Воспоминания. Моя семья. 14.
Декабрь 1957 года. В актовом зале, который располагался на последнем этаже стояла елка. Вокруг нее суетились ученики разных классов, в основном, старших. Кто-то развешивал плакаты и воздушные шары, кто-то украшал елку игрушками, гирляндами. Я тоже несла что-то для украшения зала. На лестнице мне встретился рослый красивый парень с вьющимися волосами, я знала, что он учится в десятом "В". У них в классе все парни были рослыми, на переменах они стояли оживленной группой около окна. Учителя с беспокойством на них поглядывали. Все, кроме Галины Петровны - учительницы физкультуры: она была у них классной руководительницей и всегда стояла на защите своих учеников.
Алексей в классе. За ним сидит сестра Гали Бубок, которая была моей ровесницей и училась в параллельном классе.
А до этой встречи еще летом я однажды проснулась солнечным утром и размечталась о чем - то пока неясном, но приятном. Вот господь Бог и выполнил мое смутное желание. Ведь не зря по маминой линии у нас в роду было много священников.
Эта встреча как-то мне запала в душу, но познакомились мы только в конце следующего года. Мне исполнилось пятнадцать, я дружила с мальчишками из нашего класса. Мы все вместе изредка собирались у кого - нибудь на квартире, жили почти все в нашем доме или в соседних: "сером" доме и доме с булочной. Но все было как-то по детски, это даже влюбленностью нельзя было назвать.
Осенью все старшие классы, начиная с восьмого, дежурили в раздевалке, принимали у учеников пальто и давали номерки. Вот тогда мы и познакомились: Алик дружил с Геной Каревым из нашего подъезда, вот так и познакомились, просто стали здороваться. Алексею было семнадцать, но через несколько месяцев в декабре исполнялось восемнадцать, а мне было пятнадцать. Он считал меня маленькой, особого интереса не проявлял. Мне привычнее звать его Аликом, так звал его отец, и это имя прижилось. Потом, когда родился племянник Алеша, было даже удобно: один - Алик, другой - Алеша, но оба Алексеи.
Так мы здоровались где-то полгода. Конечно, я уже влюбилась, наверно, это трудно было скрыть: у меня до сих пор все чувства на лице написаны. В апреле 1958 мы стали встречаться: ходили в кино, гуляли по Москве. Он был коренным москвичом, Москву знал досконально, любил архитектуру. Мы часами ходили и рассматривали московские дворцы, особняки. Я думала, что я, вся такая читающая, буду рассказывать ему про прочитанные книги, но оказалось, что он интересовался уже тогда историей Второй мировой войны, покупал все книги по истории этой войны, в основном, публицистику. Тогда отношение к только что закончившейся войне было другим, без барабанного боя, это была тема, на которую те, кто воевал не любили говорить, память была еще свежа. Моему отцу было всего пятьдесят, а мужу моей двоюродной сестры Веры - всего тридцать один. Оба они были на этой войне. Женя поссорился с отцом и пошел в военкомат, записываться на фронт, когда ему было всего семнадцать. Он был рослым парнем, соврал, что ему восемнадцать и попал прямо на Курскую дугу, в самую мясорубку.
Воевал он в одной части с Иннокентием Смоктуновским, тогда еще не знавшим, какая слава его ждет впереди. Потом он всегда общался со своими однополчанами, приглашал их на свои спектакли, бывал у них дома. Ни папа, ни Женя очень долго о войне ничего не рассказывали. А моя тетя Лида вообще никогда ничего не рассказывала, что было с ней на фронте, где она была врачом.
У Алика были книги Ремарка, тогда все его читали, была хорошая подборка пластинок, каждый месяц он ездил на Котельническую покупать журнал "Америка", не то, чтобы он бредил Америкой, просто было интересно. Я только позже узнала, что он с пятнадцати лет ходил в кружок судомоделистов при Доме пионеров. Про это никто не знал: в школе это был хулиган № 1, хотя ничего такого хулиганского он не делал, просто был независимым и взрослым.
В школе тем временем среди учителей поднялась паника, в эту панику вовлекли родителей: как это может быть, такой цветочек аленький, т. е. я и такой хулиган. Хотя аленький цветочек оказался совсем не таким правильным, как этот хулиган. До сих пор уже вся увеличившаяся семья прислушивается к его советам: он всегда реально смотрел на вещи и мыслил правильно. Главное, он ничего не боялся, никаких неразрешимых ситуаций.
