Man ist, was man isst
Когда она родилась, она не брала грудь четыре дня. Я рыдала в панике - ребенок не жилец. Мы теряем ее!
На пятый день ее удалось уговорить, сосала она с ленцой, сколько съедала - было непонятно. Я пошла в поликлинику и добилась, что мне выдали детские весы. Взвешивала перед кормлением и после. Весы были хреновые, разницу не показывали. Я сразу поняла - ребенок не доживет до года, угаснет от голода. Рыдала в панике. Грудь совала каждый час.
Сосала она как попало, и молоко стало пропадать, его и так было немного. По аллергии у нее была высшая группа риска. Будущее лежало передо мной как на ладони: молока нет, искусственная смесь, диатез, к трем годам экзема, бинты и больницы, преднизолон, конец надпочечникам, инвалидность. Я раздобыла могучий больничный молокоотсос, рассчитанный на две персоны. Удои были невысокие, я рыдала в панике. И не отходила от аппарата, пока не выдавала дневную норму. Ребенок питался из бутылочки, но тем, чем надо.
В шесть месяцев пошел прикорм. Аллергопробы, таблицы и графики. Рыночная крольчатина, протертая в пюре. Белая черешня, из каждой вынуть косточку и взбить в блендере. Каждый новый кусок мог запустить эту бомбу. Иногда у нее краснели щечки или болел животик - это было оно, начало конца. Рыдала в панике.
Никогда в жизни я столько не думала о еде. Мне еда всегда представлялась чем-то приятным, но не обязательным. Это был скорее праздник, иллюзия, Золушкин бал, еда - это было про любовь или про успех, редко и понарошку, а к жизни это не имело никакого отношения.
У меня есть подруга, которая любит есть, любит готовить и любит кормить. Она родилась в благословенном краю, где еда растет из-под ног и бегает по двору, невзирая ни на какие социальные катаклизмы. У тех, кто оттуда родом, с едой любовь. В ней страсть и энтузиазм, и лукавство, и игра, как во всякой любви. Кто родился в Ленинграде в блокадной семье, тому непонятна эта радость, и отношение к еде у него самое замогильное. Она неуловима и иллюзорна, всегда ускользает и предает, но почему-то всегда стоит страшных усилий. Такой человек еду не любит как жену, а презирает как шлюху, хотя и не прочь попользоваться, но не всерьез, а так, шутки ради. Пока у человека не рождается ребенок и все блокадные матери не встают у него за спиной.
Северной матери некогда любить ребенка, ей надо его выкормить. С аллергией обошлось, ребенок подрос, начались капризы. Бюджет был жесткий, и в кафе я заказывала только порцию для нее, только то, на что она соглашалась, рассчитывая сама подкрепиться остатками. Она соглашалась, а когда еду приносили, она ей не нравилась, и я съедала эту порцию, чтобы не пропадало, и шла в туалет рыдать в панике, что ребенок опять не пообедал, а денег больше нет и до дома далеко, а потом покупала мороженое, потому что в нем все-таки белок, и молча терзалась, что обмен веществ и все плохо.
Потом она пошла в школу и стала толстеть, и к десяти годам весила как я. Мне ничего объяснять было не надо, все было очевидно. Диабет, щитовидка, жизнь по больницам, 150 кг, никакой личной жизни, депрессия, суицид. Я скачала из интернета все диеты и худела с ней за компанию - овсянка, рыба, кефир, отварные овощи. Ребенок был безмятежен и жрал пирожные под одеялом. Я рыдала в панике. На врачебные обследования, которые мы прошли, можно было купить Лексус.
В 11 лет она перестала толстеть и выдала острый живот. Два раза ее увозили по скорой, а я, как обычно, рыдала в панике. Все ж понятно - гастрит, язва, онкология и привет. Нашли гастрит, год мы жили при гастрите: диета такая, диета сякая, и все по часам. Опять я круглые сутки думала о еде.
В 12 лет она решила стать красивой и стройной и за полгода добилась таких результатов, что замаячила принудительная госпитализация и кормление через зонд. Ну, мне два раза объяснять не надо. Анорексия, кахексия, если не смерть, то тяжелая инвалидность. Счета от врачей наводят на мысли уже о Роллс-Ройсе, если суммарно. В мои задачи снова входит впихнуть в нее дневную норму, а она уже взрослая, она сопротивляется, эта взрослая худая девушка не ест то, что я ей даю, и каждое утро мы взвешиваемся, и я ухожу в туалет рыдать в панике, оттого что мой ребенок снова не берет грудь, оттого что этот кошмар вернулся и похоже, никогда не закончится, оттого что вместо еды она все эти годы ест мое сердце.
А еще я себя спрашиваю, что я вообще здесь делаю и отчего со мной так обошлись, ведь я ни у кого никогда ничего не просила, даже еды, тем более еды, прежде всего еды я никогда ни у кого не просила и питалась буквально чем попало, если вы понимаете, о чем я.
