Дневники ноэзиса. Начало весны.
10. 03.17
А мы тогда летели разноцветным, безобидным мусором между улицами Скоморошинской и Свободы, ветхими дворами как будто наполненными историческими снами и литературными опытами. Мы бежали, густо набитые кантатами по случаю обретения воображаемых подруг, спотыкаясь о таблицы интегралов и поребрики. Бежали, обильно расплёскивая сбродивший блоковский закатный сироп, а Макаров Димка, то и дело учинял точечные впрыскивания мандельштамовского терпкого бальзама в наши рафинированные, развесистые уши. Бежали-бежали, а силиконовая эпоха гигантской надувной куклой всплывала на розовом горизонте. Баба ли резиновая-дирижабль, облако чёрное? Туча насекомых-квадрокоптеров? И как навалились они оцифрованные! Миллионы сволочей. Стали всё жрать. Красивые такие. А мы всё летели и летели безобидным мусором вдоль коридоров постхристианского Нечерноземья. Бросив наши неуклюжие, наши заветные пряники. Один лишь Владимир Корнилов, забравшись на краснокирпичную трубу, ревел зверски на два района, блестя золотыми коронками в мятой ночи имени воскресшего академика Попова.
15.03.17
Вот этот жуткий образ поднимающейся на горизонте огромной надувной бабы был опрятно сглажен и изящно транспонирован в морфологическом небе Михаила Сапожникова. Справа от его кровати на стене красовался «Стоп-кран» с блестящей, словно отполированной ручкой. Слева от стоп-крана располагалась антикварная, трёхярусная книжная полка. Справа, на отшелушившихся обоях карандашиком были намечено множество телефонных номеров, подписанных заглавными буквами, стрелочками, крестиками и зодиакальными обозначениями. Миша, а зачем тебе стоп кран? Продай его мне… Дело в том, что Михаил не скрывал входящих и исходящих воображаемых своих подруг, а рассказывал, как он тщательно следит за их перемещениями вдоль эклиптики умозрительного астрального пространства «Миша, да это масонство какое-то!..» Он презрительно махал ладошкой в мою сторону, и этот жест был отправным аккордом восхождения очередной Венеры Мансуровой. Венера Мансурова выплывала из-за горизонта. Венера Мансурова мерцая, зависала над рощей, через пол часа она уже проплывала над костёлом на Среднем проспекте Васильевского острова, а через пятнадцать минут она была ровно над нашей квартиркой, и тогда Миша резко дёргал ручку стоп-крана, и всё останавливалось. Всё останавливалось, я делал шаг в сторону двери, где в смежной комнате обитал Павлик, писавший диссертацию по истории буддизма. Осторожно приоткрывал дверь … Мне, как правило, являлась застывшая композиция Пашиного единоборства с птицеобразным богом величиной в человеческий рост из долины последователей культа Бонпо. Осторожно их обойдя, я подошёл к холодильнику, приоткрыл дверцу… и так ударил в нос Мишин полуторагодовалый салат с морской капустой, что я резко проваливаюсь в будущее на читку пьесы «Свингеры». Проваливаюсь в небо. В ресторан «Небо». На его сцене происходило это слаженное действо с симпатичными чтецами и сложной сексуальной картой… но где же Сапожников? где Феликс Ильич? где Ираида Мангустовна? Где Павлик? где Буся? где Олег Ершов?.. Но, чу… рядом со мной сидит аппетитная красавица и вроде бы она меня знает, и я её видел, и это хорошо, и после читки все начинают обсуждать, я начинаю обсуждать, тётя Мося начинает обсуждать, дядя Буся начинает обсуждать… нет, Мося и Буся не начинают обсуждать, - это говорит Юля Грекова (откуда я её знаю, доктор?) и опять что-то на сексуальную тему… После под дождём я несу Юлин пакетик, и мы втроём с аппетитной и умной красавицей идём в сторону освещённой рыжим и вечерним светом пл. Театральной. Так, а где же Витренко? Где он сидит? Он репетирует! И опять Бориса Годунова. Это я махнул, - Яноша Корчака или, скорее всего, не его. А мы уже едем в маршрутке в сторону дремучих, тёмных окраин.
