Историко-математическое обоснование крестьянской общины
Математическая модель эксплуатации русских крестьян в Средневековье
Переход в России в XV веке от подсечно-огневого к пашенному земледелию был вызван демографическим взрывом, и он стал настоящим Апокалипсисом для крестьян. Просчёты Ивана Грозного в XVI усугубили положение сельского хозяйства, вызвав запустение до 90% хозяйств. ©
~~~~~~~~~~~
Историк Юрий Латов («Журнал институциональных исследований», №2, 2012) частично с помощью математических методов (применение этого метода в том числе вызвано малым количеством источников по изучаемой теме) попытался показать, как и почему в XV-XVI веках появилась крестьянская община, а власть в России окончательно стала самодержавной.
В составленной во второй половине XII века пространной редакции «Русской правды», первого свода правовых норм русской цивилизации, была 85-я статья с несколько «пикантной» формулировкой: «Аще смерд умреть, то задницю князю; аще будуть дщери у него дома, то даяти часть на не; аще будуть за мужем, не даяти части им». Комичное для современного россиянина выражение «задница» обозначало во времена Киевской Руси наследуемое имущество. Что касается содержания термина «смерд», то есть мнение, что в Киевской Руси так называли лично свободных крестьян, владевших обрабатываемой ими землей как аллодом, на праве частной собственности. Следовательно, введение 85-й статьи означало, что в каждом поколении какая-то часть крестьянских аллодов отходит власти в лице князя, который мог посадить на освободившиеся земли других крестьян, но уже не свободных, а лично зависимых от князя.
Белорусский историк Вячеслав Леонидович Носевич, один из ведущих современных белорусских историков-экономистов, провел почти 20 лет назад клиометрическое исследование, направленное на выяснение того, с какой скоростью могло происходить «окняжение» крестьянских наделов при помощи 85-й статьи «Русской правды». «Если пренебречь сравнительно немногочисленными случаями, когда часть выморочного надела доставалась незамужним дочерям, - писал Носевич, - ответ сводится к чисто математической проблеме - определению вероятности того, что смерд-владелец не оставит после себя сыновей».
Носевич решил, что «наиболее оптимальный способ решения такой задачи - метод компьютерного моделирования. Можно смоделировать условия, в которых семьи будут размножаться в конкретных ячейках-наделах, а количество потомков у каждой из них будет определяться на основе населённости надела с помощью генератора случайных чисел. Для достаточно большого числа семей суммарный итог будет соответствовать усредненной вероятности интересующего нас события.
В модели Носевича рассматривалась история» 900 наделов (от освоения новых земель модель абстрагировалась, равно как и от влияния каких-либо иных внешних факторов). «Каждый из них мог принадлежать одной или нескольким малым семьям (родители с детьми, в среднем 5 человек на семью). Ожидаемый коэффициент прироста зависел от количества семей на наделе: если оно было равно 1, то прирост был максимальным, если 2 - он снижался вдвое. При 3-х семьях на наделе ожидаемый прирост становился нулевым, при 4-х и более - отрицательным (количество детей было меньшим, чем количество родителей). Максимальный коэффициент был подобран таким образом, чтобы обеспечить стабильность общей численности моделируемой популяции, и составлял 1,4% за поколение.
Когда надел оказывался перенаселённым (2 и более семьи), то за поколение одна семья могла отселиться на соседний участок, если только он был пустым или заселённым единственной семьей. Максимальное количество детей в крестьянской семье Носевич принял равным 8.
Прежде чем проигрывать на этой модели последствия введения 85-й статьи, Носевич «заселил» все 900 наделов; затем на протяжении 10 поколений их обитатели свободно размножались и расселялись, чтобы структура расселения приобрела случайный характер. Полученная картина неплохо соответствовала реальному распределению семей по наделам, каким оно представляется по данным средневековых инвентарей (около 7 человек на «дым»).
