Дух вольных степей или полный жибек жопы
Для тех, кто не знает, в Узбекистане довольно жесткая система регистрации. Сам закон написан довольно туманно, но трактуется погранцами примерно так: «Любой понаехавший может находиться в славном Узбекистоне без ночевки в гостинице ровно три дня, считая со дня заезда». Гостиницы в Узбекистане недорогие, но нам, нищебродам, в палатке дешевле. По сути, из-за этого самого сраного закона мы мчали по стране, как обезумевшие. Но уезжать не хотелось и мы решили обнулить штампики с помощью въезда-выезда в Казахстан. Благо, от Ташкента до казахского погран-городка с живописным названием Жибек-Жолы всего двадцать с лишним километров.
До узбекской стороны границы мы добрались ближе к вечеру. Нежно шелестела зеленая от свежего теплого ветерка трава по сторонам лениво журчащей речки, туда-сюда сновали специально обученные заполнители миграционных карточек и таможенных деклараций, вежливые хорошо одетые солдаты прощались с нами на прекрасном русском языке, а местные уступали очередь (мы, к слову, были единственными белыми людьми в тысячной толпе на пропускном пункте).
На казахской стороне КПП к двум белым людям в штанах-алладинах с огромными рюкзаками за спиной вышла целая депутация - начальник таможни и двое солдат. Начальник озабоченно хмурил брови, солдаты лупали на нас своими кочевьими глазами. Я сказал: «Здравствуйте!». Брови начальника поползли к козырьку, а рот сначала округлился, чтобы затем с непроизвольным облегчением исторгнуть: «Блядь, слава богу, русские!». Тот же рот, как выяснилось, готовился выдавить из себя ненавистное «Хело» чертовым туристам. Мы въехали в Казахстан.
Выход из здания КПП вел в степь без переходов и прелюдий. В сумерках светились сотни окошек обменно-валютных будочек метр на метр из ржавой жести, сразу за их рядами начинались покосившиеся халупы, откуда слышался яростный собачий лай. В неверном свете мангалов плыл откуда-то едкий помоечный дым, вдалеке рдело зловещее зарево. Немного опешив, мы все-таки двинулись вдоль валютчиков в поисках места под палатку. Когда мы, было, совсем решились на ночлег в кирпичных развалинах, из сумрака в круг света от наших налобных фонариков ворвалось двое бешено храпящих коней. «Я не буду здесь спать», - сказала Юля. Я разлепил намертво сомкнутые веки, и мы пошли ждать полуночи в местном кабаке, обтянутым для тепла мутным полиэтиленом. Пиво шимкентское обладало двумя главными качествами: комнатной температурой и лихим слоганом «Дух вольных степей». На этикетке этот самый дух восседал верхом на лошади, очень похожей на тех двух, что чуть не втоптали нас в кирпичную крошку, во всяком случае, глаза они пучили похоже. Шимкентское тепло булькало, мы дожидались полуночи, чтобы вернуться к речке и травке Узбекистона из этого Жибека жопы и там наконец-то повалиться спать.
Казахская полночь, суровые кочевники в камуфляже не узнают нас и даже не спрашивают, почему мы покидаем их страну после нескольких часов пребывания. Понуро бредем через ничейную землю, подальше от выпученных лошадиных глаз и запаха дыма, вот узбекская сторона, вот курит узбекский таможенник.
- Который час не подскажете?
- Одиннадцать, ребята, а вы чего так рано вернулись?
Мы забыли про разницу во времени в Казахстане. Таможенник милостиво разрешил нам, осовелым, посидеть на рюкзаках в ожидании теперь уже узбекской полуночи, и скоро еще трое его коллег сосредоточенно выпускали клубы сигаретного дыма вокруг нас. Шимкентское настраивало на шуточный лад, и я вкратце пересказал впечатления от нескольких часов в гостях у страны-соседа. Таможенникам понравилось. Вернувшаяся из туалета Юля корректно заметила нашим новым друзьям: «Вы знаете у вас там очередь». Да, все правильно, все работники таможни минут с пятнадцать весело дымили снаружи, расспрашивая двух фриков о том и о сем, пока их дожидались жаждущие попасть в Узбекистан местные.
