На стороне Евгения Ройзмана
Оригинал взят у werewolf0001 в На стороне Евгения Ройзмана
http://digest.subscribe.ru/economics/society/n836753501.html
В этой истории, как в рождественском вертепе, есть свой ад и рай, и нечистая сила, принимающая самые разные обличья, и стойкие силы добра, которые вовсе не спешат рядиться в ангельские одежды, а наоборот, ведут себя даже очень жестко и круто, но, как выясняется, вполне эффективно. Речь о фонде "Город без наркотиков", созданном в Екатеринбурге Евгением Ройзманом. В этом году фонду исполняется десять лет.
Железной хваткой зажав косяк (дверной), чтобы не потерять сознание среди крика, темени и вони, я в сотый раз повторяю про себя черт-те откуда всплывшие в памяти стихи поэта Александра Еременко: "Я мастер по ремонту крокодилов. Окончил соответствующий вуз. Хочу пойти в МГИМО, но я боюсь, Что в эту фирму не берут дебилов"
"Крокодил", или дезоморфин, кустарный наркотик, относящийся к группе синтетических опиатов, варят на кухне однушки в спальном районе Екатеринбурга, превращенной в притон. Притон "накрыла" оперативная группа фонда "Город без наркотиков". Мне разрешили присутствовать при захвате.
Притон "крокодиловых" - шедевральная модификация ада на Земле. Занавешенные одеялами окна наглухо задраены - внутри вонь стоит такая, что для потери сознания достаточно просто глубоко вдохнуть. На загаженной кухне включенная электроплита, грязная кастрюля, оплавленные ложки, пластиковая бутылка с бензином, упаковки таблеток, какая-то обугленная соль.
Я пытаюсь осознать, что всю эту кошмарную химозу надо мешать, варить и запускать по вене - то есть непосредственно в живую, теплую, собственную кровь. Причем раз в полтора часа - таков строгий "крокодиловый" режим. Воображение работает прекрасно, и от приступа тошноты и головокружения я хватаюсь за подоконник. Под подоконником, на липком от грязи линолеуме, нахохлившись, спрятав голову в лапы и не дыша, сидит совершенно белая кошечка. То, что это не мертвая кошечка, понятно по шерсти, стоящей дыбом по всему тельцу, и по тому, как это тельце вздрагивает от жутких криков, доносящихся, так сказать, из гостиной.
А в гостиной тем временем творится натуральный snuff. Двое - работники фонда - снимают на камеру показания хозяйки квартиры. Хотя "показания" - это громко сказано: любые звуки, которые издает молодая женщина с гнилыми зубами, ногами, руками и пахом, напоминают скорее свистящий стон. Над головой женщины на гвозде висит несколько спортивных медалей - за чемпионские достижения в легкой атлетике. На одной из медалей выбит год - 2007.
На полу вповалку лежат трое парней-наркоманов - так лечь им приказали фондовцы. Снимая показания хозяйки, ребята не заметили опасного шевеления на полу. То, что зашевелилось, испустило крик, и в ту же секунду от пола вверх взметнулись руки, густо залитые кровью. Самый молодой из обитателей притона нашел на полу лезвие и исполосовал себе запястья на наших глазах. Все произошло в течение нескольких секунд. Потом я узнаю, что наркоманы делают так, чтобы их повезли не в реабилитационный центр фонда "Город без наркотиков", а на скорой в больницу, откуда их выпускают на свободу, перевязав.
Я увижу мать порезавшего руки парня, добротно одетую женщину, работающую на заводе, которая будет орать на своего сына пронзительным, дурным матом. А потом на лестнице будет разговаривать очень вежливо, но очень тихо, как человек, убитый бесконечно длящимся горем.
Я увижу младшую сестру хозяйки квартиры - красивую девушку двадцати одного года, которая днем работает, а вечером учится. Ей надо прилично зарабатывать - недавно эта девушка оформила опекунство над десятилетним сыном своей сестры, лишенной родительских прав.
Я увижу подругу хозяйки - в недавнем прошлом героиновую наркоманку, перешедшую на "крокодил", с лицом шекспировской ведьмы в обрамлении серых волос.
И я все-таки потеряю сознание, когда пьяная баба из притона, только что откинувшаяся с зоны и на радостях уговорившая баночек восемь волшебного напитка "ягуар", брызнет мне прямо под нос сладкими духами. Это будет жест дружбы, попытка немного освежить напоенный "крокодилом" воздух. Увы, благородное движение этой невинной души окажется для меня немного чересчур, и единственное, что я успею, - это стойким солдатиком прошагать до входной двери, чтобы там торжественно свалиться под электрический счетчик.
Цель моей поездки в город Екатеринбург к Евгению Ройзману была далека от темы наркотиков. В течение двух последних месяцев мы с группой товарищей планировали совместный с Lexus проект "Россия offline" - автомобильное путешествие во Владивосток и последующую фотовыставку. Заранее искали интересные сюжеты и темы. Когда Ройзман позвонил мне, наш маршрут был проложен до деталей. То, что рассказал и показал мне бывший депутат Госдумы и глава известного на всю страну фонда "Город без наркотиков", заставило внести в план поездки коррективы, включив в него Екатеринбург.
Как ни странно, то, что меня заинтересовало, не касалось наркотиков и фонда. Меня заинтересовал бизнес Ройзмана: двадцать лет назад бывший студент истфака основал в Екатеринбурге ювелирное производство. Все эти годы бизнес процветал и, кстати, позволял существовать фонду. Но в последнее время из-за полного отсутствия государственной поддержки в виде заградительных пошлин на ювелирный импорт продажи упали почти катастрофически. Обычная для России ситуация, когда государству совершенно наплевать на трудности граждан, - и не в ней было дело. Ройзман показал мне несколько вещиц, из тех, что делают его мастера, - это были коктейльные кольца. Дизайн чересчур затейлив, но качество ювелирной работы меня поразило. С точки зрения уровня мастерства это была настоящая haute joaillerie. Трудно было поверить, что это сделано в России, на Урале. Мне показалось интересным снять про это историю. Мы договорились, и на прощание Ройзман подарил книгу. Я прочитала название, и прощания не получилось.
Это был очень прилично изданный каталог выставки народной иконы в музее фресок Дионисия в Кирилло-Белозерском монастыре. Этот северный монастырь находится в ста километрах от города Вологды, где я провела детство. Мой дед - Соколов Геннадий Иванович - был директором вологодского музея-заповедника. Музей обладает превосходной коллекцией икон - и это во многом заслуга деда, известного и уважаемого в среде музейщиков человека. Дед был знатоком и прекрасно разбирался в русской старине. Став взрослой и испытывая к родине чувства, мало похожие на восхищение и любовь, я по-прежнему ощущаю последствия дедушкиного воспитания.
