Детство. Родители. Часть 1.
Когда я родилась, отец лежал в госпитале. Со дня его ранения прошло уже месяцев пять. Он был ранен под Выборгом 15 августа 1941 года, когда их армия отступала. С ним в лесу под Räisäla (Мельниково) были молодые необстрелянные солдаты, новобранцы совершенно не готовые воевать, они не умели ориентироваться в лесу. Отец и еще один офицер были с ними. Они сделали в лесу привал, спрятались за валунами, но финский стрелок - кукушка все же сумел убить папиного товарища и ранить отца в ногу. Новобранцы несли отца, бросали, снова возвращались, потому что не знали, куда идти: страх не делает людей героями. Но теперь через столько лет я понимаю, что отец к 1941 году был уже опытным офицером, а эти люди не были готовы к войне, и вдруг судьба бросила их в этот котел. Словом, его вынесли к своим. Нога была сильно раздроблена, но сапог, сшитый местечковым сапожником в Литве, держал эти раздробленные кости. В январе 1942 отец еще лежал в госпитале в Свердловске. А мама с сестрой Валей приехала туда в эвакуацию. Так Свердловск стал моим родным городом.
Александр Федорович Тиканов, 1940
Отца поздно взяли в армию из-за проблем с легкими. Шел 1927 год. Он был комсомольцем. Ребята часто собирались вместе, спорили, что-то обсуждали, при этом многие курили, и в один прекрасный момент на медкомиссии какой-то врач сказал: "Тиканова надо отправить в армию, иначе при такой его жизни с легкими будет совсем плохо". Спасибо этому врачу.
Родители уже были женаты, когда отец ушел в армию, ему был 21 год.
Через год мама увидела совсем другого человека. Я помню, как она рассказывала, что отец возмужал, выглядел крепким, здоровым: "Кровь с молоком". Служить отец начал в 1928 в Белоруссии в погранотряде. Так он в армии и остался. К 1941 году он был уже майором, и было ему всего 34 года.
После его излечения вся наша семья отправилась в Москву за назначением. Ехали в вагоне с зарешетченными окнами. Когда подъезжали к какой-нибудь станции, женщины, увидев маму в окне с ребенком на руках, сочувственно качали головами.
Вторым моим родным городом стал Владивосток: Читу, где наша семья прожила год, я, естественно, не помню.
Родителей я любила безоговорочно, и в разное время мои отношения складывались по разному: с папой мы говорили о книгах, ему я задавала вопросы про веру, про царя, почему расстреляли, зачем? Он рассказывал про свое детство, как в 1917 - 1918 они ходили с моей бабушкой по убранным полям: искали оставшуюся картошку. В год революции папе было десять лет. Помню его рассказ про какого-то нашего предка - Щиблетова. Он ушел в солдаты, уже имея жену и детей, служил 25 лет, потом обратно домой шел долго. Когда он пришел, то жена уже жила с другим, свои дети выросли. Но жить ему было негде, так они и жили в одной избе. Тогда мылись в русской печи: печь прогревали, а когда тепло было уже умеренным, то забирались в какое-то довольно большое пространство и там мылись, заодно и косточки свои грели. Так вот этот мой прапрадед в этой печи и умер. Когда папа рассказал эту историю, я сразу почувствовала совершенно ясно, как мне надо забираться в это пространство. и как мне там неуютно, потому что в какой-то степени у меня есть боязнь узкого пространства. Я могу взять себя в руки, но мне действительно становится страшно. С папой никогда не было скучно, он был прекрасный рассказчик.
Мама была моим вторым Я, мне всегда казалось, что мы даже думаем одинаково, но сейчас я понимаю, что мама была тайной, загадкой. Она много рассказывала о своем отце - священнике рузаевской церкви отце Алексии, о жизни до революции, когда был теплый дом, братья и сестры. Старшие уже разъехались, а младших оставалось дома четверо или пятеро. Потом на праздники все приезжали домой, десять человек детей. В год революции маме было одиннадцать. Потом началась гражданская война, через Рузаевку шли люди, покинувшие свои села.
Дед давал многим еду и ночлег. Мама рассказывала, как женщина несла своего ребенка, он уже не дышал, но она его баюкала и не хотела отдавать. Отдала только дедушке. Дедушка был священником, но еще и просветителем, одно время работал учителем в деревенской школе, потом заведовал образованием в селах, любил возиться в земле, был неплохим агрономом. Благодаря чудесной девушке Александре из Рузаевки я теперь имею фотографию деда.
