Интервью с современником. Фет
Ещё о литературе, а также по теме: «Я долго стоял неподвижно...» | «Учись у них - у дуба, у березы...»
Афанасий Фет: «Учиться нужно у народа»
Интервью с классиком о современной России
2015-й год объявлен в России Годом литературы. «Русская планета» начинает новый проект «Интервью с классиком» - интервью со знаменитыми российскими писателями, творившими в разные времена. Ответами на вопросы будут цитаты из их произведений, писем и дневников. ©Другие интервью с классиками
Поэт Афанасий Фет / Фото: М.Б. Тулинов
Выдающийся поэт - о трудностях земледелия в России и о том, тяжело ли быть помещиком.
Большинству из нас Афанасий Фет известен как лирический поэт. Почти вся Россия до сих пор поет романсы, написанные по его стихотворениям. Однако своим современникам Афанасий Фет был известен и с другой стороны: в качестве богатого и успешного помещика. Мы расспросили писателя о другой стороне его характера и узнали, почему писатель плевал в МГУ.
- Афанасий Афанасьевич, правда ли, что вы ненавидели свою фамилию?
- Почти 40 лет я потратил на возвращение дворянского титула и фамилии - Шеншин. Так получилось, что отцу своему, Афанасию Неофитовичу Шеншину, богатому орловскому помещику, я не был родным сыном. Моя мать сбежала с Афанасием Неофитовичем из Германии в Россию, будучи беременной еще от первого мужа по фамилии Фёт. Когда мне было 14 лет, подлог выяснился, меня лишили титула и права наследства, так я и стал Фётом, позже я переписал ее как Фет. Кровный отец не оставил мне и гроша. Как же мне была ненавистна эта фамилия! Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни? Я отвечу тогда: имя Фет. Я решил пойти на армейскую службу: дворянский титул можно было заслужить через младший офицерский чин, но вскоре правила поменяли, и получить титул через службу в армии стало непросто. Потеря титула стала самым большим несчастьем в моей жизни. «Я между плачущих Шеншин, и Фет я только средь поющих…»
- Как же тогда вам удалось стать Шеншиным?
- Я был бедняком, а теперь, слава богу, Орловский, Курский и Воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Все это я приобрел усиленным трудом, а не мошенничеством. Когда я в 1873 году обратился о возвращении фамилии в письме напрямую к царю, практической надобности в этом не было, меня не интересовало наследство, поскольку я уже был богат; только имя. С этого момента я все свои письма подписывал только как Шеншин. И столовое серебро сразу приказал переделать.
- На какие средства вы смогли купить свое главное имение - Степановку?
- Кто-то скажет, что я просто удачно женился. Пусть так, однако практический ум и хозяйственность всегда были в моем характере. Еще до Манифеста, отменяющего крепостное право, городская жизнь мне наскучила. Правда, в Москве проживал я только осень и зиму, а на лето ездил в Орловскую губернию, в имение сестры моей. Прекрасный старый сад, чудная река Зуша, шоссе в шести верстах, хорошее соседство - кажется, чего бы еще хотеть? Но сделаться зрителем, быв всю жизнь деятелем, тяжело, и я стал сильно подумывать о постоянной деятельности. Мне пришла мысль купить клочок земли и заняться на нем сельским хозяйством; но первое условие, чтобы мне никто не мешал делать, что и как я хочу, и чтобы то, что я считаю своим, было мое действительно.
- Тяжело ли было превратиться из отставного офицера в агронома?
- Продавец имения высказал мне некоторые советы, тем более что я без зазрения совести сознавался в моем неведении. Однако неведение неведением, а надо же составить какой-либо план и что-нибудь делать. Он первый подал мне мысль разделить пашню на четыре поля, указав на убыточность трехпольной системы при вольнонаемном труде. Намек этот я тотчас же принял к сведению и в настоящее время развил его в особенную систему.
- Крепостное право к тому моменту уже отменили. Как вы организовали работу в имении?
- Нанимая рабочего, я обязан его тепло поместить, сытно кормить здоровою пищей, не требовать работ свыше условия и исправно платить заработки. Кроме этого, мне хотелось, чтобы они чувствовали, что я дорожу их благосостоянием.