Северные иконы, Вологодская София, грузные конические башни Кирилло-Белозерского монастыря, милые, полуразрушенные Горицы, как водится, служившие большевикам сумасшедшим домом, - все это в раннем детстве вошло в меня прививкой ясной и печальной красоты, чудом уцелевшей среди советского архитектурного ада. До сих пор при взгляде на эти вещи у меня в горле появляется предательский комок. Я очень старательно его сглатываю, эта детская любовь - мой секрет.
Каталог, который подарил мне Ройзман, предваряло написанное им предисловие. Я удивилась и задала вопрос - не знала, что борец с наркотиками из Екатеринбурга имеет отношение к иконам. Оказалось, что, в отличие от профессионального сообщества и всего русскоязычного интернета, я просто плохо осведомлена. Евгений Ройзман - специалист по старообрядческой иконописи, создатель частного музея Невьянской иконы, обладатель впечатляющей коллекции, создатель уникальной реставрационной мастерской и т. д. Дальше было уже совсем удивительно: выяснилось, что Ройзман много путешествовал по Русскому Северу, часто бывал в Вологде и лично знал моего деда. Вместо пятнадцати минут мы проговорили часа два и условились, что на днях он будет ждать меня в Екатеринбурге.
Визит в Екатеринбург стал для меня неожиданностью не только в силу своей спонтанности, но и по причине отношения к фигуре Ройзмана - скорее даже не моего, а моего окружения. Мы познакомились в ходе печально известной кампании "Правого дела", причиной краха которой он, собственно, и стал. В его манерах, одежде - всегда джинсы, майка или свитер на голое тело - чувствовался некоторый излишний провинциальный мачизм. Я, конечно, знала о его невероятной популярности и репутации героя. Знала, что фонд "Город без наркотиков" существует десять лет, - и то, что он существует и эффективно работает, с точки зрения российских реалий абсолютный нонсенс. Нонсенсом является и тот факт, что Ройзман, в принципе, жив и пребывает на свободе, будучи лютым врагом и мишенью одновременно наркоторговцев и ментов.
Этому странному факту многие пытались найти объяснения. В героическую сагу "Жизнь и судьба Евгения Ройзмана" московские пикейные жилеты верить отказывались наотрез. Говорили, что Ройзман - бывший бандит с Уралмаша, что с дилерами он в сговоре, с ментами - в доле, потому и живой. Что в девятнадцать лет его посадили за позорное воровство на доверии - якобы знакомился с женщинами, а потом крал у них пальто и меховые шапки, - и если человек когда-то делал такое, это не смыть. Но, пожалуй, самым серьезным и более всего похожим на правду был главный пункт обвинения - жестокое обращение с наркоманами в реабилитационных центрах фонда "Город без наркотиков". Высокая эффективность излечения в центрах, созданных Ройзманом, была признана официально, тем не менее к методам, применяемым там, оставалось много вопросов. За жуткими байками о приковывании к кроватям наручниками и порке девиц-наркоманок на самом деле стояла ключевая этическая проблема: насколько человек волен распространять свою власть над другими людьми и их жизнями, даже если он уверен, что хочет для них добра? И что будет, если такой человек, абсолютно уверенный в своем праве силой распоряжаться судьбой другого, придет к власти?
"Ройзман у власти - это катастрофа", - к такому выводу пришли мои интеллигентные московские друзья. Мне представлялся случай лично проверить подозрения.
Если вы, подобно вашему корреспонденту, потратили половину жизни на то, чтобы качественно спустить ее псу под хвост, вы, конечно, будете отрицательно относиться к любым попыткам лишить кого-либо этого суверенного права. Об этом я думаю, в упор разглядывая Ройзмана и его руки за столиком в круглосуточном баре отеля Hyatt. На внутренней поверхности запястий моего визави шрамы. У меня - такие же. За витринами бара глубокая ночь. Я задала Ройзману довольно хамский вопрос. Пока он думает над ответом, я расскажу вам про свой первый день в Екатеринбурге - невероятно длинный и вполне психоделический.
Солнечным апрельским утром Женя Ройзман встретил меня в аэропорту на "крузере" с номерами 111. "Крузер" был вполне зачетный, лимитированной серии Anniversary, но, конечно, отличался от автомобиля-легенды, джипа той же породы на бигфутах, фотографиями которого вместе с владельцем пестрел интернет. Машина была боевая без дураков - хозяин выиграл на ней несколько трофи-рейдов. Как и положено настоящему мачо, Ройзман оказался многократным победителем автомобильных гонок.
- А где?.. - разочарованно спросила я, указывая на новый, но совершенно обычный "крузер".
- Продал, - ответил хозяин.
- Это тоже нормальный аппарат. До ста восьмидесяти идет отлично, потом, правда, с аэродинамикой не все гладко
По дороге в город, бодро пересекая сплошные, Ройзман рассказал, как идет борьба с ментами, свалившимися на мирный город из Москвы, занявшими ключевые должности с целью познакомить отсталую провинцию с такими модными столичными трендами, как вымогательство, крышевание и рейдерство. Ройзман и его соратники утверждают, что в их городе такого никогда не было, и борются с московскими путем предания гласности их действий. По трем телефонам Ройзман давал задания, что писать и куда выкладывать. Все, что он рассказывал про ментовский беспредел, звучало фантастично, неправдоподобно и ужасно - и таким бы и являлось, если бы за окном не пробегали неброские пейзажи родного отечества.
Мы въехали в центр Екатеринбурга - на фоне добротных новостроек сохранились изумительные деревянные особнячки с затейливыми крышами, характерными для северного модерна. Фонд "Город без наркотиков" располагался в центре, в красном кирпичном здании, Музей Невьянской иконы - непосредственно по
соседству.
- Сначала в фонд или в музей? - спрашивает мой спутник.
- В музей, - не задумываясь отвечаю я, что, по-моему, Ройзману приятно.
Выбрав музей, я не прогадала. В экспозиции оказалось несколько совершенно дивных экземпляров: очень редкое изображение святого Кирилла Езерского и, пожалуй, самая удивительная вещь - так называемая сибирская троица, строго запрещенная каноном: три лица мужчины, слитых в одно, с тремя носами, тремя ртами, окаймленными бородой, и четырьмя глазами. На странную "троицу" и другие вещицы хочется смотреть и смотреть, сердце привычно теплеет, но, увы, времени нет, надо ехать осматривать ювелирное производство.
