Литпресс. Михаил Булгаков и «Дни Турбиных»
Ещё о репрессиях в литературе и ещё о Булгакове
«Я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции». Запреты и разрешения постановки «Дней Турбиных» Михаила Булгакова / Сентябрь 1926 года
Календарь литературных преследований / Спецпроект Weekend
В год, объявленный годом литературы, Weekend открывает новый проект: календарь литературных преследований. В каждом номере - один из случаев репрессий в истории русской литературы, пришедшийся на соответствующие даты и рассказанный словами участников и свидетелей. ©Ещё в проекте
Михаил Булгаков
22 сентября 1926 года 35-летнего прозаика и драматурга Михаила Булгакова привезли на допрос в ОГПУ, а на следующий день прошла генеральная репетиция спектакля по его пьесе «Дни Турбиных» во МХАТе.
Допрос, несмотря на исключительно смелые показания писателя, не закончился арестом. Репетиция, несмотря на усилия ГПУ, не привела к немедленному запрету. «Дни Турбиных» разрешили к постановке только на один год и только во МХАТе. В дальнейшей судьбе самой знаменитой пьесы Булгакова так или иначе принимало участие множество инстанций советской власти: Главрепертком, ОГПУ, Наркомпрос, политбюро и лично Иосиф Сталин. Позиция последнего состояла в том, что пьеса «дает больше пользы, чем вреда», этим и объясняется тот факт, что «Турбиных» хотя и сняли с репертуара в апреле 1929 года, в 1932-м снова вернули на сцену.
Из агентурно-осведомительной сводки по 5-му отделению Секретного отдела ОГПУ, 18 октября 1926 года
Вся интеллигенция Москвы говорит о «Днях Турбиных» и о Булгакове. От интеллигенции злоба дня перекинулась к обывателям и даже рабочим. <…> Лицам, бывшим на генеральной репетиции[1] «Дней Турбиных», а потом вместе ужинавшим, автор Булгаков в интимной беседе жаловался на «объективные условия»[2], выявившие контрреволюционность[3] пьесы, в таких приблизительно выражениях: «Реперткому не нравится[4] такая-то фраза, слишком обидная[5] по содержанию. Она, конечно, немедленно выбрасывается. <…> В конце концов целое место становится «примитивом», обнаженным до лозунга,- и пьеса получает характер однобокий[6], контрреволюционный». <…>
В нескольких местах пришлось слышать, будто Булгаков несколько раз вызывался (и даже привозился) в ГПУ, где по 4 и 6 часов допрашивался[7]. Многие гадают, что с ним теперь сделают: посадят ли в Бутырки, вышлют ли в Нарым или за границу[8]. Во всяком случае «Дни Турбиных» - единственная злоба дня[9] за эти лето и осень в Москве среди обывателей и интеллигенции. Какого-нибудь эффектного конца[10] ждут все с большим возбуждением[11].
Подробнее...
[3] …контрреволюционность…
Из агентурно-осведомительной сводки по 5-му отделению Секретного отдела ОГПУ / 19 июля 1926 года
По поводу готовящейся к постановке пьесы «Белая гвардия» Булгакова, репетиции которой уже идут в Художественном театре, в литературных кругах высказывается большое удивление, что пьеса эта пропущена Реперткомом, т. к. она имеет определенный и недвусмысленный белогвардейский дух.
<…> Литераторы, стоящие на советской платформе, высказываются о пьесе с возмущением, особенно возмущаясь тем обстоятельством, что пьеса будет вызывать известное сочувствие к белым. Что же касается антисоветских группировок, то там большое торжество по поводу того, что пьесу удалось протащить через ряд «рогаток». Об этом говорится открыто.
[7] …допрашивался…
Из показаний Михаила Булгакова на допросе в ОГПУ / 22 сентября 1926 года
Литературным трудом начал заниматься с осени 1919 г. в гор. Владикавказе, при белых. Писал мелкие рассказы и фельетоны в белой прессе. В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России. <…> Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением. <…>
На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало, и вот по какой причине: я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в Советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги.
[1] …на генеральной репетиции…
Из «Дневника репетиций» МХАТа / 23 сентября 1926 года
Полная генеральная с публикой… Смотрят представители [правительства] Союза ССР, пресса, представители Главреперткома, Константин Сергеевич, Высший Совет и Режиссерское управление.
На сегодняшнем спектакле решается, идет пьеса или нет.
Спектакль идет с последними вымарками и без сцены «еврея».
Спектакль вначале (первая половина 1-й картины) принимали очень сухо, затем зрительный зал был побежден, актеры играют увереннее, смелее, публика реагирует прекрасно.
По окончании А. В. Луначарский высказал свое личное мнение, что пьеса может и наверное пойдет.