Я помню, как мы стояли в подъезде и он спросил меня, будем ли мы встречаться. Я ответила: Будем.
Кстати, Алик не курил. Попробовал однажды, когда я из окна класса на него смотрела, а ребята на улице курили, но не понравилось. До сих пор запах табака не переносит. Пить он тоже особо не любил. Иногда они с Генкой покупали что-то подобное "Алиготе", когда что-то чертили вместе.
Так мы гуляли до зимы 1959, а потом разошлись. Мы не поссорились, просто он чувствовал себя взрослым, а я еще не рассталась с детством. Он это понимал. Мы изредка встречались на улице, он проходил мимо.
Конечно, я перестала есть, была какой - то неживой, мама была в ужасе.
Прошло несколько месяцев, и однажды Генка Карев мимоходом сказал мне, что Алик в больнице им. Склифосовского (он сказал - в Склифе), что ему чуть не отрезали ногу, что он потерял много крови и т.д.
На следующий день я поехала в больницу, нашла его лежащим в коридоре. Оказывается, ему нужно было в книжный киоск на Курском вокзале, обходить было далеко, он перемахнул через ограду, но зацепился пальто и пропорол ногу пикой в сантиметре от артерии. Было очень много крови, зимнее пальто было все пропитано кровью. Хорошо, что Склифасовка была рядом.
После этой встречи мы уже не расставались. Я еще училась в десятом, а Алик уже пошел работать к матери в НИИ на Авиамоторной механиком - сборщиком плат для устройств, обеспечивающих нормальную работу ракеты.
Вот что-то подобное, только сложнее, он и собирал.
Я познакомилась с его мамой Татьяной Георгиевной, тогда я просто восхищалась ею, чем обижала немного свою маму . Я говорила, какая она энергичная, ходит в походы каждую неделю. Мне нравились подруги Т.Г. - Фаина (двоюродная сестра), Мария и Клава. Они часто собирались по выходным, делали селедку под шубой, было весело.
Алик жил за углом нашего дома в переулке Обуха (Кривогрузинском) в большой квартире с множеством жильцов. Кухня была огромная, а комната была длинная и узкая. Может, она казалась такой из - за избытка кроватей, все же в ней жили четыре человека: Алик с мамой и дед Егор с бабушкой Аней. Летом дед и бабушка уезжали на дачу в Григорово. Там дед вместе с внуком построил небольшой бревенчатый домик, они вдвоем выкопали колодец, так что дед научил внука всему, что потом этому внуку очень пригодилось в жизни.
Я тоже изредка ездила на эту дачу, там был чудесный сосновый бор, а в лесу - озеро или пруд. Идти до него было довольно далеко, но пока шли дышали воздухом, пропитанным запахом сосен.
Вот это озеро и мы, но уже двумя - тремя годами позже.
Дед с бабушкой родились в деревне, поэтому умели огородничать: огурчики были молоденькие, укропчик, картошка, морковка. Вишни и груши плодоносили, клубника была отличная. Правда, воду сначала носили издалека, да и работы на огороде было много.
Обедали на небольшой веранде, комнат было две: одна побольше, другая - маленькая. Кухня была в конце веранды.
Мой отец относился к Алику с уважением, ему нравилось, что он многим увлекается, мама ничего не говорила, но считала, что у меня мог бы быть кто-нибудь и получше, вроде Володи Зырянова, сына начальника отца во Владивостоке, а теперь - главы пограничных войск.
По воскресеньям утром, когда мы все сидели за столом в холле (можно, сказать, в большой прихожей) и пили кофе из серебряного кофейника, подаренного маме ( на Арбате был магазин антиквариата, я его хорошо помню), приходил Алик, говорил родителям, что мы едем в парк им. Горького фотографироваться, и мы исчезали.
Мы гуляли в парке, потом шли в Нескучный сад, там мне нравилось больше: все было таким заросшим, естественным, настоящим.
Фото из Интернета.
Алик тогда был совсем другим, это потом в нем появилась жесткость, властность, а тогда этого в нем еще не было. Он был как упрямый молодой бычок, у него и взгляд был иногда такой. Конечно, мы оба были неопытными, я тогда была совсем темная: то есть, я понимала почему дети родятся, но тонкости этого дела мне были неведомы. Просто я об этом и не думала. Алик, может, и думал, но рядом со мной приходилось об этом забывать. Я вот теперь думаю: почему мама в то время ничего мне не рассказывала, наверно, не знала, как рассказать.