17.04.17
17 апреля 2017го года в 19 часов 40 минут (Температура 11 градусов, сила ветра 1метр в секунду) в Муниципальном культурном центре, в помещении, отведённом для культурных кипений фотохудожников объединения «Стиль», Дмитрий Макаров неумолимо явившись в концертном, хорошо выглаженном пиджаке, дополнительно подтверждённом галстуком, устроил в присутствии ошеломлённых свидетелей алчное съедание манифеста иммажинистов (глупая шутка) исполнение пьесы 4.33 Джона Кейджа. 4.33 минуты тишины. Мне была отведена роль фотографа с завязанными глазами, которую я успешно провалил из-за технической погрешности, санкционированной вечно не к месту глитчующим рязанским кособоким космосом.
20.04.17
Юрий Раков впал в состояние непереносимой загадочности.
- Вы мне настолько надоели, что от вас остались лишь одни мнимые воспоминания и ругательные эпитеты, самым мягким из которых является «замшелая шелупонь».
- Юра, это вызвано дрейфующими вспышками прозрений на территории собственных, божественных пластов?
- Скорее всего, да. Только когда я нахожусь в зоне непосредственного с вами контакта, я не ощущаю того ужаса, который случается позже, - вы вполне милы и сносны, как обгадившиеся кенгурятки. Но проходит пару дней и в голове включается какая-то готическая машина искажений и от вас остаются лишь орды тараканов, взлетающих с драного тапочка дедушки Клопштока…
- Юра, это очень похоже на синдром Вичхайзера-Малиновского о мгновенном переформатировании памяти…
Но Юрка уже не слушал меня, а резко свернув в сторону обильных зеленью июньских дворов, выкрикивая «Я побежал, у меня много дел…» плавно слился с пронизанным косым вечерним светом, городским ландшафтом.
21. 05.17
(Продолжение цыганской свадьбы. Начало в предыдущей заметке)
Все шумно вкушали, как-будто и не было странной увертюры от тамады Саши. Никого не напрягало и даже то, что Саша был тут же, - он не вкушал , а стоял у стены, как-то обиженно опустив глаза и беззвучно шевеля губами, как делают дети, придумывая отговорку, сделав какую-либо шалость, твёрдо зная, что им влетит.
Общая беседа напоминала продырявленный во многих местах лабиринт, кишащий мышами, белками, пауками, улитками, сомнительными жировыми массами, агрессивными волдырями, проседающим векторным анализом, хрюканьем, одинокой нотой фа диез третьей октавы, красными ушами Бахтияра Мамиргова… Этот лабиринт, то проваливался в пучину парадоксально разлетавшегося по разным направлениям времени, то уменьшаясь до портативных размеров, опускался на вращающуюся пластинку и тогда звучала мелодия «ААААА….» Это из-за угла на платформе выезжал Вася Фролов и уезжал обратно.
«Что-то Саша наш пригорюнился!» - заливая салат «Цезарь» палёным цыганским шабли, хитро вставил Дима Макаров. «Сейчас будет программа номер два. Наверно…» - прожёвывая вымлялил человек с прямым пробором и бородой до колен. А Саша, не теряя времени даром, вынул из плетёной сумочки чайные свечи-таблетки, увесистую клизму, смотанный в рулончик листок фольги.
- Так, гости дорогие, брачующиеся молодые и примкнувшие к ним левопроходцы…
- Хто?
- Это левые силы, социалисты! - с ходу объяснил Макаров.
- А… соцьалысти… - отозвался гость из Средней Азии.
- Сашка то, как раздухарился, уф! - с удовольствием заметил Олег Ершов.
- Вижу, уже все хорошо закусили, пора продолжать нашу увлекательную викторину! - дребезжащим, но смелым голосом заявил тамада.
- Слущьй, ыды салату лутше скюшай, а потом спокойной-ночи-малыши иди сматрет.
- Не. Малыши будут через восемь месяцев.
- Ну, не гони так Саша, не гони…
- Так, давайте разделимся на пары! - не унимался Саша.