Священник Алексий Муромский.
В 1930 или 1931 дедушку Алексия арестовали, в то время особо не смотрели, принял революцию - не принял, священник, значит, враг. Уже в конце 50-х папа узнал, что дед жил на севере на поселении, он умер в начале войны.
Еще до ареста деда бабушка с младшими детьми уехала к старшей дочери Наталье в Перово : дед хотел обезопасить семью. Маме было 16 лет. Тетя Наташа преподавала математику в Перово в железнодорожной школе, там она и проработала до конца 50-х. Школа была ее жизнью, а дома ее ждал сын Левушка. В 1941 он закончит артиллерийское училище по ускоренной программе, их выпуск направят на фронт, но по дороге курсанты попадут под бомбежку и Лева погибнет.
В 1924 мама пошла работать медсестрой в Благушинскую больницу, сейчас это больница № 36 на Фортунатовской улице. Папа родился в Перове, там дедушка Федор построил для своей семьи дом, в котором я успела немного пожить в 1950 году.
Дедушка Федор был столяром на вагоноремонтном заводе, потом и папа работал с ним. До армии он уже получил профессию столяра.
Когда папа родился, дед взял кредит в банке, утеплил сарай и начал строить дом. Семья несколько лет жила в этом сарае: сначала строили дом, потом его сдали чиновнице - вдове, а когда кредит был выплачен, то семья переехала в свой дом. На чердаке дома в корзине были сложены книги и журналы, оставшиеся от чиновницы, которые папа, когда подрос, стал читать. Он говорил. что это были его университеты. Дедушка Федор умер через пять дней после моего рождения. Говорят, что есть такая примета: чтобы помочь ребенку родиться, кто-то из родных отдает свои силы. Вот дедушка Федор мне и маме их и отдал : роды были тяжелые. Самое интересное, что когда родилась Валя, родители жили в отряде в Белоруссии. У нее и метрика выписана на белорусском языке, все время приходилось ее переводить на русский. Тогда у мамы родились двойняшки - Валя и Ира. Валя была покрепче, а Ира прожила только неделю. Они были семимесячные. Тогда у мамы не было достаточно молока, чтобы кормить Валю грудью, а в голодном Свердловске для меня у мамы молоко было. Что-то еще мама говорила про распаренную пшеницу, но, наверно, это было не для меня. Пока папа лежал в госпитале, мама с нами двумя жила за печкой в небольшой комнатке. В той семье, где мы жили, тоже родился ребенок, он был крикливый, а про мое появление на свет никто не знал, такая я была спокойная первый год.
Сестра Валентина в 1975. Ирина, 1960
Александр Федорович Тиканов, 1940
Отца поздно взяли в армию из-за проблем с легкими. Шел 1927 год. Он был комсомольцем. Ребята часто собирались вместе, спорили, что-то обсуждали, при этом многие курили, и в один прекрасный момент на медкомиссии какой-то врач сказал: "Тиканова надо отправить в армию, иначе при такой его жизни с легкими будет совсем плохо". Спасибо этому врачу.
Родители уже были женаты, когда отец ушел в армию, ему был 21 год.
Через год мама увидела совсем другого человека. Я помню, как она рассказывала, что отец возмужал, выглядел крепким, здоровым: "Кровь с молоком". Служить отец начал в 1928 в Белоруссии в погранотряде. Так он в армии и остался. К 1941 году он был уже майором, и было ему всего 34 года.
После его излечения вся наша семья отправилась в Москву за назначением. Ехали в вагоне с зарешетченными окнами. Когда подъезжали к какой-нибудь станции, женщины, увидев маму в окне с ребенком на руках, сочувственно качали головами.
Вторым моим родным городом стал Владивосток: Читу, где наша семья прожила год, я, естественно, не помню.