"Ювелирному дому" Ройзмана двадцать лет. Эта почтенная организация располагается в трехэтажном панельном здании. Внутри все как положено: дизайн, огранка, плавильный цех. В одном из помещений - токарные станки. Именно на них Ройзман с товарищами начинали свое производство в начале девяностых, когда никакого другого оборудования просто не было. Сейчас условия у уральских умельцев куда лучше. Обстановка в помещении дизайнеров мало чем отличается от мастерской Harry Winston над знаменитым магазином в Нью-Йорке, которую мне случилось посетить. Фантазия у уральских парней, конечно, буйная, но качество исполнения и уровень сложности чрезвычайно высокие. Кольца в виде драгоценных ощетинившихся рыб, пауков и ящериц, усыпанных сапфирами, изумрудами и черными бриллиантами, скорее можно представить на руке нью-йоркской fashion victim, чем рублевской тети. Тем не менее у "Ювелирного дома" в Москве есть магазин на проспекте Мира в Доме Славы Зайцева. По эскизам маэстро "Ювелирный дом" сделал целую коллекцию. В Москве она неплохо продается - а вот в родном городе дела идут не очень, широкие массы предпочитают народную ювелирку по низким ценам. Именно такая приходит из Китая, Гонконга и т. д. Я смотрю на смущенных нашим вторжением ребят-дизайнеров - бывших авиамоделистов, на листы с эскизами, восковые заготовки, и мне жаль, если их дело умрет. В голове начинает строиться отчаянный SOS-план, и, увы, там фигурирует город Нью-Йорк, а вовсе не Москва. Что бы мы ни говорили, а русское мы не любим, не носим - для того чтобы это изменить, надо изменить сознание. А для начала - хотя бы государственную политику.
От ювелиров едем в фонд "Город без наркотиков". Здесь нас встречает Женя Маленкин, правая рука Ройзмана. Я выясняю, как ребята работают: на коммутатор поступают звонки не только из области, но и из всей страны. Люди сообщают информацию о фактах торговли наркотиками, наркопритонах и т. д. Сотрудники фонда передают эту информацию полиции или учат людей, как ее правильно передать.
На втором этаже кабинет Ройзмана. Все стены увешаны современной живописью, по большей части это наивное искусство. Я узнаю только Брусиловского. Его иллюстрации есть и в книжке стихов, которую вручил мне Ройзман.
Пока я разглядываю картины, Ройзман, Маленкин и фотограф Константин обсуждают детали вечерней операции. Сотрудники фонда собираются накрыть наркопритон. По словам Ройзмана, подобных операций проводится по триста в год. Полиция в них не участвует - ее вызывают потом, когда наркоманы пойманы и во всем признались на камеру, а факт продажи, если таковой имел место, доказан. Такая подготовка делается для того, чтобы сотрудники полиции имели достаточные основания для задержания торговцев, содержателей притона и т. д. А проще говоря, чтобы не могли отвертеться от необходимости это сделать.
Мужчины дискутируют, брать или не брать меня на операцию, - опасаются за мои нервы. Но я настаиваю. Мы выходим на улицу, и вскоре рядом с нами с визгом тормозит пыльная "лада" с темными стеклами. В машине двое парней в черных джинсах и майках - "боевые единицы" фонда. Под оглушительный местный рэп мы въезжаем на серую заводскую окраину. Дверь подъезда открывается, дверь квартиры вышибается ногой... И, как говорится, "они вышли оттуда не такими, как вошли".
- Скажи, ты правда воровал шубы у своих женщин?
Этот нехороший вопрос я задаю своему собеседнику ночью, в баре Hyatt, хотя не хочу его задавать. Это не очень профессионально, но внутренне я уже на стороне Ройзмана.
Обращаясь к сотрудникам фонда "Город без наркотиков" с просьбой взять меня на операцию, я, конечно, понимала, что вряд ли этот визит будет приятной прогулкой. Но, будучи привычной в силу профессии ко всяким ужасам, я не ожидала настолько сильного эффекта. Физически я чувствовала себя так, словно разгрузила вагон, но внутри была только холодная злость. Никакой христианской жалости к наркоманам, которых видела близко впервые в жизни, я не испытала. В их повадках, внешнем виде, заискивающе-дурашливом, опасном, насквозь лживом поведении - если о каком-либо поведении еще могла идти речь - была чистая, кристальная дьявольщина. Это было сознательное, тупое изведение чуда жизни на кровавое дерьмо.
Разумеется, я знала весь социальный контекст, многолетнюю дискуссию специалистов о том, лечить ли и как лечить, приравнивать к больным или к преступникам; призывы видеть в наркоманах наделенных всеми правами членов общества и т. д. Доводы сторонников гуманизма казались вполне резонными. Но, увидев своими глазами наркопритон, я поняла, что отныне вряд ли смогу согласиться с ними.
Стоя посреди мерзкого шалмана, я кожей ощутила то, о чем прочла множество репортажей, аналитики и мнений специалистов-реабилитологов. Этих людей бессмысленно гуманно лечить, продавая им, например, заменитель героина, или увещевать с помощью доводов рассудка. Они находятся в своем черном космосе, солнцем в котором является доза жутчайшего химического говна стоимостью триста рублей. Ради того, чтобы солнце зажглось, обитатель черной вселенной пойдет на все. Продаст что угодно, подсадит другого, украдет, будет валяться у вас в ногах, проливая крокодиловы слезы, чтобы выморщить дозу, убьет родную маму. Просто потому, что для него между упомянутыми действиями нет никакой разницы, - что происходит в параллельном его космосу мире, наркоману все равно. Из вашего мира ему надо извлечь триста рублей - совершенно неважно, каким способом. Этим полным, искренним безразличием к любым категориям добра и зла наркоман живым людям и опасен. Как бы то ни было, добросовестному корреспонденту следует не поддаваться эмоциям и соблюсти процедуру.
И я спрашиваю Ройзмана: воровал ли он в свои девятнадцать лет у женщин шубы?
- Не воровал, - спокойно говорит Ройзман, глядя в экран работающего телевизора.
- Тогда за что тебя посадили?
- У меня изъяли нож.
- И все?
- Я с пятнадцати лет не жил дома. У меня была девушка. Мы ссорились. Они нашли еще одну мою девушку. Она дала показания. Им надо было меня посадить, а не дать условно, нужны были показания - но вещей я не воровал.
- А в армии ты был?
- Нет. Я откосил.
- Почему?
- Я уже отсидел в тюрьме. Хотелось побыть на свободе. Я лежал в дурке.
- Поэтому у тебя на руках шрамы?
- Поэтому. А у тебя почему? Из-за несчастной любви?