На пятый день ее удалось уговорить, сосала она с ленцой, сколько съедала - было непонятно. Я пошла в поликлинику и добилась, что мне выдали детские весы. Взвешивала перед кормлением и после. Весы были хреновые, разницу не показывали. Я сразу поняла - ребенок не доживет до года, угаснет от голода. Рыдала в панике. Грудь совала каждый час.
Сосала она как попало, и молоко стало пропадать, его и так было немного. По аллергии у нее была высшая группа риска. Будущее лежало передо мной как на ладони: молока нет, искусственная смесь, диатез, к трем годам экзема, бинты и больницы, преднизолон, конец надпочечникам, инвалидность. Я раздобыла могучий больничный молокоотсос, рассчитанный на две персоны. Удои были невысокие, я рыдала в панике. И не отходила от аппарата, пока не выдавала дневную норму. Ребенок питался из бутылочки, но тем, чем надо.
В шесть месяцев пошел прикорм. Аллергопробы, таблицы и графики. Рыночная крольчатина, протертая в пюре. Белая черешня, из каждой вынуть косточку и взбить в блендере. Каждый новый кусок мог запустить эту бомбу. Иногда у нее краснели щечки или болел животик - это было оно, начало конца. Рыдала в панике.
Никогда в жизни я столько не думала о еде. Мне еда всегда представлялась чем-то приятным, но не обязательным. Это был скорее праздник, иллюзия, Золушкин бал, еда - это было про любовь или про успех, редко и понарошку, а к жизни это не имело никакого отношения.
У меня есть подруга, которая любит есть, любит готовить и любит кормить. Она родилась в благословенном краю, где еда растет из-под ног и бегает по двору, невзирая ни на какие социальные катаклизмы. У тех, кто оттуда родом, с едой любовь. В ней страсть и энтузиазм, и лукавство, и игра, как во всякой любви. Кто родился в Ленинграде в блокадной семье, тому непонятна эта радость, и отношение к еде у него самое замогильное. Она неуловима и иллюзорна, всегда ускользает и предает, но почему-то всегда стоит страшных усилий. Такой человек еду не любит как жену, а презирает как шлюху, хотя и не прочь попользоваться, но не всерьез, а так, шутки ради. Пока у человека не рождается ребенок и все блокадные матери не встают у него за спиной.
Северной матери некогда любить ребенка, ей надо его выкормить. С аллергией обошлось, ребенок подрос, начались капризы. Бюджет был жесткий, и в кафе я заказывала только порцию для нее, только то, на что она соглашалась, рассчитывая сама подкрепиться остатками. Она соглашалась, а когда еду приносили, она ей не нравилась, и я съедала эту порцию, чтобы не пропадало, и шла в туалет рыдать в панике, что ребенок опять не пообедал, а денег больше нет и до дома далеко, а потом покупала мороженое, потому что в нем все-таки белок, и молча терзалась, что обмен веществ и все плохо.
Потом она пошла в школу и стала толстеть, и к десяти годам весила как я. Мне ничего объяснять было не надо, все было очевидно. Диабет, щитовидка, жизнь по больницам, 150 кг, никакой личной жизни, депрессия, суицид. Я скачала из интернета все диеты и худела с ней за компанию - овсянка, рыба, кефир, отварные овощи. Ребенок был безмятежен и жрал пирожные под одеялом. Я рыдала в панике. На врачебные обследования, которые мы прошли, можно было купить Лексус.
В 11 лет она перестала толстеть и выдала острый живот. Два раза ее увозили по скорой, а я, как обычно, рыдала в панике. Все ж понятно - гастрит, язва, онкология и привет. Нашли гастрит, год мы жили при гастрите: диета такая, диета сякая, и все по часам. Опять я круглые сутки думала о еде.
В 12 лет она решила стать красивой и стройной и за полгода добилась таких результатов, что замаячила принудительная госпитализация и кормление через зонд. Ну, мне два раза объяснять не надо. Анорексия, кахексия, если не смерть, то тяжелая инвалидность. Счета от врачей наводят на мысли уже о Роллс-Ройсе, если суммарно. В мои задачи снова входит впихнуть в нее дневную норму, а она уже взрослая, она сопротивляется, эта взрослая худая девушка не ест то, что я ей даю, и каждое утро мы взвешиваемся, и я ухожу в туалет рыдать в панике, оттого что мой ребенок снова не берет грудь, оттого что этот кошмар вернулся и похоже, никогда не закончится, оттого что вместо еды она все эти годы ест мое сердце.
А еще я себя спрашиваю, что я вообще здесь делаю и отчего со мной так обошлись, ведь я ни у кого никогда ничего не просила, даже еды, тем более еды, прежде всего еды я никогда ни у кого не просила и питалась буквально чем попало, если вы понимаете, о чем я.