Из 900 моделируемых наделов 25-30% постоянно оказывались незаселенными (пустошами), на каждый из оставшихся приходилось в разных поколениях от 1,2 до 1,75 малых семей (т.е. от 6 до 8 человек), в наиболее усредненном случае - 1,4 семья (7 человек). И вот теперь с 11-го поколения, когда на 643 наделах трудилось 928 семей, Носевич начинал следить за последствиями применения 85-й статьи «Русской правды».
Таким образом, согласно сделанным в модели Носевича допущениям, в разряд княжеской собственности за 6 поколений действия 85-й статьи «Русской правды» (поскольку время жизни одного поколения составляет 25-30 лет, то речь идёт о 150-180 годах, т.е. примерно к 1300 году) должно было перейти до 90% крестьянских аллодов. За 12 поколений (к концу XV века) эта доля должна была возрасти до 99%.
Носевич, используя терминологию концепции «феодализм на Руси», делает вывод: введение в действие 85-й статьи «Русской правды» само по себе было достаточным условием для практически полной феодализации за определенный отрезок времени (несколько веков).
Может, правда, возникнуть вопрос: не проявляется ли в «Русской правде» стремление княжеской власти к захвату выморочного имущества всех подданных - не только крестьян, но и бояр? Однако интерпретация Носевича для эпохи Киевской Руси, пожалуй, имеет основания, поскольку в той же «Русской правде» была статья 86-я «О заднице боярской и о дружине»: «Аже в боярехъ любо в дружине, то за князя задниця не вдеть, но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть». Таким образом, выморочное имущество боярина или дружинника отходило только его потомкам - всё равно, сыновьям или дочерям. Следовательно, если древнерусский князь жаловал боярину или дружиннику земли, то они должны были навсегда остаться частновладельческими. Зато земли крестьян постепенно должны были переходить в руки князя, который затем мог раздавать их своим боярам и превращать земли свободных крестьян в феодально-зависимые.
Модель Носевича можно использовать также для оценки ожидаемых последствий одной из реформ Ивана IV Грозного, который в 1562 году издал указ о конфискации выморочных вотчин. В результате бояре Московского царства оказались в той же ситуации, как и смерды Киевской Руси: их земли должны были с течением времени «перетекать» в руки царя. Более того, «национализация» вотчин могла пойти ещё быстрее, поскольку самодержавный правитель Московии, свободно распоряжаясь жизнью и смертью своих бояр, имел право насильно заточить попавшего в опалу боярина в монастырь, запретить ему жениться, да и просто убить (что Иван Грозный регулярно и делал).
Поэтому, если б этот указ последовательно проводился, то «раз-вотчинивание» можно было бы в основном завершить примерно за 2-3 поколения - менее чем за столетие. К счастью для московских бояр, смерть Ивана Грозного остановила «национализацию» вотчин, а после Смуты начала XVII века московские цари вообще отказались от «грозных» мер в отношении дворянства.
Моделирование перехода от подсечно-огневого к пашенному земледелию в России XV века
Описание тягот и рисков, связанных с трудом русского крестьянина доиндустриальной эпохи, возможно, страдает от «опрокидывания в прошлое» реалий нового времени. Ведь информация о низкой и неустойчивой урожайности (которую приводит, например, Л.В.Милов) относится к пашенному земледелию, которым до конца XV века занималась небольшая часть населения. Так, в Северо-Западной Руси она составляла примерно 10%. Основная же часть, около 90%, жила в малых лесных деревнях (обычно не более 4-х дворов), занимаясь подсечно-огневым земледелием.
Эта агротехнология довольно примитивна, она предполагает частое (через 3-4 года) перемещение с одного лесного участка на другой. Однако дошедшие данные свидетельствуют, что она обеспечивала сказочные урожаи около сам-10, более чем выигрышные на фоне урожаев на пашне сам-3-5. Пока крестьянские семьи кочевали по лесу небольшими группами, выжигая под пашню новые участки, их трудно было «достать» как татарским грабителям, так и княжеским боярам. Не было и зависимости от общины, как не было необходимости в самой общине.