[4] …реперткому не нравится…
Из почтотелеграммы Анатолия Луначарского Алексею Рыкову / 27 сентября 1926 года
На заседании коллегии Наркомпроса с участием Реперткома, в том числе и ГПУ, решено было разрешить пьесу Булгакова только одному Художественному театру и только на этот сезон. По настоянию Главреперткома коллегия разрешила произвести ему некоторые купюры. В субботу вечером ГПУ известило Наркомпрос, что оно запрещает пьесу. Необходимо рассмотреть этот вопрос в высшей инстанции, либо подтвердить решение коллегии Наркомпроса, ставшее уже известным. Отмена решения коллегии Наркомпроса ГПУ является крайне нежелательной и даже скандальной.
Из постановления политбюро ЦК ВКП(б) / 30 сентября 1926 года
Не отменять постановление коллегии Наркомпроса о пьесе Булгакова.
[6] …характер однобокий…
Из статьи Анатолия Луначарского «Первые новинки сезона» / «Известия», 8 октября 1926 года
<…> недостатки булгаковской пьесы вытекают из глубокого мещанства их автора, отсюда идут и политические ошибки. Он сам является политическим недотепой, по примеру своих героев, отсюда и эти серые остроты, и эти заезженные положения, и эти сотни тысяч раз использованные типы Илларионушки - 22 несчастья, и эта свадьба, и, наконец, это пересыпание дешевым пением действия,- не только потому, что это типично для среды, а потому, что, как чует Булгаков, его приятно послушать будет мещанину, родному брату самого Булгакова.
[2] …объективные условия…
Из письма Всеволода Иванова Максиму Горькому26 ноября 1926 года
«Белую гвардию» разрешили. Я полагаю, пройдет она месяца три, а потом ее снимут. Пьеса бередит совесть, а это жестоко. И хорошо ли, не знаю. Естественно, что коммунисты Булгакова не любят. Да и то сказать - если я на войне убил отца, а мне будут каждый день твердить об этом, приятно ли это?
[11] …с большим возбуждением…
Из дневника Алексея Гаврилова, милиционера, работавшего во МХАТе / Октябрь 1927 года
20 октября в этом сезоне в 1-й раз шли «Дни Турбиных». Перед этим масса разговоров - разрешают или нет дальнейшую постановку. В предыдущем сезоне пьеса шла, кажется, 109 раз и все были аншлаги. Дня за 2 до спектакля К.С. мне говорил, чтобы я был настороже на первом спектакле; он чего-то опасался, враждебных демонстраций и вообще нарушения порядка. Но спектакль прошел вполне благополучно. <…> Ходячее мнение: теперь «Дни Турбиных» здорово сократили, массу выпустили. А пьеса идет точно в таком виде, как и в начале прошлого сезона. Разница только в том, что вначале Лариосик в 4-м действии сталкивал бутылку с водой со стула, а теперь сталкивает ее со стола.
[5] …слишком обидная…
Из письма объединения «Пролетарский театр» Иосифу Сталину / Декабрь 1928 года
Диктуется ли какими-либо политическими соображениями необходимость показа на крупнейшей из московских сцен белой эмиграции в виде жертвы, распятой на Голгофе?
[10] …эффектного конца…
Из письма Иосифа Сталина Владимиру Билль-Белоцерковскому / 1 февраля 1929 года
Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже «Дни Турбиных» - рыба. <…> она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если далее такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным,- значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?..
[9] …злоба дня…
Из книги Ивана Солоневича «Загадка и разгадка России»
Кажется, в 1929 году Московский художественный театр ставил известную тогда пьесу Булгакова «Дни Турбиных». <…> По ходу пьесы, белогвардейские офицеры пьют водку и поют «Боже, Царя храни!». Это был лучший театр в мире, и на его сцене выступали лучшие артисты мира. И вот - начинается - чуть-чуть вразброд, как и полагается пьяной компании:
«Боже, Царя храни»…
И вот тут наступает необъяснимое: зал начинает вставать. <…> За эту демонстрацию пьесу сняли с репертуара. <…> Об этом происшествии в свое время знала «вся Москва».
[8] …за границу…
Из письма Михаила Булгакова к правительству СССР / 28 марта 1930 года
После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет. Сочинить «коммунистическую пьесу» (в кавычках я привожу цитаты), а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов <…>. Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных - было 3, враждебно-ругательных - 298. <…> Обо мне писали как о «литературном уборщике», подбирающем объедки после того, как «наблевала дюжина гостей». <…>
И я заявляю, что пресса СССР совершенно права.
<…>
Я прошу принять во внимание, что невозможность писать для меня равносильна погребению заживо.
Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.
