Для Сеймурна
- Послушай, ты недавно сказал, что в моей книге кое-чего не хватает. (Теперь - внимание.) - Кое-чего не хватает, Бруно? Ах, да, я тебе сказал - кое-чего не хватает. Видишь ли, в ней нет не только красного платья Лэн. В ней нет... Может, в ней не хватает урн, Бруно? Вчера я их опять видел, целое поле, но они не были зарыты, и на некоторых надписи и рисунки, на рисунках здоровые парни в касках, с огромными палками в руках, совсем как в кино. Страшно идти между урнами и знать, что я один иду среди них и чего-то ищу. Не горюй, Бруно, не так уж важно, что ты забыл написать про все это. Но, Бруно,- и он поднял вверх не дрогнувший палец,- ты забыл написать про главное, про меня. - Ну, брось, Джонни. - Про меня, Бруно, про меня. И ты не виноват, что не смог написать о том, чего я и сам не могу сыграть. Когда ты там говоришь, что моя настоящая биография в моих пластинках, я знаю, ты всей душой в это веришь, и, кроме того, очень красиво сказано, но это не так. Ну ничего, если я сам не сумел сыграть как надо, сыграть себя, настоящего, то нельзя же требовать от тебя чудес, Бруно... Душно здесь, пойдем на воздух.
Ты-сама доброта, Бруно,- усмехается Джонни.- Мой дружок Бруно пишет в своей книжке все, что ему болтают, кроме самого главного. Я никогда не думал, что ты можешь так загибать, пока Арт не достал мне книгу. Сначала мне показалось, ты говоришь о ком-то другом: о Ронни или о Марселе, а потом - Джонни тут, Джонни там, значит, говорится обо мне, и я спросил себя: разве это я? Там и про меня в Балтиморе, и про Бэрдлэнд, и про мою манеру игры, и все такое... Послушай,-добавляет он почти холодно,-я не дурак и понимаю, что ты написал книгу для публики. Ну и хорошо, и все, что ты говоришь о моем стиле и моем чувстве джаза, на сто процентов о'кей. Чего ж нам еще спорить об этой книге? Мусор в Сене, вот, соломинка, плывущая мимо,- твоя книга. А я - вон та, другая соломинка, а ты - вот эта бутылка... плывет себе, качается туда-сюда... Бруно, я, наверно, так и умру, но никогда не найду... не... Я поддерживаю его под руки и прислоняю к парапету. Он опять погружается в свои галлюцинации, шепчет обрывки слов, отплевывается. - Не найду.- И повторяет: - Не найду... - Что тебе хочется найти, братец? - говорю я.- Не надо желать невозможного. То, что ты нашел, хватило бы... - Ну да, для тебя,- говорит Джонни с упреком.- Для Арта, для Дэдэ, для Лэн... Ты знаешь, как это... Да, иногда дверь начинала открываться... Гляди-ка, соломинки поравнялись, заплясали рядом, закружились... Красиво, а?.. Начинала открываться, да... Время... Я говорил тебе, мне кажется, что эта штука время... Бруно, всю жизнь в своей музыке я хотел наконец приоткрыть эту дверь. Хоть немного, хоть щелку... Мне помнится, в Нью- Йорке, как-то ночью... Красное платье. Да, красное, и шло ей удивительно. Так вот, как-то ночью я, Майлз и Холл... Целый час, думаю, мы играли только для самих себя и были дьявольски счастливы... Майлз играл что-то поразительно прекрасное - я чуть со стула не свалился, а потом сам заиграл, закрыл глаза и полетел. Бруно, клянусь, я летел... И слышал, будто где-то далеко-далеко, но в то же время внутри меня или рядом со мной кто-то растет... Нет, не кто-то, не так... Гляди-ка, бутылка заметалась, как чумовая... Нет, не кто-то, мне очень трудно это описать... Пришла какая-то уверенность, ясность, как бывает иногда во сне - понимаешь? - когда все хорошо и просто. Лэн и дочки ждут тебя с индейкой на столе, машина не наезжает на красный свет, и все катится гладко, как бильярдный шар. А я был словно рядом с собой, и для меня не существовало ни Нью- Йорка, ни, главное, времени... не существовало никакого "потом "... На какой-то миг было только "всегда". И невдомек мне было, что все это ложь, что так случилось из-за музыки, она меня унесла, закружила... И только кончил играть - ведь когда-нибудь надо было кончить, бедняга Холл уже доходил за роялем,- в этот самый миг я опять упал в самого себя... Он всхлипывает, утирает глаза своими грязными руками. Я же просто не знаю, что делать, уже поздно, с реки тянет сыростью, так легко простудиться. - Мне кажется, я хотел летать без воздуха,- опять забормотал Джонни.- Кажется, я хотел видеть красное платье Лэн, но без Лэн. А Би умерла, Бруно. Должно быть, ты прав: твоя книжка, наверное, очень хорошая. - Пойдем, Джонни, я не обижусь, если она тебе не по вкусу. - Нет, я не про то. Твоя книжка хорошая, потому что... потому что ты не видишь урн, Бруно. Она все равно как игра Сачмо - чистенькая, аккуратная. Тебе не кажется, что игра Сачмо похожа на день ангела или на какое-то благодеяние? А мы... Я сказал тебе, что мне хотелось летать без воздуха. Мне казалось... надо же быть таким идиотом... казалось, придет день - и я найду что-то совсем иное. Я никак не мог успокоиться, думал, что все хорошее вокруг - красное платье Лэн и даже сама Би - это словно ловушки для крыс, не знаю, как сказать по-другому... Крысоловки, чтобы никто никуда не рвался, чтобы, понимаешь, говорили - все на земле прекрасно. Бруно, я думаю, что Лэн и джаз, да, даже джаз,- это как рекламные картинки в журналах, чтобы я забавлялся красивыми штучками и был доволен, как доволен ты своим Парижем, своей женой, своей работой... У меня же - мой сакс... и мой секс, как говорится в твоей книжке. Вроде бы все, что мне нужно. Ловушки, друг... должно же быть что-то другое; не может быть, чтобы мы стояли так близко, почти открыли дверь... (с)х.к.