Что же заставило русских крестьян отказаться от этого поистине райского образа жизни, напоминающего атмосферой максимальной раскрепощенности личности американский фронтир Дикого Запада? Для объяснения «изгнания из рая» следует вспомнить предложенную Д. Нортом и Р. Томасом интерпретацию неолитической революции. В первобытном обществе господствовала общая собственность, при которой доступ к редким ресурсам (охотничьим угодьям, местам рыбной ловли) был открыт всем без исключения. Это означает, что существует общее право на использование ресурсов до захвата и индивидуальное право на их использование после захвата. В результате каждый заинтересован в хищническом потреблении ресурсов общего доступа «здесь и сейчас», без заботы о воспроизводстве. Возникает хорошо знакомая экономистам трагедия общих благ.
Пока природные ресурсы были изобильны, отрицательные последствия общей собственности не являлись существенной проблемой. Однако истощение ресурсов из-за роста населения привело примерно 10 тысяч лет тому назад к первой в истории революции в производстве и в институтах.
Д.Норт и Р.Томас предложили считать главным содержанием Первой экономической революции (так они называли неолитическую революцию) появление элементов частной собственности, закрепляющей исключительные права индивида, семьи или племени на редкие ресурсы. Именно преодоление трагедии общих благ позволило остановить падение предельного продукта труда.
Предложенная Р. Нортом и Р. Томасом интерпретация неолитической революции объясняет «парадокс Салинза» (названный так по имени открывшего его антрополога Маршалла Салинза): уцелевшие до XX века первобытные племена, не прошедшие стадию неолитической революции и не знающие частной собственности, питаются заметно сытнее, чем питались, судя по археологическим данным, люди раннецивилизованных обществ. Неолитическая революция, как выясняется, - это не метод повышения жизненного уровня, а путь торможения его падения.
Для объяснения перехода от изобильного подсечно-огневого земледелия к скудному пашенному следует использовать ту же логику, что и для объяснения перехода от охоты к сельскому хозяйству. В XV веке, как свидетельствуют данные по Северо-Западной Руси, ее население почти удвоилось. Разросшееся население быстро заполнило некогда безлюдные леса, частично их уничтожив. Крестьяне столкнулись с быстрым падением предельного продукта. Им пришлось переходить на пашенное земледелие, поскольку при избыточной численности более лес давал меньше, чем пашня. Переход от подсечно-огневого земледелия к пашенному произошёл к конце XV века довольно быстро, примерно за 50 лет. Подвергаясь сильному стрессу, крестьяне отчаянно нуждались в помощи. И эта помощь пришла в лице институтов централизованного государства и общины. Свободный труд остался в прошлом, впереди был «восточный деспотизм».
Предложенная Э.С.Кульпиным концепция социально-экологического кризиса XV века заставляет внести некоторые коррективы и в рассуждения Д. Норта и Р. Томаса. Видимо, в ситуации истощения общих благ всегда происходит спецификация прав собственности, но при этом совсем не обязательно развивается «нормальная» частная собственность. Функцию регулятора собственнических отношений могли брать на себя и такие коллективистские институты, как государство и община.
Объяснение кризиса XVI века при помощи модели демографической цикличности
Изучая доиндустриальные общества, американский демограф начала XX века Раймонд Пирл пришёл к выводу о циклических колебаниях численности населения - демографических циклах. По его мнению, рост населения описывается «логистической кривой»: сначала население возрастает довольно медленно, потом рост ускоряется, но через некоторое время кривая приближается к асимптоте, поворачивает и далее движется вдоль асимптоты. Это означает, что популяция приблизилась к границам экологической ниши, и голодная смертность скомпенсировала естественную рождаемость.
Поскольку продовольственные ресурсы в доиндустриальных обществах стабильны, то по мере роста населения соответственно убывает душевое потребление. «Ножницы» между растущим населением и падающим потреблением приводят общество на грань срыва, когда случайные внешние факторы (война или неурожаи) могут привести к демографической катастрофе - гибели значительной части населения. После этого демографическое давление падает и начинается новый демографический цикл.