© «Коммерсантъ Weekend», №31, стр.30, 18 сентября 2015
«Я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции». Запреты и разрешения постановки «Дней Турбиных» Михаила Булгакова / Сентябрь 1926 года
Календарь литературных преследований / Спецпроект Weekend
В год, объявленный годом литературы, Weekend открывает новый проект: календарь литературных преследований. В каждом номере - один из случаев репрессий в истории русской литературы, пришедшийся на соответствующие даты и рассказанный словами участников и свидетелей. ©Ещё в проекте
Михаил Булгаков
22 сентября 1926 года 35-летнего прозаика и драматурга Михаила Булгакова привезли на допрос в ОГПУ, а на следующий день прошла генеральная репетиция спектакля по его пьесе «Дни Турбиных» во МХАТе.
Допрос, несмотря на исключительно смелые показания писателя, не закончился арестом. Репетиция, несмотря на усилия ГПУ, не привела к немедленному запрету. «Дни Турбиных» разрешили к постановке только на один год и только во МХАТе. В дальнейшей судьбе самой знаменитой пьесы Булгакова так или иначе принимало участие множество инстанций советской власти: Главрепертком, ОГПУ, Наркомпрос, политбюро и лично Иосиф Сталин. Позиция последнего состояла в том, что пьеса «дает больше пользы, чем вреда», этим и объясняется тот факт, что «Турбиных» хотя и сняли с репертуара в апреле 1929 года, в 1932-м снова вернули на сцену.
Из агентурно-осведомительной сводки по 5-му отделению Секретного отдела ОГПУ, 18 октября 1926 года
Вся интеллигенция Москвы говорит о «Днях Турбиных» и о Булгакове. От интеллигенции злоба дня перекинулась к обывателям и даже рабочим. <…> Лицам, бывшим на генеральной репетиции[1] «Дней Турбиных», а потом вместе ужинавшим, автор Булгаков в интимной беседе жаловался на «объективные условия»[2], выявившие контрреволюционность[3] пьесы, в таких приблизительно выражениях: «Реперткому не нравится[4] такая-то фраза, слишком обидная[5] по содержанию. Она, конечно, немедленно выбрасывается. <…> В конце концов целое место становится «примитивом», обнаженным до лозунга,- и пьеса получает характер однобокий[6], контрреволюционный». <…>
В нескольких местах пришлось слышать, будто Булгаков несколько раз вызывался (и даже привозился) в ГПУ, где по 4 и 6 часов допрашивался[7]. Многие гадают, что с ним теперь сделают: посадят ли в Бутырки, вышлют ли в Нарым или за границу[8]. Во всяком случае «Дни Турбиных» - единственная злоба дня[9] за эти лето и осень в Москве среди обывателей и интеллигенции. Какого-нибудь эффектного конца[10] ждут все с большим возбуждением[11].
Подробнее...
[3] …контрреволюционность…
Из агентурно-осведомительной сводки по 5-му отделению Секретного отдела ОГПУ / 19 июля 1926 года
По поводу готовящейся к постановке пьесы «Белая гвардия» Булгакова, репетиции которой уже идут в Художественном театре, в литературных кругах высказывается большое удивление, что пьеса эта пропущена Реперткомом, т. к. она имеет определенный и недвусмысленный белогвардейский дух.
<…> Литераторы, стоящие на советской платформе, высказываются о пьесе с возмущением, особенно возмущаясь тем обстоятельством, что пьеса будет вызывать известное сочувствие к белым. Что же касается антисоветских группировок, то там большое торжество по поводу того, что пьесу удалось протащить через ряд «рогаток». Об этом говорится открыто.
[7] …допрашивался…
Из показаний Михаила Булгакова на допросе в ОГПУ / 22 сентября 1926 года
Литературным трудом начал заниматься с осени 1919 г. в гор. Владикавказе, при белых. Писал мелкие рассказы и фельетоны в белой прессе. В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России. <…> Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением. <…>
На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало, и вот по какой причине: я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в Советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги.
[1] …на генеральной репетиции…
Из «Дневника репетиций» МХАТа / 23 сентября 1926 года
Полная генеральная с публикой… Смотрят представители [правительства] Союза ССР, пресса, представители Главреперткома, Константин Сергеевич, Высший Совет и Режиссерское управление.
На сегодняшнем спектакле решается, идет пьеса или нет.
Спектакль идет с последними вымарками и без сцены «еврея».
Спектакль вначале (первая половина 1-й картины) принимали очень сухо, затем зрительный зал был побежден, актеры играют увереннее, смелее, публика реагирует прекрасно.
По окончании А. В. Луначарский высказал свое личное мнение, что пьеса может и наверное пойдет.