- Санитары и гусары!
- Стразы, жопы и кальмары!
Сашка, густо покраснев, замер, слегка сгорбившись в какой-то промежуточной пластической фазе, словно заводной пиноккио. Замер и словно парализованный на верхнюю часть туловища, двинулся бочком назад и по диагонали.
Не сговариваясь, Димка Макаров и бородатый земский представитель сорвались с мест, и подхватили Сашу на руки. Он умело имитировал обморок,
- Приуныла резвая царевна, приуныла в океане тлена, ждет во сне она напева, расколдующего котиков на стенах. - распевно продекламировал Дима.
- Я расколдую! - вызволилась невеста.
- А способ расколдовывания простой, - сказал Дмитрий, - составить самый вкусный коктейль, и влить его в Сашу для дегустации - его открывшиеся глаза, это первая стадия положительной оценки. Саша резко открыл глаза… (Продолжение следует)
22.05.17
Где-то в конце девяностых, начале нулевых Олегу Ершову случилось очень хорошо проводить время в горроще в районе частного сектора улицы Татарской. Они буквально вывалились на улицу с кумарно-крапчатой вечеринки с внезапным знакомым, фамилия которого варьировалась от Залипушкин до Страдипушкин, что заявил о себе как актёре, и был как-то нарочито импозантен и длинноволос. Неизвестно что им подсыпали в чай, но общались они спрессованными звуковыми сигналами, похожими на плотно упакованные и засахаренные грозди инжирин. Каждый сигналил о своём; по ходу беседы в руках появился резиновый мячик - начали играть в халихало. У каждого были свои правила игры в халихало, мячик полетел в окно, стекло разбилось, Олег и Залипушкин рванули сквозь кусты… Затем стали рвать сирень и забрасывать её в открытые форточки, после полезли на гаражи… Но всё это мелочи, по сравнению с тем до чего они тогда договорились, булькая в рваных фразах о высоком. А договорились они, не много ни мало, об иммерсивном театре, который уже запустили недели через две после роковой встречи. Всё было просто. Группа из трёх-четырёх человек (Она называлась публикой) перемещалась по городу в сопровождении двух достаточно эксцентричных актёров, в зависимости от случайных встречных, на ходу разыгрывавших стихийную историю, в которой, по мере её разрастания, другие выборочные встречные тоже занимали определённые позиции, встроенные в общую фабулу. Актёры, то на ходу то сколачивали сюжетные повороты, то в лицах разыгрывали «назначенных» встречных, многие из которых откровенно шарахались от этой странной процессии, отойдя метров на двадцать, кидая эмоциональные и неразборчивые реплики. Но, не смотря на непредсказуемые детали в кующейся на ходу истории, здесь тоже были свои хитрости, свои сюжетные заготовки, носящиё несколько абсурдный характер. И это было самым слабым местом этого, с вашего позволения, театра. Заготовки были крайне специфичны. Например: В большом, деревянном, двухэтажном доме делали уборку три женщины. Они разгребали всевозможные залежы, двигаясь друг к другу с разных сторон. И по мере разгребания они находили. - Здесь, по мере, встреченных людей, назначались персонажи, обнаруженные под залежами. Или: В однокомнатной квартире блочного дома на широких полках (непонятно каким образом прикреплённых) лежали мужчины и со страхом ожидали по городскому телефону звонка неистового Гепы Вонзинского. Но Гепа не звонил, а в дверь начинал стучать Николай Псевдоконь - мужчины, не слезая с полок начинали истерить и так далее.
Но коронным и коренным номером иммерсивного театра была «Трансформация гопника». Номер был крайне актуален в контексте того времени; гопника разыгрывал опытный к тому времени тюзовский актёр Фазов, отдалённо похожий на коротко подстриженного и откормленного поэта Андрея Пермякова.