Проверка концепции Р. Пирла наталкивается на слабость исторической статистики: если об изменениях численности населения еще можно как-то судить, то об уровне потребления данных практически нет. Однако мерилом избытка или недостатка ресурсов могут послужить цены на продукты и реальная заработная плата. Этот вопрос позже подробно изучил Майкл Постан. Анализируя последствия «черной смерти» XIV веке, он сформулировал следующую цепочку причин и следствий: убыль населения приводит к тому, что на смену прежней нехватке земли приходит её избыток, появляется нехватка рабочей силы; следствиями недостатка рабочей силы являются резкое возрастание реальной заработной платы (т.е. платы, исчисленной в зерне) и понижение ценности земли (т.е. уменьшение земельной ренты, оброков и барщины).
Опираясь на модели зарубежных историков-демографов, современный российский историк С.А.Нефедов дал экономическую интерпретацию кризиса Московского царства в конце XVI века. Традиционно принято объяснять этот кризис провалами политики Ивана Грозного - Ливонской войной и опричниной. Однако, согласно концепции С. А.Нефедова, ошибки Ивана IV лишь усугубили уже начавшийся кризис.
В первой половине XVI века Московское царство находилось на подъёме, показателем чего стал рост населения примерно на 50%. Симптомом перенаселения стало падение оплаты вольнонаемных работников: если около 1520 году на обычную дневную оплату можно было купить примерно 11 кг хлеба, то в 1568 г. - лишь 4 кг.
«Последней каплей» стала Ливонская война, в ходе которой России оказалась почти «в кольце фронтов», сражаясь одновременно с ливонцами, Швецией, Литвой и Крымом. В 1566 году царь Иван IV созвал Земской собор, чтобы решить, нужно ли продолжать войну. Европейские парламенты в такой ситуации обычно отказывали - вспомним, что Английская революция началась с отказа английского парламента ввести по требованию Карла I новые налоги для финансирования подавления Шотландии. Поскольку российские Земские соборы не были похожи на английский парламент, то члены собора, уловив настроение царя, практически единодушно высказались за продолжение войны и за увеличение налогов.
«Это было роковое решение, - пишет Нефедов, - которое привело к катастрофе».
После собора 1566 года налоги составляли около 3,5 пудов на душу населения - в два раза больше, чем в начале 1550-х. Поскольку уже в середине XVI века крестьяне начинали систематически голодать, то изъятие и так не достаточного для пропитания зерна неизбежно должно было привести к катастрофическому голоду и к вспышке эпидемий. Опричные «эксперименты» Ивана Грозного, неурожай и эпидемия чумы превратили голод во время войны в настоящий Апокалипсис.
Исторические материалы наглядно показывают нарастание голода и эпидемий на Новгородчине с 1560 года: чуть более чем за десятилетие доля запустевших хозяйств взлетела с 9,9% до 93,2%.
При «обыске» в 1573 году писцы указывали причины запустения обеж, ухода или гибели хозяев: голод, мор, бегство от податей, от насилия войск, двигавшихся в Ливонию по проходившим по пятине дорогам. Часть обеж запустела от вывоза крестьян в поместья опричников.
Изучение обрывочных данных о зарплате наёмных монастырских работников и о земельной ренте в России конца XVI века подтверждает концепцию М. Постана. Так, реальная заработная плата в 1576 году превышала стоимость 9 кг хлеба. Что же касается поборов с крестьянских хозяйств, то если в 1540-1560-е годы совокупная величина оброка и налога составляла примерно 10-14 пудов хлеба с души, то к 1580-1590-м она упала до 2-4 пудов - примерно в 5 раз.
Таким образом, «в период, последовавший за катастрофой 1570-х, уровень эксплуатации крестьян не увеличился (как утверждают некоторые историки), а, напротив, значительно снизился - в полном соответствии с экономической теорией.
История катастрофы 1570-х годов показывает, что действия российской самодержавной власти не только не всегда сглаживали «провалы» природно-географической среды, но и часто порождали ещё более тяжелые «провалы» самодержавия. Поскольку деспотическая власть практически бесконтрольна, то на плечи россиян наряду с рисками, связанными с особенностями природно-географической среды, в средние века и новое время легли еще и риски, связанные с непредсказуемостью поведения правящих самодержцев.