Наконец бесконечное ожидание закончилось, полночь все-таки свершилась и два полусонных зомби (один из них вконец осоловевший от Шимкентского) встали в заветную очередь. Вы ведь проходили таможню в России? Серьезность толстым слоем размазана по лицам офицеров, линию никто не пересекает, люди мнут паспорта. Так вот, одна из самых людных границ Узбекистана и Казахстана совсем не такая. Когда одному из наших новообретенных товарищей надоело сидеть в тишине, он просто поставил что-то англоорущее с мобилы и начал качать в такт головой. Была уже половина первого, и усталость, недосып, и в особенности Шимкентское пробудили во мне дух вольных степей. Он заставлял меня двигаться в такт чего-то танцевального с огромным рюкзаком на стене. Таможенники начали похлапывать и ржать, бодря меня криками «Давай!!!» из-за своих окошечек. Местные оборачивались и из их карих глаз глядела азиатская ненависть.
В общем, к той самой речке мы вернулись совсем не теми, что проходили мимо нее в первый раз. В свете луны и фонариков, мы ставили, матерясь, палатки, и пытались от усталости не упасть в них сразу. Потом к лунному и нашему свету прибавился еще один, более яркий. Я повернулся (со своим налобным фонариком) в сторону звука шагов и обмер - ко мне шел человек с автоматом наперевес. Он что-то проговорил на узбекском, указывая на палатки. Я сказал: «Мы ставим палатки, мы тут поспим, ладно?». Он замотал головой и автоматом, стало страшно. Собрали палатки, перешли речку, сбросили рюкзаки и замерли в перекрещенных лучах теперь уже двух автоматчиков. Понятно. Вся эта травка, вся эта речка с ее журчаньем, о которых так хорошо мечталось в задымленном инферно по ту сторону границы - все это для них, мускулистых парней с автоматами, а мы можем валить к шайтану вместе со своими палатками, рюкзаками и мечтами о сне.
Отойдя от приграничной зоны, мы запинаясь брели по улочкам узбекской деревни, где не было места двум бродягам. Трещали сверчки, светила луна, резало плечи от рюкзака. Когда силы оставили нас окончательно мы вытащили пенки и спальники и завалились спать на две верхние ступени крыльца магазина в надежде, что все будет хорошо. И все было хорошо, только подходили время от времени бредущие в сторону границы местные, кто пописать, а кто поболтать с двумя странными свертками. Мы мычали им что-то в ответ в свете узбекской луны, и слышались сквозь сон с дороги крики: «И Бодров и погром!»…
Утром мы уехали в Ташкент на маршрутке. На ней было написано: «Ипподром»
До узбекской стороны границы мы добрались ближе к вечеру. Нежно шелестела зеленая от свежего теплого ветерка трава по сторонам лениво журчащей речки, туда-сюда сновали специально обученные заполнители миграционных карточек и таможенных деклараций, вежливые хорошо одетые солдаты прощались с нами на прекрасном русском языке, а местные уступали очередь (мы, к слову, были единственными белыми людьми в тысячной толпе на пропускном пункте).
На казахской стороне КПП к двум белым людям в штанах-алладинах с огромными рюкзаками за спиной вышла целая депутация - начальник таможни и двое солдат. Начальник озабоченно хмурил брови, солдаты лупали на нас своими кочевьими глазами. Я сказал: «Здравствуйте!». Брови начальника поползли к козырьку, а рот сначала округлился, чтобы затем с непроизвольным облегчением исторгнуть: «Блядь, слава богу, русские!». Тот же рот, как выяснилось, готовился выдавить из себя ненавистное «Хело» чертовым туристам. Мы въехали в Казахстан.
Выход из здания КПП вел в степь без переходов и прелюдий. В сумерках светились сотни окошек обменно-валютных будочек метр на метр из ржавой жести, сразу за их рядами начинались покосившиеся халупы, откуда слышался яростный собачий лай. В неверном свете мангалов плыл откуда-то едкий помоечный дым, вдалеке рдело зловещее зарево. Немного опешив, мы все-таки двинулись вдоль валютчиков в поисках места под палатку. Когда мы, было, совсем решились на ночлег в кирпичных развалинах, из сумрака в круг света от наших налобных фонариков ворвалось двое бешено храпящих коней. «Я не буду здесь спать», - сказала Юля. Я разлепил намертво сомкнутые веки, и мы пошли ждать полуночи в местном кабаке, обтянутым для тепла мутным полиэтиленом. Пиво шимкентское обладало двумя главными качествами: комнатной температурой и лихим слоганом «Дух вольных степей». На этикетке этот самый дух восседал верхом на лошади, очень похожей на тех двух, что чуть не втоптали нас в кирпичную крошку, во всяком случае, глаза они пучили похоже. Шимкентское тепло булькало, мы дожидались полуночи, чтобы вернуться к речке и травке Узбекистона из этого Жибека жопы и там наконец-то повалиться спать.