- Нет. А что ты делал после тюрьмы?
- Учился в университете на историческом. Бросал, потом снова возвращался. Фактически я учился девятнадцать лет. Писал стихи. Ездил по стране. Занимался старообрядческой иконой. Потом стал бизнесом заниматься - открыл ювелирный цех. Зарабатывал деньги.
- А как ты создал свой фонд?
- В начале девяностых у нас в городе была наркокатастрофа. И мы сказали: если это наш город, мы не дадим здесь наркотиками торговать. И нас поддержали. В том числе уралмашевцы.
- Бандиты?
- Да. Без их поддержки нас бы просто перестреляли. Мой друг Дюша, с которым мы создавали фонд, предложил к ним обратиться. Он сам одиннадцать лет кололся, а потом бросил. Мало того что бросил, он вытащил всех своих товарищей. И вот мы с ним собрались и поехали к Сане Хабарову, одному из лидеров уралмашевских. Очень серьезный парень, с высшим образованием, мастер спорта по лыжам. Я сказал: "Саня, мы объявляем войну". Он говорит: "Вы понимаете, куда ввязываетесь" Я сказал: "Понимаем. Я здесь родился и вырос. Меня здесь мама за ручку водила. Я не буду это терпеть". Он подумал и говорит: "Это ментовский бизнес". Я сказал: "Я знаю. И что теперь" А тогда убили уралмашевца Серегу Иванникова, и Хабаров за детей его отвечал, и один из детей стал наркоманом. После этого Хабаров сказал: "Все! Я с вами". У нас камень с плеч упал. Поддержка уралмашевцев нас тогда спасла. Потом нас поддержал еще один парень, мой одноклассник, Трофа, вор в законе. Он объехал весь север области, везде собрал положенцев, смотрящих, поглядывающих и говорит: "Короче, в лагеря не засылать ни грамма. Не хрен пацанов травить. Если кто-то где-то на стрелке из барыг скажет, что от меня, руки и ноги ломайте. Нам с барыгами не по пути". Они погундели, но поняли, что он прав. Вор в законе произвел этой поездкой эффект, на который было неспособно все МВД России! Я сказал ему: "Ты очень сильно сделал". А он мне говорит дословно: "Женя, а х... ли душу-то е...ать? Я скорее себе язык вырву, чем на черное скажу белое"
- А можно я эти слова возьму себе в качестве девиза?
- Можно. Это правильные слова. А потом мы объявили барыгам войну в прямом эфире. Это была программа "Земля Санникова", в прайм-тайм. И мы сказали по телевизору, что объявляем войну. И сразу мне звонит Саня Хабаров и говорит: "Женька, вы что делаете?! Они вас убьют. Говорите, что я с вами". Я говорю: "Вот тебе телефон студии, сам звони". И он звонит в студию и в прямом эфире говорит: "Я Александр Хабаров. Мы объявляем войну наркоторговцам". Бомба взорвалась. И началось. Потом был знаменитый эфир "Взгляда". Оксана Панова была в то время единственным на всю страну корреспондентом "Взгляда". И она Любимова заставила взять этот сюжет. Мы прилетели в Москву, Любимов отдал нам полностью эфир со съемками горящих особняков, нашим стоянием в цыганском поселке. Он дал нам возможность говорить то, что мы хотим. Тогда Дюша сказал знаменитое: "Обращаюсь ко всем путевым парням нашей Родины"
- А потом?
- А потом была война, и я четыре года не снимал бронежилета. Моя машина была оборудовала таким образом, чтобы я мог сразу нырнуть на пол, чтобы с ходу не убили.
- А вы понимали, что отвечаете беззаконием на беззаконие?
- Слушай, это была война! У нас скорые каждый день с обочин трупы наркоманов собирали. У нас в цыганском поселке по восемь-десять трупов оттаивало каждую весну. У моих сверстников дети начали умирать. Это была реальная война.
- А сейчас?
- Сейчас войны нет. В своем городе мы это победили. Теперь хотим победить и в стране.
Из номера с десятого этажа Hyatt на центр Екатеринбурга открывается изумительный вид. Любуясь залитой солнцем площадью, я жду "дядю Женю" - после ночных разговоров мне хотелось называть его именно так.
Сегодняшний день дядя Женя жестко объявил свободным от наркотиков. В притоны мы больше не ездим, а едем в городок Невьянск, где живут старообрядцы. Там, в деревне на окраине, стоит невероятный резной-расписной чудо-дом, построенный в шестидесятых годах местным кузнецом. Домик весь в разноцветных деревянных завитушках, на крыше трогательные фигурки советских пионеров из раскрашенного железа. Вдова кузнеца, Лидия Харитоновна, встречает нас очень приветливо. Ройзман и его реабилитанты - бывшие наркоманы каждое лето реставрируют ее дом. Метод Макаренко Ройзман очень уважает. В этом я имею случай убедиться потом уже в селе Быньги, где находится самый дальний из реабилитационных центров фонда "Город без наркотиков".
Бывшие наркоманы под руководством музейных работников и священника реставрируют очень красивую сельскую церковь. Иконы из ее иконостаса я видела в реставрационной мастерской в училище имени Шадра, которое Ройзман успел мне показать после операции в наркопритоне. Он сказал, что каждый вечер заезжает туда после фонда - отвести душу. Я спросила, как проходит его день. Он ответил, что утром пишет научную работу по иконам, потом едет в фонд, по дороге диктует тексты в свой блог, если произошло что-то значимое, например менты устроили беспредел. День проводит в фонде. Кстати, все деньги, сколько берет с собой с утра, к вечеру всегда успевает раздать. Потом идет на тренировку - ему скоро пятьдесят, и тренироваться надо каждый день, чтобы не потерять форму. А вечером едет в реставрационную мастерскую.
- Ты живешь так, будто от чего-то убегаешь, - сказала я.
- Может, и так, - ответил дядя Женя.
И мне показалось, я поняла, от чего он убегает. От понимания, что упорно, день за днем пытается быть мужчиной - воином, поэтом, чемпионом, спасателем, героем, депутатом, отцом трех девочек - в стране, которая отрицает саму идею мужественности, где не только не востребованы, но десятилетиями успешно истреблялись главные качества мужчин: смелость, честность, умение принимать трудные решения и брать на себя ответственность.
Ройзман живет в постоянном конфликте, создавая вокруг себя бесконечное напряжение. Его методы и взгляды могут заслуживать критики. Но три вещи примиряют меня с ним. Во-первых, Ройзман говорит правду. Во-вторых, он взял на себя ответственность. И наконец, он победил в войне, в которой не должен был победить.