На днях пришел ко мне наниматься работник. Отчего же, спросили его, ты не остаешься на прежнем месте? Или капитал (так они называют харчи) плох? «Нет, капитал ничего, да после еды хлеб запирают». Скажу, что и сколько именно дается у меня рабочим харчей в неделю: 3 дня щи с салом 1 1/2 фунта на 15 человек; 3 дня щи с солониной по 1/2 фунта на человека; 2 постных дня с конопляным маслом 2 фунта в неделю на 20 человек. Молока, если можно, по штофу на человека, хлеба и картофелю сколько поедят. Зимой соленые, летом свежие огурцы и лук. Круп ровно вдвое против солдатского пая, из которого в артели выходит хорошая каша. Едят три раза в день: за завтраком, обедом и ужином. Кроме того, каждый берет с собою хлеба за пазуху, если хочет.
- Еще во время службы вы много бывали за границей. Как там обстоит дело с ведением хозяйств?
- Если сравнивать наше черноземье даже с тогдашним состоянием остзейского края (современная Прибалтика. - РП), которого не видал с тех пор, разница выходит громадная. Почва этого края не выдерживает никакого сравнения с нашей черноземною полосою, а между тем жители сумели воспользоваться всеми данными, чтобы добиться не только верного, но и прочного благоустройства. Поля возделаны со всевозможною тщательностью, всюду проложили не широкие, но прекрасно содержанные шоссе; леса, дичина и рыболовство не подвергнуты беспощадному расхищению; небольшие, круглые и сильные крестьянские лошади прекрасно содержаны, и вы не встретите ни тощих кляч, попадающихся у нас на каждом шагу, ни нищих.
Портрет поэта Афанасия Афанасьевича Фета кисти Ильи Репина
- Что же поможет нам навести порядок на наших бескрайних пространствах?
- Закон и свобода. Правда, свободу некоторые понимают по-разному: для многих это возможность двигаться во всех направлениях до бесконечности. Но рано или поздно упрешься в забор: закон ли, право ли другого человека. Только сознание законных препятствий и связанных с ними прав дает то довольство, тот духовный мир, который составляет преимущество свободного перед рабом. Я вижу препятствие и знаю, что если ТУДА нельзя, зато ЗДЕСЬ я полный хозяин. Свободный человек, поняв, например, что мы сидим в грязи, не ограничит свою деятельность праздною перефразировкой этого речения, а поищет средств вылезть из грязи. К этому первый шаг - сознание, как и насколько мы в грязи.
- Разве можно сочетать широту русской натуры со строгостью законов?
- В наше так называемое переходное время часто доводилось встречаться с этим громким изречением. И о таких мнимых качествах нашего народа говорилось не с сожалением, а, напротив, с похвальбой. Любители славянской шири забывали, что широта почти всегда проявляется на счет глубины. По узенькому Одеру безопасно ходят большие пароходы, а по широкому раздолью Волги они то и дело натыкаются на мели.
Но оставим все это и заглянем в крошечный уголок той западной тесноты, где человек не может шагу ступить, не наткнувшись на какой-либо закон. Давно ли, подумаем, мы так заносчиво толковали о бессилии и бедности Запада. Пока мы хвастали, мнимые бедняки успели при помощи незыблемых законов запастись всеми удобствами жизни. Опираясь на строгие учреждения, они сумели, например, удержать старые и развести новые леса в густо населенных местах, сохранив в то же время всякого рода дичину в страшном изобилии. Между тем как мы, отдавшись плоской ширине нашей жизни, до того успели оголить почти безлюдные пустыни, что под конец сами ужаснулись возможных результатов такого образа действий. Мы вечно забываем свою же пословицу: «Любишь кататься, люби саночки возить». А уж куда как любит кататься широкая русская натура.
- В ваших словах чувствуется пессимизм.
- Напротив. От всех напастей есть простой рецепт: практика - дело великое. Только одна она до последней очевидности указывает, в какие стеснительные условия поставлено наше сельское хозяйство. Это не то что в Англии, где и рук много, и времени много. У нас мало и того и другого. Из 12 месяцев в продолжение 7 наша земля, скованная морозами, не дозволяет к себе приступиться, и в продолжение остальных 5 надо во что бы то ни стало совершить все тяжелые операции нашего гигантского земледелия. Нечему удивляться, что целое лето работы обгоняют друг друга и хозяева напрягают все силы ума и воли, чтобы не отстать от торопливого соседа. Если можно чему-либо удивляться в характере нашего народа, то это не воображаемой косности, а действительной, несомненной способности сживаться с новыми, небывалыми формами и условиями жизни.
- У кого тогда учиться управляться с хозяйством, если западный опыт нам не подходит?