Толкователь, 3 апреля 2014
Переход в России в XV веке от подсечно-огневого к пашенному земледелию был вызван демографическим взрывом, и он стал настоящим Апокалипсисом для крестьян. Просчёты Ивана Грозного в XVI усугубили положение сельского хозяйства, вызвав запустение до 90% хозяйств. ©
~~~~~~~~~~~
Историк Юрий Латов («Журнал институциональных исследований», №2, 2012) частично с помощью математических методов (применение этого метода в том числе вызвано малым количеством источников по изучаемой теме) попытался показать, как и почему в XV-XVI веках появилась крестьянская община, а власть в России окончательно стала самодержавной.
В составленной во второй половине XII века пространной редакции «Русской правды», первого свода правовых норм русской цивилизации, была 85-я статья с несколько «пикантной» формулировкой: «Аще смерд умреть, то задницю князю; аще будуть дщери у него дома, то даяти часть на не; аще будуть за мужем, не даяти части им». Комичное для современного россиянина выражение «задница» обозначало во времена Киевской Руси наследуемое имущество. Что касается содержания термина «смерд», то есть мнение, что в Киевской Руси так называли лично свободных крестьян, владевших обрабатываемой ими землей как аллодом, на праве частной собственности. Следовательно, введение 85-й статьи означало, что в каждом поколении какая-то часть крестьянских аллодов отходит власти в лице князя, который мог посадить на освободившиеся земли других крестьян, но уже не свободных, а лично зависимых от князя.
Белорусский историк Вячеслав Леонидович Носевич, один из ведущих современных белорусских историков-экономистов, провел почти 20 лет назад клиометрическое исследование, направленное на выяснение того, с какой скоростью могло происходить «окняжение» крестьянских наделов при помощи 85-й статьи «Русской правды». «Если пренебречь сравнительно немногочисленными случаями, когда часть выморочного надела доставалась незамужним дочерям, - писал Носевич, - ответ сводится к чисто математической проблеме - определению вероятности того, что смерд-владелец не оставит после себя сыновей».
Носевич решил, что «наиболее оптимальный способ решения такой задачи - метод компьютерного моделирования. Можно смоделировать условия, в которых семьи будут размножаться в конкретных ячейках-наделах, а количество потомков у каждой из них будет определяться на основе населённости надела с помощью генератора случайных чисел. Для достаточно большого числа семей суммарный итог будет соответствовать усредненной вероятности интересующего нас события.
В модели Носевича рассматривалась история» 900 наделов (от освоения новых земель модель абстрагировалась, равно как и от влияния каких-либо иных внешних факторов). «Каждый из них мог принадлежать одной или нескольким малым семьям (родители с детьми, в среднем 5 человек на семью). Ожидаемый коэффициент прироста зависел от количества семей на наделе: если оно было равно 1, то прирост был максимальным, если 2 - он снижался вдвое. При 3-х семьях на наделе ожидаемый прирост становился нулевым, при 4-х и более - отрицательным (количество детей было меньшим, чем количество родителей). Максимальный коэффициент был подобран таким образом, чтобы обеспечить стабильность общей численности моделируемой популяции, и составлял 1,4% за поколение.
Когда надел оказывался перенаселённым (2 и более семьи), то за поколение одна семья могла отселиться на соседний участок, если только он был пустым или заселённым единственной семьей. Максимальное количество детей в крестьянской семье Носевич принял равным 8.
Прежде чем проигрывать на этой модели последствия введения 85-й статьи, Носевич «заселил» все 900 наделов; затем на протяжении 10 поколений их обитатели свободно размножались и расселялись, чтобы структура расселения приобрела случайный характер. Полученная картина неплохо соответствовала реальному распределению семей по наделам, каким оно представляется по данным средневековых инвентарей (около 7 человек на «дым»).
Из 900 моделируемых наделов 25-30% постоянно оказывались незаселенными (пустошами), на каждый из оставшихся приходилось в разных поколениях от 1,2 до 1,75 малых семей (т.е. от 6 до 8 человек), в наиболее усредненном случае - 1,4 семья (7 человек). И вот теперь с 11-го поколения, когда на 643 наделах трудилось 928 семей, Носевич начинал следить за последствиями применения 85-й статьи «Русской правды».