А это значит, что победа возможна.
Автор - Ксения Соколова
http://digest.subscribe.ru/economics/society/n836753501.html
В этой истории, как в рождественском вертепе, есть свой ад и рай, и нечистая сила, принимающая самые разные обличья, и стойкие силы добра, которые вовсе не спешат рядиться в ангельские одежды, а наоборот, ведут себя даже очень жестко и круто, но, как выясняется, вполне эффективно. Речь о фонде "Город без наркотиков", созданном в Екатеринбурге Евгением Ройзманом. В этом году фонду исполняется десять лет.
Железной хваткой зажав косяк (дверной), чтобы не потерять сознание среди крика, темени и вони, я в сотый раз повторяю про себя черт-те откуда всплывшие в памяти стихи поэта Александра Еременко: "Я мастер по ремонту крокодилов. Окончил соответствующий вуз. Хочу пойти в МГИМО, но я боюсь, Что в эту фирму не берут дебилов"
"Крокодил", или дезоморфин, кустарный наркотик, относящийся к группе синтетических опиатов, варят на кухне однушки в спальном районе Екатеринбурга, превращенной в притон. Притон "накрыла" оперативная группа фонда "Город без наркотиков". Мне разрешили присутствовать при захвате.
Притон "крокодиловых" - шедевральная модификация ада на Земле. Занавешенные одеялами окна наглухо задраены - внутри вонь стоит такая, что для потери сознания достаточно просто глубоко вдохнуть. На загаженной кухне включенная электроплита, грязная кастрюля, оплавленные ложки, пластиковая бутылка с бензином, упаковки таблеток, какая-то обугленная соль.
Я пытаюсь осознать, что всю эту кошмарную химозу надо мешать, варить и запускать по вене - то есть непосредственно в живую, теплую, собственную кровь. Причем раз в полтора часа - таков строгий "крокодиловый" режим. Воображение работает прекрасно, и от приступа тошноты и головокружения я хватаюсь за подоконник. Под подоконником, на липком от грязи линолеуме, нахохлившись, спрятав голову в лапы и не дыша, сидит совершенно белая кошечка. То, что это не мертвая кошечка, понятно по шерсти, стоящей дыбом по всему тельцу, и по тому, как это тельце вздрагивает от жутких криков, доносящихся, так сказать, из гостиной.
А в гостиной тем временем творится натуральный snuff. Двое - работники фонда - снимают на камеру показания хозяйки квартиры. Хотя "показания" - это громко сказано: любые звуки, которые издает молодая женщина с гнилыми зубами, ногами, руками и пахом, напоминают скорее свистящий стон. Над головой женщины на гвозде висит несколько спортивных медалей - за чемпионские достижения в легкой атлетике. На одной из медалей выбит год - 2007.
На полу вповалку лежат трое парней-наркоманов - так лечь им приказали фондовцы. Снимая показания хозяйки, ребята не заметили опасного шевеления на полу. То, что зашевелилось, испустило крик, и в ту же секунду от пола вверх взметнулись руки, густо залитые кровью. Самый молодой из обитателей притона нашел на полу лезвие и исполосовал себе запястья на наших глазах. Все произошло в течение нескольких секунд. Потом я узнаю, что наркоманы делают так, чтобы их повезли не в реабилитационный центр фонда "Город без наркотиков", а на скорой в больницу, откуда их выпускают на свободу, перевязав.
Я увижу мать порезавшего руки парня, добротно одетую женщину, работающую на заводе, которая будет орать на своего сына пронзительным, дурным матом. А потом на лестнице будет разговаривать очень вежливо, но очень тихо, как человек, убитый бесконечно длящимся горем.
Я увижу младшую сестру хозяйки квартиры - красивую девушку двадцати одного года, которая днем работает, а вечером учится. Ей надо прилично зарабатывать - недавно эта девушка оформила опекунство над десятилетним сыном своей сестры, лишенной родительских прав.
Я увижу подругу хозяйки - в недавнем прошлом героиновую наркоманку, перешедшую на "крокодил", с лицом шекспировской ведьмы в обрамлении серых волос.
И я все-таки потеряю сознание, когда пьяная баба из притона, только что откинувшаяся с зоны и на радостях уговорившая баночек восемь волшебного напитка "ягуар", брызнет мне прямо под нос сладкими духами. Это будет жест дружбы, попытка немного освежить напоенный "крокодилом" воздух. Увы, благородное движение этой невинной души окажется для меня немного чересчур, и единственное, что я успею, - это стойким солдатиком прошагать до входной двери, чтобы там торжественно свалиться под электрический счетчик.
Цель моей поездки в город Екатеринбург к Евгению Ройзману была далека от темы наркотиков. В течение двух последних месяцев мы с группой товарищей планировали совместный с Lexus проект "Россия offline" - автомобильное путешествие во Владивосток и последующую фотовыставку. Заранее искали интересные сюжеты и темы. Когда Ройзман позвонил мне, наш маршрут был проложен до деталей. То, что рассказал и показал мне бывший депутат Госдумы и глава известного на всю страну фонда "Город без наркотиков", заставило внести в план поездки коррективы, включив в него Екатеринбург.
Как ни странно, то, что меня заинтересовало, не касалось наркотиков и фонда. Меня заинтересовал бизнес Ройзмана: двадцать лет назад бывший студент истфака основал в Екатеринбурге ювелирное производство. Все эти годы бизнес процветал и, кстати, позволял существовать фонду. Но в последнее время из-за полного отсутствия государственной поддержки в виде заградительных пошлин на ювелирный импорт продажи упали почти катастрофически. Обычная для России ситуация, когда государству совершенно наплевать на трудности граждан, - и не в ней было дело. Ройзман показал мне несколько вещиц, из тех, что делают его мастера, - это были коктейльные кольца. Дизайн чересчур затейлив, но качество ювелирной работы меня поразило. С точки зрения уровня мастерства это была настоящая haute joaillerie. Трудно было поверить, что это сделано в России, на Урале. Мне показалось интересным снять про это историю. Мы договорились, и на прощание Ройзман подарил книгу. Я прочитала название, и прощания не получилось.
Это был очень прилично изданный каталог выставки народной иконы в музее фресок Дионисия в Кирилло-Белозерском монастыре. Этот северный монастырь находится в ста километрах от города Вологды, где я провела детство. Мой дед - Соколов Геннадий Иванович - был директором вологодского музея-заповедника. Музей обладает превосходной коллекцией икон - и это во многом заслуга деда, известного и уважаемого в среде музейщиков человека. Дед был знатоком и прекрасно разбирался в русской старине. Став взрослой и испытывая к родине чувства, мало похожие на восхищение и любовь, я по-прежнему ощущаю последствия дедушкиного воспитания.