В 1959 я окончила школу и начала готовиться в институт, занималась на даче, иногда приезжал Алик, но редко.
Потом были экзамены, в сентябре 13 - ая и 14 - ая группы поехали на месяц в военный лагерь. погода была дождливая, холодная.
Потом начались занятия. Студенческая жизнь, конечно, затягивала меня, но мы все равно встречались, только реже.
Если честно, я пишу все это, потому что хочу понять себя - Иру из 1959-ого. Я никогда не считала, что мы не ровня. Никогда. Я всегда признавала, что Алик очень интересный человек, но моя новая жизнь упрямо разводила нас. Просто, мы встречались уже два с половиной года: надо было или разбегаться или жениться: вот мы и поженились: свадьба была 5 ноября 1960 года. Я училась на втором курсе, в группе никто не знал, что я выхожу замуж, кроме Тани Мартыновой, с которой мы учились в соседних классах, жили в соседних домах и учились в одной группе в институте. Папа, когда мы сказали, что хотим пожениться, даже заплакал: я была младшая, и вот и младшая повзрослела.
Через три дня я пришла на занятия с обручальным кольцом, никто сначала не поверил, потом все решили. что надо отпраздновать нашу свадьбу в общежитии. Алик не хотел, но ребята поехали за ним, и мы очень хорошо попраздновали.
Хоть мы и встречались так долго, и знали друг друга неплохо, но в первые месяцы у нас все было не очень гладко. Жить мы стали в комнате, где Алик жил с матерью, в переулке Обуха. Дед с бабушкой получили комнату в доме на Серебрянической набережной. Дедов у меня не было, поэтому я полюбила деда Егора, а он меня. Я иногда приходила к ним: как - то бабушки Ани не было, и дед нажарил картошки со шкварками. Картошку он резал соломкой и высыпал в растопленное сало, которое уже превратилось в шкварки. Алик до сих пор так режет картошку, только едим мы ее уже очень редко. Он, вообще, любит резать овощи для салата Оливье или для винегрета. У него все очень ловкр получается.
Про наши неурядицы я родителям никогда ничего не говорила. При моей кажущейся открытости и покладистости, я была скорее скрытной и довольно упрямой. Просто, если то, что от меня требовали, не затрагивало моих принципов, то я не спорила, а делала.
Потом все понемногу завертелось, успокоилось: я ходила в институт не с утра, а к двум часам дня, поэтому я начала готовить обед для нас. А нас было трое: свекровь жила с нами. Она хоть и старалась исчезать к подругам, но ведь не будешь каждый день ходить в гости.
Потом мы пожили у моих родителей, но там нас было слишком много: родители, Валя с мужем и маленьким Алешей и нас двое. Маме было трудно. Тогда свекровь нашла какую - то строительную фирму, которая согласилась взять две комнаты в коммуналках (нашу и деда) в обмен на квартиру в новом районе под названием Кузьминки.
И в 1961 году мы переехали в новую квартиру общей площадью приблизительно 42 кв. м. Мы с Аликом заняли комнату в 9 кв.м, а свекровь и дед Егор с бабушкой жили в большой комнате - 18 кв. м.
Кстати, бабушка Аня не считала меня хорошей партией для внука: она как - то сказала, что я пришла без приданого. Меня это удивило, вроде, я была одета - обута, а остальное мы наживем.
Летом дед с бабушкой уехали на дачу, свекровь тоже куда -то уезжала: то на дачу. то на море. Мы жили одни в квартире: Алик прибегал домой веселый, звал меня куда - нибудь пойти, а я иногда была не в настроении: сидела дома одна, пока Алик был на работе, готовила, убиралась, а кто мне мешал пойти на озеро, поехать куда - нибудь? Но тогда это как-то не приходило в голову.
Но чаще все было замечательно: мы жарили ливерную колбасу с помидорами, заливали все это яйцом и получалось вкусное блюдо. Ходили в лес, купались в озере. Летом было хорошо, а осенью ездить в институт было уже непросто: тогда метро в Кузьминки еще не провели, ездили на автобусе № 96 до Таганки. Автобус приходилось брать штурмом, как утром, так и вечером. Папа хотел нам помогать немного, но мы гордо отказались: папа был на пенсии, Алик тогда уже имел высший разряд и получал 80 рублей, а я получала стипендию в 42 руб. Летом все родители подбросили нам немного денег и мы поехали в Ялту.