За небольшой денежный взнос любой желающий мог начать острое, интерактивное общение с колоритно и неотличимо от натуры работающим Фазовым. Фазов, невероятным образом очень быстро делал своё лицо покрытым жирной испариной, начинал метаться в невидимой огромной колбе, а затем гнусаво и нечленораздельно угрожая, нависая, как нависает с верхней полки плацкарта волосатая, толстая нога. И ярчайший и запоминающийся конфуз произошел, когда театральный сеанс решили провести в Шлаковом посёлке, на Куйбышевском шоссе в работающем, на тот момент баре «Мизгирь». Бар был плотно набит пёстрой публикой, из экипировки большинства ярко выделялись тренники и адидасы. За столом с Фазовым сидели двое интерактивных зрителей, плюс Олег Ершов и Залипушкин. Было слегка тесновато, тем более Фазов начал очень быстро набирать обороты, бызжа слюной и гнусаво выставляя предъявы оторопевшим участникам. Но минут через пять можно было созерцать, как хрупкая девушка-зритель, внешне напоминающую земскую учительницу, голосом похожим на стальное мяукание, стала распекать как-то сразу обмякшего Фазова, держащего теперь обиженно губы бантиком. А ещё через минуту Фазов в своих чёрных, атласных трениках стоял на коленях на грязном полу, а земская учительница назидатильно водила пальцем прямо у него перед носом. «Тут нельзя грубой силой, - начал вальяжно сидящий, закинув ногу за ногу, Олег Ершов, - здесь надо силой эластичной и плавно нарастающей, - почеши его совесть, спроси, где он был, когда простые рязанские мальчишки, рискуя жизнью, отогревали коченеющее тело русского рока…» Тут Фазов каким-то детским, щебечущим фальцетом, странно вяжущимся с его косухой и щетиной на округлых щеках, с его коленопреклонённой позой выпалил: «Не дави на мозг, папаша… дитяткой на кирпичном заводе я работал, света не видывал… хочу исправиться, чую промыслы боженьки вездесуйного, благодать его вспомогающую…» Затем повалился на бок и начал: «Дыр-бул-щел… дыр-бул-щел…» Тут некий персонаж из блатной публики, изумившись поведением по всем внешним признакам классового собрата, приблизившись и разведя руками: «Земеля, ты как ведешь себя? что эти лопухи с тобой сделали? ты же мужик! Шминдяй, иди сюда…» Тут Фазов совсем уж встал на четвереньки и проворно, как заводная лошадка забрался под стол. Из под донёсся тонкий голос: «Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж…» «Бля, что вы с ним сделали?» «Они заперли в чулане тётушку Маго!» - донеслось из под стола; теперь Олег покрылся испариной, поняв, что Фазов начинает импровизировать. «Чо?!..»
Через минуту наша театральная публика с трудом выбирается из этого злачного подвальчика и, не сговариваясь, бежит в сторону Соколовки. Проворные гопники с угрозами некоторое время их преследовали. Была поздняя, но сухая осень, догорал день. Залипушкин бежал впереди всех. Он забежал на территорию частного сектора в проулок, оснащённый по бокам огромными тополями; перед ним, невозмутимо и выжидательно, повернув голову в его сторону, стояли две собаки. Залипушкин, переполнен эмоциями, он спотыкается, артистически падает, поднимает голову и, то ли смеясь то ли плача, машет рукой собакам. Закатное солнце показывается из-за туч, абрис тополей вырисовывается во всей красоте. Тяжело дыша, подбегает Фазов, и, тыкая пальцем в сторону продолжающих выжидать собак: «Смотри, сейчас они подойдут к тебе и начнут требовать точных стенограмм последнего партийного заседания. Это же Жора Мануйлов! Масон и педераст. Смотри как пластичны его голеностопы!» Фазов вошёл во вкус. Собака зевнула. «О! Жоре всегда очень скучно, после его соколовских сатурналий…» Наконец другая собака робко тявкает. «Это же вечный доцент Нюнько! Нервный хам. Они вместе с Жорой пылились на бухгалерских курсах…» - развивает историю, отряхивающийся Залипушкин. Подбежал Ершов. «Ба, Роза Бальтус, они же из-за неё стрелялись в восемнадцатом году!..» «А как изящны её накладные усы, как выверен её тюбингейнский профиль, коим она разрезала прогорклый воздух швейцарских ломбардов…» Олег что-то говорил, но его не слышали.