[4] …реперткому не нравится…
Из почтотелеграммы Анатолия Луначарского Алексею Рыкову / 27 сентября 1926 года
На заседании коллегии Наркомпроса с участием Реперткома, в том числе и ГПУ, решено было разрешить пьесу Булгакова только одному Художественному театру и только на этот сезон. По настоянию Главреперткома коллегия разрешила произвести ему некоторые купюры. В субботу вечером ГПУ известило Наркомпрос, что оно запрещает пьесу. Необходимо рассмотреть этот вопрос в высшей инстанции, либо подтвердить решение коллегии Наркомпроса, ставшее уже известным. Отмена решения коллегии Наркомпроса ГПУ является крайне нежелательной и даже скандальной.
Из постановления политбюро ЦК ВКП(б) / 30 сентября 1926 года
Не отменять постановление коллегии Наркомпроса о пьесе Булгакова.
[6] …характер однобокий…
Из статьи Анатолия Луначарского «Первые новинки сезона» / «Известия», 8 октября 1926 года
<…> недостатки булгаковской пьесы вытекают из глубокого мещанства их автора, отсюда идут и политические ошибки. Он сам является политическим недотепой, по примеру своих героев, отсюда и эти серые остроты, и эти заезженные положения, и эти сотни тысяч раз использованные типы Илларионушки - 22 несчастья, и эта свадьба, и, наконец, это пересыпание дешевым пением действия,- не только потому, что это типично для среды, а потому, что, как чует Булгаков, его приятно послушать будет мещанину, родному брату самого Булгакова.
[2] …объективные условия…
Из письма Всеволода Иванова Максиму Горькому26 ноября 1926 года
«Белую гвардию» разрешили. Я полагаю, пройдет она месяца три, а потом ее снимут. Пьеса бередит совесть, а это жестоко. И хорошо ли, не знаю. Естественно, что коммунисты Булгакова не любят. Да и то сказать - если я на войне убил отца, а мне будут каждый день твердить об этом, приятно ли это?
[11] …с большим возбуждением…
Из дневника Алексея Гаврилова, милиционера, работавшего во МХАТе / Октябрь 1927 года
20 октября в этом сезоне в 1-й раз шли «Дни Турбиных». Перед этим масса разговоров - разрешают или нет дальнейшую постановку. В предыдущем сезоне пьеса шла, кажется, 109 раз и все были аншлаги. Дня за 2 до спектакля К.С. мне говорил, чтобы я был настороже на первом спектакле; он чего-то опасался, враждебных демонстраций и вообще нарушения порядка. Но спектакль прошел вполне благополучно. <…> Ходячее мнение: теперь «Дни Турбиных» здорово сократили, массу выпустили. А пьеса идет точно в таком виде, как и в начале прошлого сезона. Разница только в том, что вначале Лариосик в 4-м действии сталкивал бутылку с водой со стула, а теперь сталкивает ее со стола.
[5] …слишком обидная…
Из письма объединения «Пролетарский театр» Иосифу Сталину / Декабрь 1928 года
Диктуется ли какими-либо политическими соображениями необходимость показа на крупнейшей из московских сцен белой эмиграции в виде жертвы, распятой на Голгофе?
[10] …эффектного конца…
Из письма Иосифа Сталина Владимиру Билль-Белоцерковскому / 1 февраля 1929 года
Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже «Дни Турбиных» - рыба. <…> она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если далее такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным,- значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?..
[9] …злоба дня…
Из книги Ивана Солоневича «Загадка и разгадка России»
Кажется, в 1929 году Московский художественный театр ставил известную тогда пьесу Булгакова «Дни Турбиных». <…> По ходу пьесы, белогвардейские офицеры пьют водку и поют «Боже, Царя храни!». Это был лучший театр в мире, и на его сцене выступали лучшие артисты мира. И вот - начинается - чуть-чуть вразброд, как и полагается пьяной компании:
«Боже, Царя храни»…
И вот тут наступает необъяснимое: зал начинает вставать. <…> За эту демонстрацию пьесу сняли с репертуара. <…> Об этом происшествии в свое время знала «вся Москва».
[8] …за границу…
Из письма Михаила Булгакова к правительству СССР / 28 марта 1930 года
После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет. Сочинить «коммунистическую пьесу» (в кавычках я привожу цитаты), а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов <…>. Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных - было 3, враждебно-ругательных - 298. <…> Обо мне писали как о «литературном уборщике», подбирающем объедки после того, как «наблевала дюжина гостей». <…>
И я заявляю, что пресса СССР совершенно права.
<…>
Я прошу принять во внимание, что невозможность писать для меня равносильна погребению заживо.
Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.
© «Коммерсантъ Weekend», №31, стр.30, 18 сентября 2015