Северные иконы, Вологодская София, грузные конические башни Кирилло-Белозерского монастыря, милые, полуразрушенные Горицы, как водится, служившие большевикам сумасшедшим домом, - все это в раннем детстве вошло в меня прививкой ясной и печальной красоты, чудом уцелевшей среди советского архитектурного ада. До сих пор при взгляде на эти вещи у меня в горле появляется предательский комок. Я очень старательно его сглатываю, эта детская любовь - мой секрет.
Каталог, который подарил мне Ройзман, предваряло написанное им предисловие. Я удивилась и задала вопрос - не знала, что борец с наркотиками из Екатеринбурга имеет отношение к иконам. Оказалось, что, в отличие от профессионального сообщества и всего русскоязычного интернета, я просто плохо осведомлена. Евгений Ройзман - специалист по старообрядческой иконописи, создатель частного музея Невьянской иконы, обладатель впечатляющей коллекции, создатель уникальной реставрационной мастерской и т. д. Дальше было уже совсем удивительно: выяснилось, что Ройзман много путешествовал по Русскому Северу, часто бывал в Вологде и лично знал моего деда. Вместо пятнадцати минут мы проговорили часа два и условились, что на днях он будет ждать меня в Екатеринбурге.
Визит в Екатеринбург стал для меня неожиданностью не только в силу своей спонтанности, но и по причине отношения к фигуре Ройзмана - скорее даже не моего, а моего окружения. Мы познакомились в ходе печально известной кампании "Правого дела", причиной краха которой он, собственно, и стал. В его манерах, одежде - всегда джинсы, майка или свитер на голое тело - чувствовался некоторый излишний провинциальный мачизм. Я, конечно, знала о его невероятной популярности и репутации героя. Знала, что фонд "Город без наркотиков" существует десять лет, - и то, что он существует и эффективно работает, с точки зрения российских реалий абсолютный нонсенс. Нонсенсом является и тот факт, что Ройзман, в принципе, жив и пребывает на свободе, будучи лютым врагом и мишенью одновременно наркоторговцев и ментов.
Этому странному факту многие пытались найти объяснения. В героическую сагу "Жизнь и судьба Евгения Ройзмана" московские пикейные жилеты верить отказывались наотрез. Говорили, что Ройзман - бывший бандит с Уралмаша, что с дилерами он в сговоре, с ментами - в доле, потому и живой. Что в девятнадцать лет его посадили за позорное воровство на доверии - якобы знакомился с женщинами, а потом крал у них пальто и меховые шапки, - и если человек когда-то делал такое, это не смыть. Но, пожалуй, самым серьезным и более всего похожим на правду был главный пункт обвинения - жестокое обращение с наркоманами в реабилитационных центрах фонда "Город без наркотиков". Высокая эффективность излечения в центрах, созданных Ройзманом, была признана официально, тем не менее к методам, применяемым там, оставалось много вопросов. За жуткими байками о приковывании к кроватям наручниками и порке девиц-наркоманок на самом деле стояла ключевая этическая проблема: насколько человек волен распространять свою власть над другими людьми и их жизнями, даже если он уверен, что хочет для них добра? И что будет, если такой человек, абсолютно уверенный в своем праве силой распоряжаться судьбой другого, придет к власти?
"Ройзман у власти - это катастрофа", - к такому выводу пришли мои интеллигентные московские друзья. Мне представлялся случай лично проверить подозрения.
Если вы, подобно вашему корреспонденту, потратили половину жизни на то, чтобы качественно спустить ее псу под хвост, вы, конечно, будете отрицательно относиться к любым попыткам лишить кого-либо этого суверенного права. Об этом я думаю, в упор разглядывая Ройзмана и его руки за столиком в круглосуточном баре отеля Hyatt. На внутренней поверхности запястий моего визави шрамы. У меня - такие же. За витринами бара глубокая ночь. Я задала Ройзману довольно хамский вопрос. Пока он думает над ответом, я расскажу вам про свой первый день в Екатеринбурге - невероятно длинный и вполне психоделический.
Солнечным апрельским утром Женя Ройзман встретил меня в аэропорту на "крузере" с номерами 111. "Крузер" был вполне зачетный, лимитированной серии Anniversary, но, конечно, отличался от автомобиля-легенды, джипа той же породы на бигфутах, фотографиями которого вместе с владельцем пестрел интернет. Машина была боевая без дураков - хозяин выиграл на ней несколько трофи-рейдов. Как и положено настоящему мачо, Ройзман оказался многократным победителем автомобильных гонок.
- А где?.. - разочарованно спросила я, указывая на новый, но совершенно обычный "крузер".
- Продал, - ответил хозяин.
- Это тоже нормальный аппарат. До ста восьмидесяти идет отлично, потом, правда, с аэродинамикой не все гладко
По дороге в город, бодро пересекая сплошные, Ройзман рассказал, как идет борьба с ментами, свалившимися на мирный город из Москвы, занявшими ключевые должности с целью познакомить отсталую провинцию с такими модными столичными трендами, как вымогательство, крышевание и рейдерство. Ройзман и его соратники утверждают, что в их городе такого никогда не было, и борются с московскими путем предания гласности их действий. По трем телефонам Ройзман давал задания, что писать и куда выкладывать. Все, что он рассказывал про ментовский беспредел, звучало фантастично, неправдоподобно и ужасно - и таким бы и являлось, если бы за окном не пробегали неброские пейзажи родного отечества.
Мы въехали в центр Екатеринбурга - на фоне добротных новостроек сохранились изумительные деревянные особнячки с затейливыми крышами, характерными для северного модерна. Фонд "Город без наркотиков" располагался в центре, в красном кирпичном здании, Музей Невьянской иконы - непосредственно по
соседству.
- Сначала в фонд или в музей? - спрашивает мой спутник.
- В музей, - не задумываясь отвечаю я, что, по-моему, Ройзману приятно.
Выбрав музей, я не прогадала. В экспозиции оказалось несколько совершенно дивных экземпляров: очень редкое изображение святого Кирилла Езерского и, пожалуй, самая удивительная вещь - так называемая сибирская троица, строго запрещенная каноном: три лица мужчины, слитых в одно, с тремя носами, тремя ртами, окаймленными бородой, и четырьмя глазами. На странную "троицу" и другие вещицы хочется смотреть и смотреть, сердце привычно теплеет, но, увы, времени нет, надо ехать осматривать ювелирное производство.