Продолжение следует...
https://mama-zima2013.livejournal.com/2553.html - про нашу дачу.
Алексей в классе. За ним сидит сестра Гали Бубок, которая была моей ровесницей и училась в параллельном классе.
А до этой встречи еще летом я однажды проснулась солнечным утром и размечталась о чем - то пока неясном, но приятном. Вот господь Бог и выполнил мое смутное желание. Ведь не зря по маминой линии у нас в роду было много священников.
Эта встреча как-то мне запала в душу, но познакомились мы только в конце следующего года. Мне исполнилось пятнадцать, я дружила с мальчишками из нашего класса. Мы все вместе изредка собирались у кого - нибудь на квартире, жили почти все в нашем доме или в соседних: "сером" доме и доме с булочной. Но все было как-то по детски, это даже влюбленностью нельзя было назвать.
Осенью все старшие классы, начиная с восьмого, дежурили в раздевалке, принимали у учеников пальто и давали номерки. Вот тогда мы и познакомились: Алик дружил с Геной Каревым из нашего подъезда, вот так и познакомились, просто стали здороваться. Алексею было семнадцать, но через несколько месяцев в декабре исполнялось восемнадцать, а мне было пятнадцать. Он считал меня маленькой, особого интереса не проявлял. Мне привычнее звать его Аликом, так звал его отец, и это имя прижилось. Потом, когда родился племянник Алеша, было даже удобно: один - Алик, другой - Алеша, но оба Алексеи.
Так мы здоровались где-то полгода. Конечно, я уже влюбилась, наверно, это трудно было скрыть: у меня до сих пор все чувства на лице написаны. В апреле 1958 мы стали встречаться: ходили в кино, гуляли по Москве. Он был коренным москвичом, Москву знал досконально, любил архитектуру. Мы часами ходили и рассматривали московские дворцы, особняки. Я думала, что я, вся такая читающая, буду рассказывать ему про прочитанные книги, но оказалось, что он интересовался уже тогда историей Второй мировой войны, покупал все книги по истории этой войны, в основном, публицистику. Тогда отношение к только что закончившейся войне было другим, без барабанного боя, это была тема, на которую те, кто воевал не любили говорить, память была еще свежа. Моему отцу было всего пятьдесят, а мужу моей двоюродной сестры Веры - всего тридцать один. Оба они были на этой войне. Женя поссорился с отцом и пошел в военкомат, записываться на фронт, когда ему было всего семнадцать. Он был рослым парнем, соврал, что ему восемнадцать и попал прямо на Курскую дугу, в самую мясорубку.
Воевал он в одной части с Иннокентием Смоктуновским, тогда еще не знавшим, какая слава его ждет впереди. Потом он всегда общался со своими однополчанами, приглашал их на свои спектакли, бывал у них дома. Ни папа, ни Женя очень долго о войне ничего не рассказывали. А моя тетя Лида вообще никогда ничего не рассказывала, что было с ней на фронте, где она была врачом.
У Алика были книги Ремарка, тогда все его читали, была хорошая подборка пластинок, каждый месяц он ездил на Котельническую покупать журнал "Америка", не то, чтобы он бредил Америкой, просто было интересно. Я только позже узнала, что он с пятнадцати лет ходил в кружок судомоделистов при Доме пионеров. Про это никто не знал: в школе это был хулиган № 1, хотя ничего такого хулиганского он не делал, просто был независимым и взрослым.
В школе тем временем среди учителей поднялась паника, в эту панику вовлекли родителей: как это может быть, такой цветочек аленький, т. е. я и такой хулиган. Хотя аленький цветочек оказался совсем не таким правильным, как этот хулиган. До сих пор уже вся увеличившаяся семья прислушивается к его советам: он всегда реально смотрел на вещи и мыслил правильно. Главное, он ничего не боялся, никаких неразрешимых ситуаций.
Я помню, как мы стояли в подъезде и он спросил меня, будем ли мы встречаться. Я ответила: Будем.
