(no subject)
Размышляя во время бритья о творчестве В. Сорокина, я пришёл к выводу, что он, скорее всего, психопат. Он замечательно талантливый писатель, но расправа, которую он чинит во всех своих работах над людьми и над иллюзиями, помогающими этим людям выживать в неуютном мире - патологична. Для него в буквальном смысле слова нет ничего святого - именно святыни он рушит, это главная идея, прошившая насквозь всё его творчество (так же, как у Гомбровича всё было посвящено, в конечном итоге, засилию (и насилию) формы, придаваемой нам миром). Он исследует зло, упивается злом, но это, по-моему, лишь промежуточный этап. Зло интересует его постольку, поскольку оно - червоточина, неизменно выявляющаяся в сердце преподносимых нам сакральных плодов. Сорокин - человек, увидевший слишком много таких червоточин; человек, убедившийся в фундаментальном несовершенстве нашего мира и безжалостно изобличающий его. В этом он схож с любым иным сатириком, только там, где сатирик потешается, Сорокин остаётся бесстрастен. В его романах много юмора, но всё-таки основное его занятие - не высмеивать, а препарировать. Здесь-то я и усматриваю патологию: в его исследовании зла наблюдается некоторая завороженность изучаемым предметом. Многие маньяки-убийцы, как мне кажется, движимы сходными побуждениями, они тоже экспериментаторы, ставящие опыты со злом над самими собой. Разница только в том, что их опыты, в отличие от Сорокинских, не умозрительны. (У Честертона есть рассказ, в котором отец Браун заявляет, что он - величайший преступник и злодей на свете, потому что для поимки настоящих злодеев он каждый раз мысленно уподоблялся им и впускал в душу зло).
Но что побуждает Сорокина изыскивать всё новые способы ткнуть своих читателей (и себя, себя!) лицом в грязь? Можно быть пессимистом и заключить, что человек идёт на поводу у своей патологии, но можно быть и оптимистом и посчитать, что, разведуя границы зла, Сорокин пытается вырваться за их пределы; разрушая святыни - хочет выявить одну, нерушимую; и движет им в конечном итоге не нездоровая тяга ко тьме, а всеобщая, неизбывная жажда света.
Но это означало бы, что в нём нет червоточины.
Но что побуждает Сорокина изыскивать всё новые способы ткнуть своих читателей (и себя, себя!) лицом в грязь? Можно быть пессимистом и заключить, что человек идёт на поводу у своей патологии, но можно быть и оптимистом и посчитать, что, разведуя границы зла, Сорокин пытается вырваться за их пределы; разрушая святыни - хочет выявить одну, нерушимую; и движет им в конечном итоге не нездоровая тяга ко тьме, а всеобщая, неизбывная жажда света.
Но это означало бы, что в нём нет червоточины.