"Ювелирному дому" Ройзмана двадцать лет. Эта почтенная организация располагается в трехэтажном панельном здании. Внутри все как положено: дизайн, огранка, плавильный цех. В одном из помещений - токарные станки. Именно на них Ройзман с товарищами начинали свое производство в начале девяностых, когда никакого другого оборудования просто не было. Сейчас условия у уральских умельцев куда лучше. Обстановка в помещении дизайнеров мало чем отличается от мастерской Harry Winston над знаменитым магазином в Нью-Йорке, которую мне случилось посетить. Фантазия у уральских парней, конечно, буйная, но качество исполнения и уровень сложности чрезвычайно высокие. Кольца в виде драгоценных ощетинившихся рыб, пауков и ящериц, усыпанных сапфирами, изумрудами и черными бриллиантами, скорее можно представить на руке нью-йоркской fashion victim, чем рублевской тети. Тем не менее у "Ювелирного дома" в Москве есть магазин на проспекте Мира в Доме Славы Зайцева. По эскизам маэстро "Ювелирный дом" сделал целую коллекцию. В Москве она неплохо продается - а вот в родном городе дела идут не очень, широкие массы предпочитают народную ювелирку по низким ценам. Именно такая приходит из Китая, Гонконга и т. д. Я смотрю на смущенных нашим вторжением ребят-дизайнеров - бывших авиамоделистов, на листы с эскизами, восковые заготовки, и мне жаль, если их дело умрет. В голове начинает строиться отчаянный SOS-план, и, увы, там фигурирует город Нью-Йорк, а вовсе не Москва. Что бы мы ни говорили, а русское мы не любим, не носим - для того чтобы это изменить, надо изменить сознание. А для начала - хотя бы государственную политику.
От ювелиров едем в фонд "Город без наркотиков". Здесь нас встречает Женя Маленкин, правая рука Ройзмана. Я выясняю, как ребята работают: на коммутатор поступают звонки не только из области, но и из всей страны. Люди сообщают информацию о фактах торговли наркотиками, наркопритонах и т. д. Сотрудники фонда передают эту информацию полиции или учат людей, как ее правильно передать.
На втором этаже кабинет Ройзмана. Все стены увешаны современной живописью, по большей части это наивное искусство. Я узнаю только Брусиловского. Его иллюстрации есть и в книжке стихов, которую вручил мне Ройзман.
Пока я разглядываю картины, Ройзман, Маленкин и фотограф Константин обсуждают детали вечерней операции. Сотрудники фонда собираются накрыть наркопритон. По словам Ройзмана, подобных операций проводится по триста в год. Полиция в них не участвует - ее вызывают потом, когда наркоманы пойманы и во всем признались на камеру, а факт продажи, если таковой имел место, доказан. Такая подготовка делается для того, чтобы сотрудники полиции имели достаточные основания для задержания торговцев, содержателей притона и т. д. А проще говоря, чтобы не могли отвертеться от необходимости это сделать.
Мужчины дискутируют, брать или не брать меня на операцию, - опасаются за мои нервы. Но я настаиваю. Мы выходим на улицу, и вскоре рядом с нами с визгом тормозит пыльная "лада" с темными стеклами. В машине двое парней в черных джинсах и майках - "боевые единицы" фонда. Под оглушительный местный рэп мы въезжаем на серую заводскую окраину. Дверь подъезда открывается, дверь квартиры вышибается ногой... И, как говорится, "они вышли оттуда не такими, как вошли".
- Скажи, ты правда воровал шубы у своих женщин?
Этот нехороший вопрос я задаю своему собеседнику ночью, в баре Hyatt, хотя не хочу его задавать. Это не очень профессионально, но внутренне я уже на стороне Ройзмана.
Обращаясь к сотрудникам фонда "Город без наркотиков" с просьбой взять меня на операцию, я, конечно, понимала, что вряд ли этот визит будет приятной прогулкой. Но, будучи привычной в силу профессии ко всяким ужасам, я не ожидала настолько сильного эффекта. Физически я чувствовала себя так, словно разгрузила вагон, но внутри была только холодная злость. Никакой христианской жалости к наркоманам, которых видела близко впервые в жизни, я не испытала. В их повадках, внешнем виде, заискивающе-дурашливом, опасном, насквозь лживом поведении - если о каком-либо поведении еще могла идти речь - была чистая, кристальная дьявольщина. Это было сознательное, тупое изведение чуда жизни на кровавое дерьмо.
Разумеется, я знала весь социальный контекст, многолетнюю дискуссию специалистов о том, лечить ли и как лечить, приравнивать к больным или к преступникам; призывы видеть в наркоманах наделенных всеми правами членов общества и т. д. Доводы сторонников гуманизма казались вполне резонными. Но, увидев своими глазами наркопритон, я поняла, что отныне вряд ли смогу согласиться с ними.
Стоя посреди мерзкого шалмана, я кожей ощутила то, о чем прочла множество репортажей, аналитики и мнений специалистов-реабилитологов. Этих людей бессмысленно гуманно лечить, продавая им, например, заменитель героина, или увещевать с помощью доводов рассудка. Они находятся в своем черном космосе, солнцем в котором является доза жутчайшего химического говна стоимостью триста рублей. Ради того, чтобы солнце зажглось, обитатель черной вселенной пойдет на все. Продаст что угодно, подсадит другого, украдет, будет валяться у вас в ногах, проливая крокодиловы слезы, чтобы выморщить дозу, убьет родную маму. Просто потому, что для него между упомянутыми действиями нет никакой разницы, - что происходит в параллельном его космосу мире, наркоману все равно. Из вашего мира ему надо извлечь триста рублей - совершенно неважно, каким способом. Этим полным, искренним безразличием к любым категориям добра и зла наркоман живым людям и опасен. Как бы то ни было, добросовестному корреспонденту следует не поддаваться эмоциям и соблюсти процедуру.
И я спрашиваю Ройзмана: воровал ли он в свои девятнадцать лет у женщин шубы?
- Не воровал, - спокойно говорит Ройзман, глядя в экран работающего телевизора.
- Тогда за что тебя посадили?
- У меня изъяли нож.
- И все?
- Я с пятнадцати лет не жил дома. У меня была девушка. Мы ссорились. Они нашли еще одну мою девушку. Она дала показания. Им надо было меня посадить, а не дать условно, нужны были показания - но вещей я не воровал.
- А в армии ты был?
- Нет. Я откосил.
- Почему?
- Я уже отсидел в тюрьме. Хотелось побыть на свободе. Я лежал в дурке.
- Поэтому у тебя на руках шрамы?
- Поэтому. А у тебя почему? Из-за несчастной любви?
- Нет. А что ты делал после тюрьмы?