- У крестьян, конечно. Крестьянин почерпнул свой быт не из академий, трактатов и теорий, а из тысячелетней практики, и потому быт его является таким органическим целым, стройности и целесообразности которого может позавидовать любое учреждение. В исправном крестьянском хозяйстве всех предметов как раз столько, сколько необходимо для поддержки хозяйства; ни более, ни менее. При меньшем их количестве пришлось бы нуждаться, а при большем одному хозяину-труженику за ними не усмотреть. Не глумиться надо над крестьянином, а учиться у него. Начиная с одежды и кончая рабочими орудиями, попробуйте изменить что-либо в среде той непогоды и бездорожицы, в которой крестьянин вечно вращается, и пуститесь лично с ним конкурировать, тогда скоро поймете значение сермяги, дуги, чересседельня и т.д. Сломите среди степи ваш железный плуг и поезжайте за новым к Бутенопу. Время сева прошло, а крестьянин сам переменил дома сломанную часть сохи и опять пашет.
- Как так получилось, что такой сугубо практичный человек, как вы, пишет столь возвышенные лирические стихотворения? Нет ли в этом противоречия?
- Этой двойственностью своей личности я, признаться, горжусь. Правда, после покупки Степановки мне было не до творчества. Вновь писать я начал только в конце 80-х. В течение долгого времени из-под моего пера выходили только обличительные статьи о пореформенном состоянии сельского хозяйства. На тот момент людям была не нужна моя литература, а мне не нужны были дураки. Публика вокруг была слишком увлечена гражданской поэзией и народничеством, а налет студенческого либерализма у меня давно выветрился. Да и как помещик может не быть консерватором? Критики изображали меня как карикатурного русского помещика, освистывали в прогрессивных журналах как человеконенавистника, мироеда, злостного крепостника, оплакивающего старые времена.
- А в МГУ-то зачем плевали?
- Ну, вспомнили! Я ведь и сам там в свое время учился, между прочим. А плевал в знак презрения в то, во что он превратился: в источник политического разврата. Я ненавидел то, что было чуждо интересам общества.
В материале использованы мемуары Афанасия Фета - «Мои воспоминания», а также труд писателя «Лирическое хозяйство в эпоху реформ».
Подготовил Елена Горбачёва
«Русская планета», 16 сентября 2015
Афанасий Фет: «Учиться нужно у народа»
Интервью с классиком о современной России
2015-й год объявлен в России Годом литературы. «Русская планета» начинает новый проект «Интервью с классиком» - интервью со знаменитыми российскими писателями, творившими в разные времена. Ответами на вопросы будут цитаты из их произведений, писем и дневников. ©Другие интервью с классиками
Поэт Афанасий Фет / Фото: М.Б. Тулинов
Выдающийся поэт - о трудностях земледелия в России и о том, тяжело ли быть помещиком.
Большинству из нас Афанасий Фет известен как лирический поэт. Почти вся Россия до сих пор поет романсы, написанные по его стихотворениям. Однако своим современникам Афанасий Фет был известен и с другой стороны: в качестве богатого и успешного помещика. Мы расспросили писателя о другой стороне его характера и узнали, почему писатель плевал в МГУ.
- Афанасий Афанасьевич, правда ли, что вы ненавидели свою фамилию?
- Почти 40 лет я потратил на возвращение дворянского титула и фамилии - Шеншин. Так получилось, что отцу своему, Афанасию Неофитовичу Шеншину, богатому орловскому помещику, я не был родным сыном. Моя мать сбежала с Афанасием Неофитовичем из Германии в Россию, будучи беременной еще от первого мужа по фамилии Фёт. Когда мне было 14 лет, подлог выяснился, меня лишили титула и права наследства, так я и стал Фётом, позже я переписал ее как Фет. Кровный отец не оставил мне и гроша. Как же мне была ненавистна эта фамилия! Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни? Я отвечу тогда: имя Фет. Я решил пойти на армейскую службу: дворянский титул можно было заслужить через младший офицерский чин, но вскоре правила поменяли, и получить титул через службу в армии стало непросто. Потеря титула стала самым большим несчастьем в моей жизни. «Я между плачущих Шеншин, и Фет я только средь поющих…»
- Как же тогда вам удалось стать Шеншиным?