Родителей я любила безоговорочно, и в разное время мои отношения складывались по разному: с папой мы говорили о книгах, ему я задавала вопросы про веру, про царя, почему расстреляли, зачем? Он рассказывал про свое детство, как в 1917 - 1918 они ходили с моей бабушкой по убранным полям: искали оставшуюся картошку. В год революции папе было десять лет. Помню его рассказ про какого-то нашего предка - Щиблетова. Он ушел в солдаты, уже имея жену и детей, служил 25 лет, потом обратно домой шел долго. Когда он пришел, то жена уже жила с другим, свои дети выросли. Но жить ему было негде, так они и жили в одной избе. Тогда мылись в русской печи: печь прогревали, а когда тепло было уже умеренным, то забирались в какое-то довольно большое пространство и там мылись, заодно и косточки свои грели. Так вот этот мой прапрадед в этой печи и умер. Когда папа рассказал эту историю, я сразу почувствовала совершенно ясно, как мне надо забираться в это пространство. и как мне там неуютно, потому что в какой-то степени у меня есть боязнь узкого пространства. Я могу взять себя в руки, но мне действительно становится страшно. С папой никогда не было скучно, он был прекрасный рассказчик.
Мама была моим вторым Я, мне всегда казалось, что мы даже думаем одинаково, но сейчас я понимаю, что мама была тайной, загадкой. Она много рассказывала о своем отце - священнике рузаевской церкви отце Алексии, о жизни до революции, когда был теплый дом, братья и сестры. Старшие уже разъехались, а младших оставалось дома четверо или пятеро. Потом на праздники все приезжали домой, десять человек детей. В год революции маме было одиннадцать. Потом началась гражданская война, через Рузаевку шли люди, покинувшие свои села.
Дед давал многим еду и ночлег. Мама рассказывала, как женщина несла своего ребенка, он уже не дышал, но она его баюкала и не хотела отдавать. Отдала только дедушке. Дедушка был священником, но еще и просветителем, одно время работал учителем в деревенской школе, потом заведовал образованием в селах, любил возиться в земле, был неплохим агрономом. Благодаря чудесной девушке Александре из Рузаевки я теперь имею фотографию деда.
Священник Алексий Муромский.
В 1930 или 1931 дедушку Алексия арестовали, в то время особо не смотрели, принял революцию - не принял, священник, значит, враг. Уже в конце 50-х папа узнал, что дед жил на севере на поселении, он умер в начале войны.
Еще до ареста деда бабушка с младшими детьми уехала к старшей дочери Наталье в Перово : дед хотел обезопасить семью. Маме было 16 лет. Тетя Наташа преподавала математику в Перово в железнодорожной школе, там она и проработала до конца 50-х. Школа была ее жизнью, а дома ее ждал сын Левушка. В 1941 он закончит артиллерийское училище по ускоренной программе, их выпуск направят на фронт, но по дороге курсанты попадут под бомбежку и Лева погибнет.
В 1924 мама пошла работать медсестрой в Благушинскую больницу, сейчас это больница № 36 на Фортунатовской улице. Папа родился в Перове, там дедушка Федор построил для своей семьи дом, в котором я успела немного пожить в 1950 году.
Дедушка Федор был столяром на вагоноремонтном заводе, потом и папа работал с ним. До армии он уже получил профессию столяра.
Когда папа родился, дед взял кредит в банке, утеплил сарай и начал строить дом. Семья несколько лет жила в этом сарае: сначала строили дом, потом его сдали чиновнице - вдове, а когда кредит был выплачен, то семья переехала в свой дом. На чердаке дома в корзине были сложены книги и журналы, оставшиеся от чиновницы, которые папа, когда подрос, стал читать. Он говорил. что это были его университеты. Дедушка Федор умер через пять дней после моего рождения. Говорят, что есть такая примета: чтобы помочь ребенку родиться, кто-то из родных отдает свои силы. Вот дедушка Федор мне и маме их и отдал : роды были тяжелые. Самое интересное, что когда родилась Валя, родители жили в отряде в Белоруссии. У нее и метрика выписана на белорусском языке, все время приходилось ее переводить на русский. Тогда у мамы родились двойняшки - Валя и Ира. Валя была покрепче, а Ира прожила только неделю. Они были семимесячные. Тогда у мамы не было достаточно молока, чтобы кормить Валю грудью, а в голодном Свердловске для меня у мамы молоко было. Что-то еще мама говорила про распаренную пшеницу, но, наверно, это было не для меня. Пока папа лежал в госпитале, мама с нами двумя жила за печкой в небольшой комнатке. В той семье, где мы жили, тоже родился ребенок, он был крикливый, а про мое появление на свет никто не знал, такая я была спокойная первый год.
Сестра Валентина в 1975. Ирина, 1960