- Учился в университете на историческом. Бросал, потом снова возвращался. Фактически я учился девятнадцать лет. Писал стихи. Ездил по стране. Занимался старообрядческой иконой. Потом стал бизнесом заниматься - открыл ювелирный цех. Зарабатывал деньги.
- А как ты создал свой фонд?
- В начале девяностых у нас в городе была наркокатастрофа. И мы сказали: если это наш город, мы не дадим здесь наркотиками торговать. И нас поддержали. В том числе уралмашевцы.
- Бандиты?
- Да. Без их поддержки нас бы просто перестреляли. Мой друг Дюша, с которым мы создавали фонд, предложил к ним обратиться. Он сам одиннадцать лет кололся, а потом бросил. Мало того что бросил, он вытащил всех своих товарищей. И вот мы с ним собрались и поехали к Сане Хабарову, одному из лидеров уралмашевских. Очень серьезный парень, с высшим образованием, мастер спорта по лыжам. Я сказал: "Саня, мы объявляем войну". Он говорит: "Вы понимаете, куда ввязываетесь" Я сказал: "Понимаем. Я здесь родился и вырос. Меня здесь мама за ручку водила. Я не буду это терпеть". Он подумал и говорит: "Это ментовский бизнес". Я сказал: "Я знаю. И что теперь" А тогда убили уралмашевца Серегу Иванникова, и Хабаров за детей его отвечал, и один из детей стал наркоманом. После этого Хабаров сказал: "Все! Я с вами". У нас камень с плеч упал. Поддержка уралмашевцев нас тогда спасла. Потом нас поддержал еще один парень, мой одноклассник, Трофа, вор в законе. Он объехал весь север области, везде собрал положенцев, смотрящих, поглядывающих и говорит: "Короче, в лагеря не засылать ни грамма. Не хрен пацанов травить. Если кто-то где-то на стрелке из барыг скажет, что от меня, руки и ноги ломайте. Нам с барыгами не по пути". Они погундели, но поняли, что он прав. Вор в законе произвел этой поездкой эффект, на который было неспособно все МВД России! Я сказал ему: "Ты очень сильно сделал". А он мне говорит дословно: "Женя, а х... ли душу-то е...ать? Я скорее себе язык вырву, чем на черное скажу белое"
- А можно я эти слова возьму себе в качестве девиза?
- Можно. Это правильные слова. А потом мы объявили барыгам войну в прямом эфире. Это была программа "Земля Санникова", в прайм-тайм. И мы сказали по телевизору, что объявляем войну. И сразу мне звонит Саня Хабаров и говорит: "Женька, вы что делаете?! Они вас убьют. Говорите, что я с вами". Я говорю: "Вот тебе телефон студии, сам звони". И он звонит в студию и в прямом эфире говорит: "Я Александр Хабаров. Мы объявляем войну наркоторговцам". Бомба взорвалась. И началось. Потом был знаменитый эфир "Взгляда". Оксана Панова была в то время единственным на всю страну корреспондентом "Взгляда". И она Любимова заставила взять этот сюжет. Мы прилетели в Москву, Любимов отдал нам полностью эфир со съемками горящих особняков, нашим стоянием в цыганском поселке. Он дал нам возможность говорить то, что мы хотим. Тогда Дюша сказал знаменитое: "Обращаюсь ко всем путевым парням нашей Родины"
- А потом?
- А потом была война, и я четыре года не снимал бронежилета. Моя машина была оборудовала таким образом, чтобы я мог сразу нырнуть на пол, чтобы с ходу не убили.
- А вы понимали, что отвечаете беззаконием на беззаконие?
- Слушай, это была война! У нас скорые каждый день с обочин трупы наркоманов собирали. У нас в цыганском поселке по восемь-десять трупов оттаивало каждую весну. У моих сверстников дети начали умирать. Это была реальная война.
- А сейчас?
- Сейчас войны нет. В своем городе мы это победили. Теперь хотим победить и в стране.
Из номера с десятого этажа Hyatt на центр Екатеринбурга открывается изумительный вид. Любуясь залитой солнцем площадью, я жду "дядю Женю" - после ночных разговоров мне хотелось называть его именно так.
Сегодняшний день дядя Женя жестко объявил свободным от наркотиков. В притоны мы больше не ездим, а едем в городок Невьянск, где живут старообрядцы. Там, в деревне на окраине, стоит невероятный резной-расписной чудо-дом, построенный в шестидесятых годах местным кузнецом. Домик весь в разноцветных деревянных завитушках, на крыше трогательные фигурки советских пионеров из раскрашенного железа. Вдова кузнеца, Лидия Харитоновна, встречает нас очень приветливо. Ройзман и его реабилитанты - бывшие наркоманы каждое лето реставрируют ее дом. Метод Макаренко Ройзман очень уважает. В этом я имею случай убедиться потом уже в селе Быньги, где находится самый дальний из реабилитационных центров фонда "Город без наркотиков".
Бывшие наркоманы под руководством музейных работников и священника реставрируют очень красивую сельскую церковь. Иконы из ее иконостаса я видела в реставрационной мастерской в училище имени Шадра, которое Ройзман успел мне показать после операции в наркопритоне. Он сказал, что каждый вечер заезжает туда после фонда - отвести душу. Я спросила, как проходит его день. Он ответил, что утром пишет научную работу по иконам, потом едет в фонд, по дороге диктует тексты в свой блог, если произошло что-то значимое, например менты устроили беспредел. День проводит в фонде. Кстати, все деньги, сколько берет с собой с утра, к вечеру всегда успевает раздать. Потом идет на тренировку - ему скоро пятьдесят, и тренироваться надо каждый день, чтобы не потерять форму. А вечером едет в реставрационную мастерскую.
- Ты живешь так, будто от чего-то убегаешь, - сказала я.
- Может, и так, - ответил дядя Женя.
И мне показалось, я поняла, от чего он убегает. От понимания, что упорно, день за днем пытается быть мужчиной - воином, поэтом, чемпионом, спасателем, героем, депутатом, отцом трех девочек - в стране, которая отрицает саму идею мужественности, где не только не востребованы, но десятилетиями успешно истреблялись главные качества мужчин: смелость, честность, умение принимать трудные решения и брать на себя ответственность.
Ройзман живет в постоянном конфликте, создавая вокруг себя бесконечное напряжение. Его методы и взгляды могут заслуживать критики. Но три вещи примиряют меня с ним. Во-первых, Ройзман говорит правду. Во-вторых, он взял на себя ответственность. И наконец, он победил в войне, в которой не должен был победить.
А это значит, что победа возможна.
Автор - Ксения Соколова