Казахская полночь, суровые кочевники в камуфляже не узнают нас и даже не спрашивают, почему мы покидаем их страну после нескольких часов пребывания. Понуро бредем через ничейную землю, подальше от выпученных лошадиных глаз и запаха дыма, вот узбекская сторона, вот курит узбекский таможенник.
- Который час не подскажете?
- Одиннадцать, ребята, а вы чего так рано вернулись?
Мы забыли про разницу во времени в Казахстане. Таможенник милостиво разрешил нам, осовелым, посидеть на рюкзаках в ожидании теперь уже узбекской полуночи, и скоро еще трое его коллег сосредоточенно выпускали клубы сигаретного дыма вокруг нас. Шимкентское настраивало на шуточный лад, и я вкратце пересказал впечатления от нескольких часов в гостях у страны-соседа. Таможенникам понравилось. Вернувшаяся из туалета Юля корректно заметила нашим новым друзьям: «Вы знаете у вас там очередь». Да, все правильно, все работники таможни минут с пятнадцать весело дымили снаружи, расспрашивая двух фриков о том и о сем, пока их дожидались жаждущие попасть в Узбекистан местные.
Наконец бесконечное ожидание закончилось, полночь все-таки свершилась и два полусонных зомби (один из них вконец осоловевший от Шимкентского) встали в заветную очередь. Вы ведь проходили таможню в России? Серьезность толстым слоем размазана по лицам офицеров, линию никто не пересекает, люди мнут паспорта. Так вот, одна из самых людных границ Узбекистана и Казахстана совсем не такая. Когда одному из наших новообретенных товарищей надоело сидеть в тишине, он просто поставил что-то англоорущее с мобилы и начал качать в такт головой. Была уже половина первого, и усталость, недосып, и в особенности Шимкентское пробудили во мне дух вольных степей. Он заставлял меня двигаться в такт чего-то танцевального с огромным рюкзаком на стене. Таможенники начали похлапывать и ржать, бодря меня криками «Давай!!!» из-за своих окошечек. Местные оборачивались и из их карих глаз глядела азиатская ненависть.
В общем, к той самой речке мы вернулись совсем не теми, что проходили мимо нее в первый раз. В свете луны и фонариков, мы ставили, матерясь, палатки, и пытались от усталости не упасть в них сразу. Потом к лунному и нашему свету прибавился еще один, более яркий. Я повернулся (со своим налобным фонариком) в сторону звука шагов и обмер - ко мне шел человек с автоматом наперевес. Он что-то проговорил на узбекском, указывая на палатки. Я сказал: «Мы ставим палатки, мы тут поспим, ладно?». Он замотал головой и автоматом, стало страшно. Собрали палатки, перешли речку, сбросили рюкзаки и замерли в перекрещенных лучах теперь уже двух автоматчиков. Понятно. Вся эта травка, вся эта речка с ее журчаньем, о которых так хорошо мечталось в задымленном инферно по ту сторону границы - все это для них, мускулистых парней с автоматами, а мы можем валить к шайтану вместе со своими палатками, рюкзаками и мечтами о сне.
Отойдя от приграничной зоны, мы запинаясь брели по улочкам узбекской деревни, где не было места двум бродягам. Трещали сверчки, светила луна, резало плечи от рюкзака. Когда силы оставили нас окончательно мы вытащили пенки и спальники и завалились спать на две верхние ступени крыльца магазина в надежде, что все будет хорошо. И все было хорошо, только подходили время от времени бредущие в сторону границы местные, кто пописать, а кто поболтать с двумя странными свертками. Мы мычали им что-то в ответ в свете узбекской луны, и слышались сквозь сон с дороги крики: «И Бодров и погром!»…
Утром мы уехали в Ташкент на маршрутке. На ней было написано: «Ипподром»