Кстати, Алик не курил. Попробовал однажды, когда я из окна класса на него смотрела, а ребята на улице курили, но не понравилось. До сих пор запах табака не переносит. Пить он тоже особо не любил. Иногда они с Генкой покупали что-то подобное "Алиготе", когда что-то чертили вместе.
Так мы гуляли до зимы 1959, а потом разошлись. Мы не поссорились, просто он чувствовал себя взрослым, а я еще не рассталась с детством. Он это понимал. Мы изредка встречались на улице, он проходил мимо.
Конечно, я перестала есть, была какой - то неживой, мама была в ужасе.
Прошло несколько месяцев, и однажды Генка Карев мимоходом сказал мне, что Алик в больнице им. Склифосовского (он сказал - в Склифе), что ему чуть не отрезали ногу, что он потерял много крови и т.д.
На следующий день я поехала в больницу, нашла его лежащим в коридоре. Оказывается, ему нужно было в книжный киоск на Курском вокзале, обходить было далеко, он перемахнул через ограду, но зацепился пальто и пропорол ногу пикой в сантиметре от артерии. Было очень много крови, зимнее пальто было все пропитано кровью. Хорошо, что Склифасовка была рядом.
После этой встречи мы уже не расставались. Я еще училась в десятом, а Алик уже пошел работать к матери в НИИ на Авиамоторной механиком - сборщиком плат для устройств, обеспечивающих нормальную работу ракеты.
Вот что-то подобное, только сложнее, он и собирал.
Я познакомилась с его мамой Татьяной Георгиевной, тогда я просто восхищалась ею, чем обижала немного свою маму . Я говорила, какая она энергичная, ходит в походы каждую неделю. Мне нравились подруги Т.Г. - Фаина (двоюродная сестра), Мария и Клава. Они часто собирались по выходным, делали селедку под шубой, было весело.
Алик жил за углом нашего дома в переулке Обуха (Кривогрузинском) в большой квартире с множеством жильцов. Кухня была огромная, а комната была длинная и узкая. Может, она казалась такой из - за избытка кроватей, все же в ней жили четыре человека: Алик с мамой и дед Егор с бабушкой Аней. Летом дед и бабушка уезжали на дачу в Григорово. Там дед вместе с внуком построил небольшой бревенчатый домик, они вдвоем выкопали колодец, так что дед научил внука всему, что потом этому внуку очень пригодилось в жизни.
Я тоже изредка ездила на эту дачу, там был чудесный сосновый бор, а в лесу - озеро или пруд. Идти до него было довольно далеко, но пока шли дышали воздухом, пропитанным запахом сосен.
Вот это озеро и мы, но уже двумя - тремя годами позже.
Дед с бабушкой родились в деревне, поэтому умели огородничать: огурчики были молоденькие, укропчик, картошка, морковка. Вишни и груши плодоносили, клубника была отличная. Правда, воду сначала носили издалека, да и работы на огороде было много.
Обедали на небольшой веранде, комнат было две: одна побольше, другая - маленькая. Кухня была в конце веранды.
Мой отец относился к Алику с уважением, ему нравилось, что он многим увлекается, мама ничего не говорила, но считала, что у меня мог бы быть кто-нибудь и получше, вроде Володи Зырянова, сына начальника отца во Владивостоке, а теперь - главы пограничных войск.
По воскресеньям утром, когда мы все сидели за столом в холле (можно, сказать, в большой прихожей) и пили кофе из серебряного кофейника, подаренного маме ( на Арбате был магазин антиквариата, я его хорошо помню), приходил Алик, говорил родителям, что мы едем в парк им. Горького фотографироваться, и мы исчезали.
Мы гуляли в парке, потом шли в Нескучный сад, там мне нравилось больше: все было таким заросшим, естественным, настоящим.
Фото из Интернета.
Алик тогда был совсем другим, это потом в нем появилась жесткость, властность, а тогда этого в нем еще не было. Он был как упрямый молодой бычок, у него и взгляд был иногда такой. Конечно, мы оба были неопытными, я тогда была совсем темная: то есть, я понимала почему дети родятся, но тонкости этого дела мне были неведомы. Просто я об этом и не думала. Алик, может, и думал, но рядом со мной приходилось об этом забывать. Я вот теперь думаю: почему мама в то время ничего мне не рассказывала, наверно, не знала, как рассказать.
В 1959 я окончила школу и начала готовиться в институт, занималась на даче, иногда приезжал Алик, но редко.
