся от прихлебателей к самим завоевателям. Комендатуру они разместили в лучшем здании города - в педучилище, над центральным входом которого появилась надпись «Ортс-комендатур», а рядом свисал их красно-белый с черной свастикой флаг. Возле входа постоянно курсировал часовой, который зимой производил жалкое впечатление в своей шинельке и с намотанным на ноги тряпьём - наши морозы им были явно не по нутру.
Однажды я оказался свидетелем изъявления верноподданнических чувств к немецкой власти. У нас в городе был нищий полудурок, любивший часто сплёвывать, за что и получил прозвище Саша-Плюй. Проходя как-то мимо комендатуры, я застал его припавшим на одно колено и трепетно целующим немецкий флаг. Очевидно, это заметил не только я, потому что вскорости Плюй разгуливал по городу уже в хромовых сапогах, добротной одежде, и в результате плевал уже на всех нас.
Все решения магистрата доводились до жителей города через старост. На нашей улице таким старостой был Врублевский, известный своей лютой ненавистью к советскому строю. А его сын - Петр Дмитриевич - был одногодкой моего старшего брата Михаила и впоследствии стал одним из самых уважаемых жителей Мстиславля. Будучи директором детского дома, он фактически спас от голода несколько сотен детей, организовав их эвакуацию. Затем он долго работал воспитателем школы глухонемых и стал заслуженным учителем Белоруссии. К тому же он неплохо рисовал - его декорации к детским постановкам были лучшими в области! Он организовал музей нашего города, так что не зря его избрали почетным гражданином Мстиславля. А вот отец его был зверем: выгонял людей на работы по очистке дорог, а непослушных избивал плёткой. Досталось и моей матери. Она была больна, но он все равно гнал, припоминая ей, что она мать советского офицера, и что ей не удастся уйти от возмездия. Судьба же распорядилась иначе - возмездие настигло его самого. После освобождения города от немцев Врублевского арестовали по доносу его же собственного сына Петра, узнавшего от соседей о зверствах отца. Был суд и ссылка, откуда он уже не вернулся. «Судьбы свершился приговор!»