Таким образом, согласно сделанным в модели Носевича допущениям, в разряд княжеской собственности за 6 поколений действия 85-й статьи «Русской правды» (поскольку время жизни одного поколения составляет 25-30 лет, то речь идёт о 150-180 годах, т.е. примерно к 1300 году) должно было перейти до 90% крестьянских аллодов. За 12 поколений (к концу XV века) эта доля должна была возрасти до 99%.
Носевич, используя терминологию концепции «феодализм на Руси», делает вывод: введение в действие 85-й статьи «Русской правды» само по себе было достаточным условием для практически полной феодализации за определенный отрезок времени (несколько веков).
Может, правда, возникнуть вопрос: не проявляется ли в «Русской правде» стремление княжеской власти к захвату выморочного имущества всех подданных - не только крестьян, но и бояр? Однако интерпретация Носевича для эпохи Киевской Руси, пожалуй, имеет основания, поскольку в той же «Русской правде» была статья 86-я «О заднице боярской и о дружине»: «Аже в боярехъ любо в дружине, то за князя задниця не вдеть, но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть». Таким образом, выморочное имущество боярина или дружинника отходило только его потомкам - всё равно, сыновьям или дочерям. Следовательно, если древнерусский князь жаловал боярину или дружиннику земли, то они должны были навсегда остаться частновладельческими. Зато земли крестьян постепенно должны были переходить в руки князя, который затем мог раздавать их своим боярам и превращать земли свободных крестьян в феодально-зависимые.
Модель Носевича можно использовать также для оценки ожидаемых последствий одной из реформ Ивана IV Грозного, который в 1562 году издал указ о конфискации выморочных вотчин. В результате бояре Московского царства оказались в той же ситуации, как и смерды Киевской Руси: их земли должны были с течением времени «перетекать» в руки царя. Более того, «национализация» вотчин могла пойти ещё быстрее, поскольку самодержавный правитель Московии, свободно распоряжаясь жизнью и смертью своих бояр, имел право насильно заточить попавшего в опалу боярина в монастырь, запретить ему жениться, да и просто убить (что Иван Грозный регулярно и делал).
Поэтому, если б этот указ последовательно проводился, то «раз-вотчинивание» можно было бы в основном завершить примерно за 2-3 поколения - менее чем за столетие. К счастью для московских бояр, смерть Ивана Грозного остановила «национализацию» вотчин, а после Смуты начала XVII века московские цари вообще отказались от «грозных» мер в отношении дворянства.
Моделирование перехода от подсечно-огневого к пашенному земледелию в России XV века
Описание тягот и рисков, связанных с трудом русского крестьянина доиндустриальной эпохи, возможно, страдает от «опрокидывания в прошлое» реалий нового времени. Ведь информация о низкой и неустойчивой урожайности (которую приводит, например, Л.В.Милов) относится к пашенному земледелию, которым до конца XV века занималась небольшая часть населения. Так, в Северо-Западной Руси она составляла примерно 10%. Основная же часть, около 90%, жила в малых лесных деревнях (обычно не более 4-х дворов), занимаясь подсечно-огневым земледелием.
Эта агротехнология довольно примитивна, она предполагает частое (через 3-4 года) перемещение с одного лесного участка на другой. Однако дошедшие данные свидетельствуют, что она обеспечивала сказочные урожаи около сам-10, более чем выигрышные на фоне урожаев на пашне сам-3-5. Пока крестьянские семьи кочевали по лесу небольшими группами, выжигая под пашню новые участки, их трудно было «достать» как татарским грабителям, так и княжеским боярам. Не было и зависимости от общины, как не было необходимости в самой общине.