А мы тогда летели разноцветным, безобидным мусором между улицами Скоморошинской и Свободы, ветхими дворами как будто наполненными историческими снами и литературными опытами. Мы бежали, густо набитые кантатами по случаю обретения воображаемых подруг, спотыкаясь о таблицы интегралов и поребрики. Бежали, обильно расплёскивая сбродивший блоковский закатный сироп, а Макаров Димка, то и дело учинял точечные впрыскивания мандельштамовского терпкого бальзама в наши рафинированные, развесистые уши. Бежали-бежали, а силиконовая эпоха гигантской надувной куклой всплывала на розовом горизонте. Баба ли резиновая-дирижабль, облако чёрное? Туча насекомых-квадрокоптеров? И как навалились они оцифрованные! Миллионы сволочей. Стали всё жрать. Красивые такие. А мы всё летели и летели безобидным мусором вдоль коридоров постхристианского Нечерноземья. Бросив наши неуклюжие, наши заветные пряники. Один лишь Владимир Корнилов, забравшись на краснокирпичную трубу, ревел зверски на два района, блестя золотыми коронками в мятой ночи имени воскресшего академика Попова.
15.03.17
Вот этот жуткий образ поднимающейся на горизонте огромной надувной бабы был опрятно сглажен и изящно транспонирован в морфологическом небе Михаила Сапожникова. Справа от его кровати на стене красовался «Стоп-кран» с блестящей, словно отполированной ручкой. Слева от стоп-крана располагалась антикварная, трёхярусная книжная полка. Справа, на отшелушившихся обоях карандашиком были намечено множество телефонных номеров, подписанных заглавными буквами, стрелочками, крестиками и зодиакальными обозначениями. Миша, а зачем тебе стоп кран? Продай его мне… Дело в том, что Михаил не скрывал входящих и исходящих воображаемых своих подруг, а рассказывал, как он тщательно следит за их перемещениями вдоль эклиптики умозрительного астрального пространства «Миша, да это масонство какое-то!..» Он презрительно махал ладошкой в мою сторону, и этот жест был отправным аккордом восхождения очередной Венеры Мансуровой. Венера Мансурова выплывала из-за горизонта. Венера Мансурова мерцая, зависала над рощей, через пол часа она уже проплывала над костёлом на Среднем проспекте Васильевского острова, а через пятнадцать минут она была ровно над нашей квартиркой, и тогда Миша резко дёргал ручку стоп-крана, и всё останавливалось. Всё останавливалось, я делал шаг в сторону двери, где в смежной комнате обитал Павлик, писавший диссертацию по истории буддизма. Осторожно приоткрывал дверь … Мне, как правило, являлась застывшая композиция Пашиного единоборства с птицеобразным богом величиной в человеческий рост из долины последователей культа Бонпо. Осторожно их обойдя, я подошёл к холодильнику, приоткрыл дверцу… и так ударил в нос Мишин полуторагодовалый салат с морской капустой, что я резко проваливаюсь в будущее на читку пьесы «Свингеры». Проваливаюсь в небо. В ресторан «Небо». На его сцене происходило это слаженное действо с симпатичными чтецами и сложной сексуальной картой… но где же Сапожников? где Феликс Ильич? где Ираида Мангустовна? Где Павлик? где Буся? где Олег Ершов?.. Но, чу… рядом со мной сидит аппетитная красавица и вроде бы она меня знает, и я её видел, и это хорошо, и после читки все начинают обсуждать, я начинаю обсуждать, тётя Мося начинает обсуждать, дядя Буся начинает обсуждать… нет, Мося и Буся не начинают обсуждать, - это говорит Юля Грекова (откуда я её знаю, доктор?) и опять что-то на сексуальную тему… После под дождём я несу Юлин пакетик, и мы втроём с аппетитной и умной красавицей идём в сторону освещённой рыжим и вечерним светом пл. Театральной. Так, а где же Витренко? Где он сидит? Он репетирует! И опять Бориса Годунова. Это я махнул, - Яноша Корчака или, скорее всего, не его. А мы уже едем в маршрутке в сторону дремучих, тёмных окраин.