Потом были экзамены, в сентябре 13 - ая и 14 - ая группы поехали на месяц в военный лагерь. погода была дождливая, холодная.
Потом начались занятия. Студенческая жизнь, конечно, затягивала меня, но мы все равно встречались, только реже.
Если честно, я пишу все это, потому что хочу понять себя - Иру из 1959-ого. Я никогда не считала, что мы не ровня. Никогда. Я всегда признавала, что Алик очень интересный человек, но моя новая жизнь упрямо разводила нас. Просто, мы встречались уже два с половиной года: надо было или разбегаться или жениться: вот мы и поженились: свадьба была 5 ноября 1960 года. Я училась на втором курсе, в группе никто не знал, что я выхожу замуж, кроме Тани Мартыновой, с которой мы учились в соседних классах, жили в соседних домах и учились в одной группе в институте. Папа, когда мы сказали, что хотим пожениться, даже заплакал: я была младшая, и вот и младшая повзрослела.
Через три дня я пришла на занятия с обручальным кольцом, никто сначала не поверил, потом все решили. что надо отпраздновать нашу свадьбу в общежитии. Алик не хотел, но ребята поехали за ним, и мы очень хорошо попраздновали.
Хоть мы и встречались так долго, и знали друг друга неплохо, но в первые месяцы у нас все было не очень гладко. Жить мы стали в комнате, где Алик жил с матерью, в переулке Обуха. Дед с бабушкой получили комнату в доме на Серебрянической набережной. Дедов у меня не было, поэтому я полюбила деда Егора, а он меня. Я иногда приходила к ним: как - то бабушки Ани не было, и дед нажарил картошки со шкварками. Картошку он резал соломкой и высыпал в растопленное сало, которое уже превратилось в шкварки. Алик до сих пор так режет картошку, только едим мы ее уже очень редко. Он, вообще, любит резать овощи для салата Оливье или для винегрета. У него все очень ловкр получается.
Про наши неурядицы я родителям никогда ничего не говорила. При моей кажущейся открытости и покладистости, я была скорее скрытной и довольно упрямой. Просто, если то, что от меня требовали, не затрагивало моих принципов, то я не спорила, а делала.
Потом все понемногу завертелось, успокоилось: я ходила в институт не с утра, а к двум часам дня, поэтому я начала готовить обед для нас. А нас было трое: свекровь жила с нами. Она хоть и старалась исчезать к подругам, но ведь не будешь каждый день ходить в гости.
Потом мы пожили у моих родителей, но там нас было слишком много: родители, Валя с мужем и маленьким Алешей и нас двое. Маме было трудно. Тогда свекровь нашла какую - то строительную фирму, которая согласилась взять две комнаты в коммуналках (нашу и деда) в обмен на квартиру в новом районе под названием Кузьминки.
И в 1961 году мы переехали в новую квартиру общей площадью приблизительно 42 кв. м. Мы с Аликом заняли комнату в 9 кв.м, а свекровь и дед Егор с бабушкой жили в большой комнате - 18 кв. м.
Кстати, бабушка Аня не считала меня хорошей партией для внука: она как - то сказала, что я пришла без приданого. Меня это удивило, вроде, я была одета - обута, а остальное мы наживем.
Летом дед с бабушкой уехали на дачу, свекровь тоже куда -то уезжала: то на дачу. то на море. Мы жили одни в квартире: Алик прибегал домой веселый, звал меня куда - нибудь пойти, а я иногда была не в настроении: сидела дома одна, пока Алик был на работе, готовила, убиралась, а кто мне мешал пойти на озеро, поехать куда - нибудь? Но тогда это как-то не приходило в голову.
Но чаще все было замечательно: мы жарили ливерную колбасу с помидорами, заливали все это яйцом и получалось вкусное блюдо. Ходили в лес, купались в озере. Летом было хорошо, а осенью ездить в институт было уже непросто: тогда метро в Кузьминки еще не провели, ездили на автобусе № 96 до Таганки. Автобус приходилось брать штурмом, как утром, так и вечером. Папа хотел нам помогать немного, но мы гордо отказались: папа был на пенсии, Алик тогда уже имел высший разряд и получал 80 рублей, а я получала стипендию в 42 руб. Летом все родители подбросили нам немного денег и мы поехали в Ялту.
Продолжение следует...
https://mama-zima2013.livejournal.com/2553.html - про нашу дачу.