Что же заставило русских крестьян отказаться от этого поистине райского образа жизни, напоминающего атмосферой максимальной раскрепощенности личности американский фронтир Дикого Запада? Для объяснения «изгнания из рая» следует вспомнить предложенную Д. Нортом и Р. Томасом интерпретацию неолитической революции. В первобытном обществе господствовала общая собственность, при которой доступ к редким ресурсам (охотничьим угодьям, местам рыбной ловли) был открыт всем без исключения. Это означает, что существует общее право на использование ресурсов до захвата и индивидуальное право на их использование после захвата. В результате каждый заинтересован в хищническом потреблении ресурсов общего доступа «здесь и сейчас», без заботы о воспроизводстве. Возникает хорошо знакомая экономистам трагедия общих благ.
Пока природные ресурсы были изобильны, отрицательные последствия общей собственности не являлись существенной проблемой. Однако истощение ресурсов из-за роста населения привело примерно 10 тысяч лет тому назад к первой в истории революции в производстве и в институтах.
Д.Норт и Р.Томас предложили считать главным содержанием Первой экономической революции (так они называли неолитическую революцию) появление элементов частной собственности, закрепляющей исключительные права индивида, семьи или племени на редкие ресурсы. Именно преодоление трагедии общих благ позволило остановить падение предельного продукта труда.
Предложенная Р. Нортом и Р. Томасом интерпретация неолитической революции объясняет «парадокс Салинза» (названный так по имени открывшего его антрополога Маршалла Салинза): уцелевшие до XX века первобытные племена, не прошедшие стадию неолитической революции и не знающие частной собственности, питаются заметно сытнее, чем питались, судя по археологическим данным, люди раннецивилизованных обществ. Неолитическая революция, как выясняется, - это не метод повышения жизненного уровня, а путь торможения его падения.
Для объяснения перехода от изобильного подсечно-огневого земледелия к скудному пашенному следует использовать ту же логику, что и для объяснения перехода от охоты к сельскому хозяйству. В XV веке, как свидетельствуют данные по Северо-Западной Руси, ее население почти удвоилось. Разросшееся население быстро заполнило некогда безлюдные леса, частично их уничтожив. Крестьяне столкнулись с быстрым падением предельного продукта. Им пришлось переходить на пашенное земледелие, поскольку при избыточной численности более лес давал меньше, чем пашня. Переход от подсечно-огневого земледелия к пашенному произошёл к конце XV века довольно быстро, примерно за 50 лет. Подвергаясь сильному стрессу, крестьяне отчаянно нуждались в помощи. И эта помощь пришла в лице институтов централизованного государства и общины. Свободный труд остался в прошлом, впереди был «восточный деспотизм».
Предложенная Э.С.Кульпиным концепция социально-экологического кризиса XV века заставляет внести некоторые коррективы и в рассуждения Д. Норта и Р. Томаса. Видимо, в ситуации истощения общих благ всегда происходит спецификация прав собственности, но при этом совсем не обязательно развивается «нормальная» частная собственность. Функцию регулятора собственнических отношений могли брать на себя и такие коллективистские институты, как государство и община.
Объяснение кризиса XVI века при помощи модели демографической цикличности
Изучая доиндустриальные общества, американский демограф начала XX века Раймонд Пирл пришёл к выводу о циклических колебаниях численности населения - демографических циклах. По его мнению, рост населения описывается «логистической кривой»: сначала население возрастает довольно медленно, потом рост ускоряется, но через некоторое время кривая приближается к асимптоте, поворачивает и далее движется вдоль асимптоты. Это означает, что популяция приблизилась к границам экологической ниши, и голодная смертность скомпенсировала естественную рождаемость.
Поскольку продовольственные ресурсы в доиндустриальных обществах стабильны, то по мере роста населения соответственно убывает душевое потребление. «Ножницы» между растущим населением и падающим потреблением приводят общество на грань срыва, когда случайные внешние факторы (война или неурожаи) могут привести к демографической катастрофе - гибели значительной части населения. После этого демографическое давление падает и начинается новый демографический цикл.