- Я был бедняком, а теперь, слава богу, Орловский, Курский и Воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Все это я приобрел усиленным трудом, а не мошенничеством. Когда я в 1873 году обратился о возвращении фамилии в письме напрямую к царю, практической надобности в этом не было, меня не интересовало наследство, поскольку я уже был богат; только имя. С этого момента я все свои письма подписывал только как Шеншин. И столовое серебро сразу приказал переделать.
- На какие средства вы смогли купить свое главное имение - Степановку?
- Кто-то скажет, что я просто удачно женился. Пусть так, однако практический ум и хозяйственность всегда были в моем характере. Еще до Манифеста, отменяющего крепостное право, городская жизнь мне наскучила. Правда, в Москве проживал я только осень и зиму, а на лето ездил в Орловскую губернию, в имение сестры моей. Прекрасный старый сад, чудная река Зуша, шоссе в шести верстах, хорошее соседство - кажется, чего бы еще хотеть? Но сделаться зрителем, быв всю жизнь деятелем, тяжело, и я стал сильно подумывать о постоянной деятельности. Мне пришла мысль купить клочок земли и заняться на нем сельским хозяйством; но первое условие, чтобы мне никто не мешал делать, что и как я хочу, и чтобы то, что я считаю своим, было мое действительно.
- Тяжело ли было превратиться из отставного офицера в агронома?
- Продавец имения высказал мне некоторые советы, тем более что я без зазрения совести сознавался в моем неведении. Однако неведение неведением, а надо же составить какой-либо план и что-нибудь делать. Он первый подал мне мысль разделить пашню на четыре поля, указав на убыточность трехпольной системы при вольнонаемном труде. Намек этот я тотчас же принял к сведению и в настоящее время развил его в особенную систему.
- Крепостное право к тому моменту уже отменили. Как вы организовали работу в имении?
- Нанимая рабочего, я обязан его тепло поместить, сытно кормить здоровою пищей, не требовать работ свыше условия и исправно платить заработки. Кроме этого, мне хотелось, чтобы они чувствовали, что я дорожу их благосостоянием.
На днях пришел ко мне наниматься работник. Отчего же, спросили его, ты не остаешься на прежнем месте? Или капитал (так они называют харчи) плох? «Нет, капитал ничего, да после еды хлеб запирают». Скажу, что и сколько именно дается у меня рабочим харчей в неделю: 3 дня щи с салом 1 1/2 фунта на 15 человек; 3 дня щи с солониной по 1/2 фунта на человека; 2 постных дня с конопляным маслом 2 фунта в неделю на 20 человек. Молока, если можно, по штофу на человека, хлеба и картофелю сколько поедят. Зимой соленые, летом свежие огурцы и лук. Круп ровно вдвое против солдатского пая, из которого в артели выходит хорошая каша. Едят три раза в день: за завтраком, обедом и ужином. Кроме того, каждый берет с собою хлеба за пазуху, если хочет.
- Еще во время службы вы много бывали за границей. Как там обстоит дело с ведением хозяйств?
- Если сравнивать наше черноземье даже с тогдашним состоянием остзейского края (современная Прибалтика. - РП), которого не видал с тех пор, разница выходит громадная. Почва этого края не выдерживает никакого сравнения с нашей черноземною полосою, а между тем жители сумели воспользоваться всеми данными, чтобы добиться не только верного, но и прочного благоустройства. Поля возделаны со всевозможною тщательностью, всюду проложили не широкие, но прекрасно содержанные шоссе; леса, дичина и рыболовство не подвергнуты беспощадному расхищению; небольшие, круглые и сильные крестьянские лошади прекрасно содержаны, и вы не встретите ни тощих кляч, попадающихся у нас на каждом шагу, ни нищих.
Портрет поэта Афанасия Афанасьевича Фета кисти Ильи Репина
- Что же поможет нам навести порядок на наших бескрайних пространствах?
- Закон и свобода. Правда, свободу некоторые понимают по-разному: для многих это возможность двигаться во всех направлениях до бесконечности. Но рано или поздно упрешься в забор: закон ли, право ли другого человека. Только сознание законных препятствий и связанных с ними прав дает то довольство, тот духовный мир, который составляет преимущество свободного перед рабом. Я вижу препятствие и знаю, что если ТУДА нельзя, зато ЗДЕСЬ я полный хозяин. Свободный человек, поняв, например, что мы сидим в грязи, не ограничит свою деятельность праздною перефразировкой этого речения, а поищет средств вылезть из грязи. К этому первый шаг - сознание, как и насколько мы в грязи.
- Разве можно сочетать широту русской натуры со строгостью законов?