17.04.17
17 апреля 2017го года в 19 часов 40 минут (Температура 11 градусов, сила ветра 1метр в секунду) в Муниципальном культурном центре, в помещении, отведённом для культурных кипений фотохудожников объединения «Стиль», Дмитрий Макаров неумолимо явившись в концертном, хорошо выглаженном пиджаке, дополнительно подтверждённом галстуком, устроил в присутствии ошеломлённых свидетелей алчное съедание манифеста иммажинистов (глупая шутка) исполнение пьесы 4.33 Джона Кейджа. 4.33 минуты тишины. Мне была отведена роль фотографа с завязанными глазами, которую я успешно провалил из-за технической погрешности, санкционированной вечно не к месту глитчующим рязанским кособоким космосом.
20.04.17
Юрий Раков впал в состояние непереносимой загадочности.
- Вы мне настолько надоели, что от вас остались лишь одни мнимые воспоминания и ругательные эпитеты, самым мягким из которых является «замшелая шелупонь».
- Юра, это вызвано дрейфующими вспышками прозрений на территории собственных, божественных пластов?
- Скорее всего, да. Только когда я нахожусь в зоне непосредственного с вами контакта, я не ощущаю того ужаса, который случается позже, - вы вполне милы и сносны, как обгадившиеся кенгурятки. Но проходит пару дней и в голове включается какая-то готическая машина искажений и от вас остаются лишь орды тараканов, взлетающих с драного тапочка дедушки Клопштока…
- Юра, это очень похоже на синдром Вичхайзера-Малиновского о мгновенном переформатировании памяти…
Но Юрка уже не слушал меня, а резко свернув в сторону обильных зеленью июньских дворов, выкрикивая «Я побежал, у меня много дел…» плавно слился с пронизанным косым вечерним светом, городским ландшафтом.
21. 05.17
(Продолжение цыганской свадьбы. Начало в предыдущей заметке)
Все шумно вкушали, как-будто и не было странной увертюры от тамады Саши. Никого не напрягало и даже то, что Саша был тут же, - он не вкушал , а стоял у стены, как-то обиженно опустив глаза и беззвучно шевеля губами, как делают дети, придумывая отговорку, сделав какую-либо шалость, твёрдо зная, что им влетит.
Общая беседа напоминала продырявленный во многих местах лабиринт, кишащий мышами, белками, пауками, улитками, сомнительными жировыми массами, агрессивными волдырями, проседающим векторным анализом, хрюканьем, одинокой нотой фа диез третьей октавы, красными ушами Бахтияра Мамиргова… Этот лабиринт, то проваливался в пучину парадоксально разлетавшегося по разным направлениям времени, то уменьшаясь до портативных размеров, опускался на вращающуюся пластинку и тогда звучала мелодия «ААААА….» Это из-за угла на платформе выезжал Вася Фролов и уезжал обратно.
«Что-то Саша наш пригорюнился!» - заливая салат «Цезарь» палёным цыганским шабли, хитро вставил Дима Макаров. «Сейчас будет программа номер два. Наверно…» - прожёвывая вымлялил человек с прямым пробором и бородой до колен. А Саша, не теряя времени даром, вынул из плетёной сумочки чайные свечи-таблетки, увесистую клизму, смотанный в рулончик листок фольги.
- Так, гости дорогие, брачующиеся молодые и примкнувшие к ним левопроходцы…
- Хто?
- Это левые силы, социалисты! - с ходу объяснил Макаров.
- А… соцьалысти… - отозвался гость из Средней Азии.
- Сашка то, как раздухарился, уф! - с удовольствием заметил Олег Ершов.
- Вижу, уже все хорошо закусили, пора продолжать нашу увлекательную викторину! - дребезжащим, но смелым голосом заявил тамада.
- Слущьй, ыды салату лутше скюшай, а потом спокойной-ночи-малыши иди сматрет.
- Не. Малыши будут через восемь месяцев.
- Ну, не гони так Саша, не гони…
- Так, давайте разделимся на пары! - не унимался Саша.
- Санитары и гусары!
