Сон
Снился мне нынче совсем весенний сон. Ничего зримо весеннего в нём не было, кроме холодного утреннего света, входившего в окно: того холода, который весь обещание солнца, ветра и пронзительной свежести. Как поёт мой друг Макс ИвАнов, «змеёй гремучей заползла весна в простуженную комнату» - та комната с высокими потолками во сне была именно что простуженной, даже при закрытых окнах. Потому что было во сне главное: ощущение весны, которая ещё не настала, но вот-вот, точно, обязательно настанет, что бы ни случилось. И всё будет хорошо
И даже если тебе сейчас плохо, это просто от того, что ты не знаешь, что завтра - завтра! - всё обязательно исполнится, всё станет, как ты хочешь, потому что Всё. Уже. Хорошо.
И было ещё во сне вот это отчётливое раздвоение, как будто я-сегодняшняя чувствую-ощущаю-догадываюсь, как пытается дотянуться до меня я-завтрашняя, чтоб ободрить - держись, потому что завтра, завтра, завтра!
Ведь в не-сонной жизни только из завтра, ставшего сегодня можно увидеть сегодня, ставшее вчера. Но не наоборот. Так в конце каждого сентября я мучаюсь желанием спросить скворцов: «Ребята, вы когда уже? Завтра? Послезавтра?» Ведь не ответят...И кажется, если б знать, что завтра проснёшься, а они улетели, то сегодняшним вечером их щебет, их учебные маневры острее входили бы сердце. Но невозможно... Можно только проснуться, увидеть опустевшие ветви и пожалеть: «Эх, вчера не попрощалась как следует...»
И весной, когда синими вечерам вслушиваешься в длинный мартовский воздух, тщетно пытаясь сквозь шум города расслышать первый скворчиный посвист, и страшно, как в детстве, что они никогда уже не прилетят, никто из завтра не шепнёт тебе: «Эй, да вот же он! Видишь, вон, на ёлке? Сидит, топорщит золотые перья на горле, сам весь золотой от закатного света, катает в клюве серебряные горошины... А ты боялась!»
В сегодняшнем сне не было ни скворцов, ни весеннего ветра, но был - поверх горячего, остро режущего сюжета, не словами, не мыслями, а самим воздухом сонной холодной комнаты тот тёплый шёпот: «Тебе только кажется, что всё плохо... Неправда! Всё уже хорошо, только завтра. Завтра!»
И так я верю невидимой завтрашней себе изо сна, как будто на моём календаре опять март. Март две тысячи шестого. Двадцать восьмое число.
И даже если тебе сейчас плохо, это просто от того, что ты не знаешь, что завтра - завтра! - всё обязательно исполнится, всё станет, как ты хочешь, потому что Всё. Уже. Хорошо.
И было ещё во сне вот это отчётливое раздвоение, как будто я-сегодняшняя чувствую-ощущаю-догадываюсь, как пытается дотянуться до меня я-завтрашняя, чтоб ободрить - держись, потому что завтра, завтра, завтра!
Ведь в не-сонной жизни только из завтра, ставшего сегодня можно увидеть сегодня, ставшее вчера. Но не наоборот. Так в конце каждого сентября я мучаюсь желанием спросить скворцов: «Ребята, вы когда уже? Завтра? Послезавтра?» Ведь не ответят...И кажется, если б знать, что завтра проснёшься, а они улетели, то сегодняшним вечером их щебет, их учебные маневры острее входили бы сердце. Но невозможно... Можно только проснуться, увидеть опустевшие ветви и пожалеть: «Эх, вчера не попрощалась как следует...»
И весной, когда синими вечерам вслушиваешься в длинный мартовский воздух, тщетно пытаясь сквозь шум города расслышать первый скворчиный посвист, и страшно, как в детстве, что они никогда уже не прилетят, никто из завтра не шепнёт тебе: «Эй, да вот же он! Видишь, вон, на ёлке? Сидит, топорщит золотые перья на горле, сам весь золотой от закатного света, катает в клюве серебряные горошины... А ты боялась!»
В сегодняшнем сне не было ни скворцов, ни весеннего ветра, но был - поверх горячего, остро режущего сюжета, не словами, не мыслями, а самим воздухом сонной холодной комнаты тот тёплый шёпот: «Тебе только кажется, что всё плохо... Неправда! Всё уже хорошо, только завтра. Завтра!»
И так я верю невидимой завтрашней себе изо сна, как будто на моём календаре опять март. Март две тысячи шестого. Двадцать восьмое число.