- В наше так называемое переходное время часто доводилось встречаться с этим громким изречением. И о таких мнимых качествах нашего народа говорилось не с сожалением, а, напротив, с похвальбой. Любители славянской шири забывали, что широта почти всегда проявляется на счет глубины. По узенькому Одеру безопасно ходят большие пароходы, а по широкому раздолью Волги они то и дело натыкаются на мели.
Но оставим все это и заглянем в крошечный уголок той западной тесноты, где человек не может шагу ступить, не наткнувшись на какой-либо закон. Давно ли, подумаем, мы так заносчиво толковали о бессилии и бедности Запада. Пока мы хвастали, мнимые бедняки успели при помощи незыблемых законов запастись всеми удобствами жизни. Опираясь на строгие учреждения, они сумели, например, удержать старые и развести новые леса в густо населенных местах, сохранив в то же время всякого рода дичину в страшном изобилии. Между тем как мы, отдавшись плоской ширине нашей жизни, до того успели оголить почти безлюдные пустыни, что под конец сами ужаснулись возможных результатов такого образа действий. Мы вечно забываем свою же пословицу: «Любишь кататься, люби саночки возить». А уж куда как любит кататься широкая русская натура.
- В ваших словах чувствуется пессимизм.
- Напротив. От всех напастей есть простой рецепт: практика - дело великое. Только одна она до последней очевидности указывает, в какие стеснительные условия поставлено наше сельское хозяйство. Это не то что в Англии, где и рук много, и времени много. У нас мало и того и другого. Из 12 месяцев в продолжение 7 наша земля, скованная морозами, не дозволяет к себе приступиться, и в продолжение остальных 5 надо во что бы то ни стало совершить все тяжелые операции нашего гигантского земледелия. Нечему удивляться, что целое лето работы обгоняют друг друга и хозяева напрягают все силы ума и воли, чтобы не отстать от торопливого соседа. Если можно чему-либо удивляться в характере нашего народа, то это не воображаемой косности, а действительной, несомненной способности сживаться с новыми, небывалыми формами и условиями жизни.
- У кого тогда учиться управляться с хозяйством, если западный опыт нам не подходит?
- У крестьян, конечно. Крестьянин почерпнул свой быт не из академий, трактатов и теорий, а из тысячелетней практики, и потому быт его является таким органическим целым, стройности и целесообразности которого может позавидовать любое учреждение. В исправном крестьянском хозяйстве всех предметов как раз столько, сколько необходимо для поддержки хозяйства; ни более, ни менее. При меньшем их количестве пришлось бы нуждаться, а при большем одному хозяину-труженику за ними не усмотреть. Не глумиться надо над крестьянином, а учиться у него. Начиная с одежды и кончая рабочими орудиями, попробуйте изменить что-либо в среде той непогоды и бездорожицы, в которой крестьянин вечно вращается, и пуститесь лично с ним конкурировать, тогда скоро поймете значение сермяги, дуги, чересседельня и т.д. Сломите среди степи ваш железный плуг и поезжайте за новым к Бутенопу. Время сева прошло, а крестьянин сам переменил дома сломанную часть сохи и опять пашет.
- Как так получилось, что такой сугубо практичный человек, как вы, пишет столь возвышенные лирические стихотворения? Нет ли в этом противоречия?
- Этой двойственностью своей личности я, признаться, горжусь. Правда, после покупки Степановки мне было не до творчества. Вновь писать я начал только в конце 80-х. В течение долгого времени из-под моего пера выходили только обличительные статьи о пореформенном состоянии сельского хозяйства. На тот момент людям была не нужна моя литература, а мне не нужны были дураки. Публика вокруг была слишком увлечена гражданской поэзией и народничеством, а налет студенческого либерализма у меня давно выветрился. Да и как помещик может не быть консерватором? Критики изображали меня как карикатурного русского помещика, освистывали в прогрессивных журналах как человеконенавистника, мироеда, злостного крепостника, оплакивающего старые времена.
- А в МГУ-то зачем плевали?
- Ну, вспомнили! Я ведь и сам там в свое время учился, между прочим. А плевал в знак презрения в то, во что он превратился: в источник политического разврата. Я ненавидел то, что было чуждо интересам общества.
В материале использованы мемуары Афанасия Фета - «Мои воспоминания», а также труд писателя «Лирическое хозяйство в эпоху реформ».
Подготовил Елена Горбачёва
«Русская планета», 16 сентября 2015