- Стразы, жопы и кальмары!
Сашка, густо покраснев, замер, слегка сгорбившись в какой-то промежуточной пластической фазе, словно заводной пиноккио. Замер и словно парализованный на верхнюю часть туловища, двинулся бочком назад и по диагонали.
Не сговариваясь, Димка Макаров и бородатый земский представитель сорвались с мест, и подхватили Сашу на руки. Он умело имитировал обморок,
- Приуныла резвая царевна, приуныла в океане тлена, ждет во сне она напева, расколдующего котиков на стенах. - распевно продекламировал Дима.
- Я расколдую! - вызволилась невеста.
- А способ расколдовывания простой, - сказал Дмитрий, - составить самый вкусный коктейль, и влить его в Сашу для дегустации - его открывшиеся глаза, это первая стадия положительной оценки. Саша резко открыл глаза… (Продолжение следует)
22.05.17
Где-то в конце девяностых, начале нулевых Олегу Ершову случилось очень хорошо проводить время в горроще в районе частного сектора улицы Татарской. Они буквально вывалились на улицу с кумарно-крапчатой вечеринки с внезапным знакомым, фамилия которого варьировалась от Залипушкин до Страдипушкин, что заявил о себе как актёре, и был как-то нарочито импозантен и длинноволос. Неизвестно что им подсыпали в чай, но общались они спрессованными звуковыми сигналами, похожими на плотно упакованные и засахаренные грозди инжирин. Каждый сигналил о своём; по ходу беседы в руках появился резиновый мячик - начали играть в халихало. У каждого были свои правила игры в халихало, мячик полетел в окно, стекло разбилось, Олег и Залипушкин рванули сквозь кусты… Затем стали рвать сирень и забрасывать её в открытые форточки, после полезли на гаражи… Но всё это мелочи, по сравнению с тем до чего они тогда договорились, булькая в рваных фразах о высоком. А договорились они, не много ни мало, об иммерсивном театре, который уже запустили недели через две после роковой встречи. Всё было просто. Группа из трёх-четырёх человек (Она называлась публикой) перемещалась по городу в сопровождении двух достаточно эксцентричных актёров, в зависимости от случайных встречных, на ходу разыгрывавших стихийную историю, в которой, по мере её разрастания, другие выборочные встречные тоже занимали определённые позиции, встроенные в общую фабулу. Актёры, то на ходу то сколачивали сюжетные повороты, то в лицах разыгрывали «назначенных» встречных, многие из которых откровенно шарахались от этой странной процессии, отойдя метров на двадцать, кидая эмоциональные и неразборчивые реплики. Но, не смотря на непредсказуемые детали в кующейся на ходу истории, здесь тоже были свои хитрости, свои сюжетные заготовки, носящиё несколько абсурдный характер. И это было самым слабым местом этого, с вашего позволения, театра. Заготовки были крайне специфичны. Например: В большом, деревянном, двухэтажном доме делали уборку три женщины. Они разгребали всевозможные залежы, двигаясь друг к другу с разных сторон. И по мере разгребания они находили. - Здесь, по мере, встреченных людей, назначались персонажи, обнаруженные под залежами. Или: В однокомнатной квартире блочного дома на широких полках (непонятно каким образом прикреплённых) лежали мужчины и со страхом ожидали по городскому телефону звонка неистового Гепы Вонзинского. Но Гепа не звонил, а в дверь начинал стучать Николай Псевдоконь - мужчины, не слезая с полок начинали истерить и так далее.
Но коронным и коренным номером иммерсивного театра была «Трансформация гопника». Номер был крайне актуален в контексте того времени; гопника разыгрывал опытный к тому времени тюзовский актёр Фазов, отдалённо похожий на коротко подстриженного и откормленного поэта Андрея Пермякова.