Проверка концепции Р. Пирла наталкивается на слабость исторической статистики: если об изменениях численности населения еще можно как-то судить, то об уровне потребления данных практически нет. Однако мерилом избытка или недостатка ресурсов могут послужить цены на продукты и реальная заработная плата. Этот вопрос позже подробно изучил Майкл Постан. Анализируя последствия «черной смерти» XIV веке, он сформулировал следующую цепочку причин и следствий: убыль населения приводит к тому, что на смену прежней нехватке земли приходит её избыток, появляется нехватка рабочей силы; следствиями недостатка рабочей силы являются резкое возрастание реальной заработной платы (т.е. платы, исчисленной в зерне) и понижение ценности земли (т.е. уменьшение земельной ренты, оброков и барщины).
Опираясь на модели зарубежных историков-демографов, современный российский историк С.А.Нефедов дал экономическую интерпретацию кризиса Московского царства в конце XVI века. Традиционно принято объяснять этот кризис провалами политики Ивана Грозного - Ливонской войной и опричниной. Однако, согласно концепции С. А.Нефедова, ошибки Ивана IV лишь усугубили уже начавшийся кризис.
В первой половине XVI века Московское царство находилось на подъёме, показателем чего стал рост населения примерно на 50%. Симптомом перенаселения стало падение оплаты вольнонаемных работников: если около 1520 году на обычную дневную оплату можно было купить примерно 11 кг хлеба, то в 1568 г. - лишь 4 кг.
«Последней каплей» стала Ливонская война, в ходе которой России оказалась почти «в кольце фронтов», сражаясь одновременно с ливонцами, Швецией, Литвой и Крымом. В 1566 году царь Иван IV созвал Земской собор, чтобы решить, нужно ли продолжать войну. Европейские парламенты в такой ситуации обычно отказывали - вспомним, что Английская революция началась с отказа английского парламента ввести по требованию Карла I новые налоги для финансирования подавления Шотландии. Поскольку российские Земские соборы не были похожи на английский парламент, то члены собора, уловив настроение царя, практически единодушно высказались за продолжение войны и за увеличение налогов.
«Это было роковое решение, - пишет Нефедов, - которое привело к катастрофе».
После собора 1566 года налоги составляли около 3,5 пудов на душу населения - в два раза больше, чем в начале 1550-х. Поскольку уже в середине XVI века крестьяне начинали систематически голодать, то изъятие и так не достаточного для пропитания зерна неизбежно должно было привести к катастрофическому голоду и к вспышке эпидемий. Опричные «эксперименты» Ивана Грозного, неурожай и эпидемия чумы превратили голод во время войны в настоящий Апокалипсис.
Исторические материалы наглядно показывают нарастание голода и эпидемий на Новгородчине с 1560 года: чуть более чем за десятилетие доля запустевших хозяйств взлетела с 9,9% до 93,2%.
При «обыске» в 1573 году писцы указывали причины запустения обеж, ухода или гибели хозяев: голод, мор, бегство от податей, от насилия войск, двигавшихся в Ливонию по проходившим по пятине дорогам. Часть обеж запустела от вывоза крестьян в поместья опричников.
Изучение обрывочных данных о зарплате наёмных монастырских работников и о земельной ренте в России конца XVI века подтверждает концепцию М. Постана. Так, реальная заработная плата в 1576 году превышала стоимость 9 кг хлеба. Что же касается поборов с крестьянских хозяйств, то если в 1540-1560-е годы совокупная величина оброка и налога составляла примерно 10-14 пудов хлеба с души, то к 1580-1590-м она упала до 2-4 пудов - примерно в 5 раз.
Таким образом, «в период, последовавший за катастрофой 1570-х, уровень эксплуатации крестьян не увеличился (как утверждают некоторые историки), а, напротив, значительно снизился - в полном соответствии с экономической теорией.
История катастрофы 1570-х годов показывает, что действия российской самодержавной власти не только не всегда сглаживали «провалы» природно-географической среды, но и часто порождали ещё более тяжелые «провалы» самодержавия. Поскольку деспотическая власть практически бесконтрольна, то на плечи россиян наряду с рисками, связанными с особенностями природно-географической среды, в средние века и новое время легли еще и риски, связанные с непредсказуемостью поведения правящих самодержцев.
Толкователь, 3 апреля 2014