За небольшой денежный взнос любой желающий мог начать острое, интерактивное общение с колоритно и неотличимо от натуры работающим Фазовым. Фазов, невероятным образом очень быстро делал своё лицо покрытым жирной испариной, начинал метаться в невидимой огромной колбе, а затем гнусаво и нечленораздельно угрожая, нависая, как нависает с верхней полки плацкарта волосатая, толстая нога. И ярчайший и запоминающийся конфуз произошел, когда театральный сеанс решили провести в Шлаковом посёлке, на Куйбышевском шоссе в работающем, на тот момент баре «Мизгирь». Бар был плотно набит пёстрой публикой, из экипировки большинства ярко выделялись тренники и адидасы. За столом с Фазовым сидели двое интерактивных зрителей, плюс Олег Ершов и Залипушкин. Было слегка тесновато, тем более Фазов начал очень быстро набирать обороты, бызжа слюной и гнусаво выставляя предъявы оторопевшим участникам. Но минут через пять можно было созерцать, как хрупкая девушка-зритель, внешне напоминающую земскую учительницу, голосом похожим на стальное мяукание, стала распекать как-то сразу обмякшего Фазова, держащего теперь обиженно губы бантиком. А ещё через минуту Фазов в своих чёрных, атласных трениках стоял на коленях на грязном полу, а земская учительница назидатильно водила пальцем прямо у него перед носом. «Тут нельзя грубой силой, - начал вальяжно сидящий, закинув ногу за ногу, Олег Ершов, - здесь надо силой эластичной и плавно нарастающей, - почеши его совесть, спроси, где он был, когда простые рязанские мальчишки, рискуя жизнью, отогревали коченеющее тело русского рока…» Тут Фазов каким-то детским, щебечущим фальцетом, странно вяжущимся с его косухой и щетиной на округлых щеках, с его коленопреклонённой позой выпалил: «Не дави на мозг, папаша… дитяткой на кирпичном заводе я работал, света не видывал… хочу исправиться, чую промыслы боженьки вездесуйного, благодать его вспомогающую…» Затем повалился на бок и начал: «Дыр-бул-щел… дыр-бул-щел…» Тут некий персонаж из блатной публики, изумившись поведением по всем внешним признакам классового собрата, приблизившись и разведя руками: «Земеля, ты как ведешь себя? что эти лопухи с тобой сделали? ты же мужик! Шминдяй, иди сюда…» Тут Фазов совсем уж встал на четвереньки и проворно, как заводная лошадка забрался под стол. Из под донёсся тонкий голос: «Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж…» «Бля, что вы с ним сделали?» «Они заперли в чулане тётушку Маго!» - донеслось из под стола; теперь Олег покрылся испариной, поняв, что Фазов начинает импровизировать. «Чо?!..»
Через минуту наша театральная публика с трудом выбирается из этого злачного подвальчика и, не сговариваясь, бежит в сторону Соколовки. Проворные гопники с угрозами некоторое время их преследовали. Была поздняя, но сухая осень, догорал день. Залипушкин бежал впереди всех. Он забежал на территорию частного сектора в проулок, оснащённый по бокам огромными тополями; перед ним, невозмутимо и выжидательно, повернув голову в его сторону, стояли две собаки. Залипушкин, переполнен эмоциями, он спотыкается, артистически падает, поднимает голову и, то ли смеясь то ли плача, машет рукой собакам. Закатное солнце показывается из-за туч, абрис тополей вырисовывается во всей красоте. Тяжело дыша, подбегает Фазов, и, тыкая пальцем в сторону продолжающих выжидать собак: «Смотри, сейчас они подойдут к тебе и начнут требовать точных стенограмм последнего партийного заседания. Это же Жора Мануйлов! Масон и педераст. Смотри как пластичны его голеностопы!» Фазов вошёл во вкус. Собака зевнула. «О! Жоре всегда очень скучно, после его соколовских сатурналий…» Наконец другая собака робко тявкает. «Это же вечный доцент Нюнько! Нервный хам. Они вместе с Жорой пылились на бухгалерских курсах…» - развивает историю, отряхивающийся Залипушкин. Подбежал Ершов. «Ба, Роза Бальтус, они же из-за неё стрелялись в восемнадцатом году!..» «А как изящны её накладные усы, как выверен её тюбингейнский профиль, коим она разрезала прогорклый воздух швейцарских ломбардов…» Олег что-то говорил, но его не слышали.