Дом, окруженный низкими пасмурными тучами и сумрачной листвой, с кружащей голову смесью запахов древесины, камней и
свечного воска. Два этажа, соединенные винтовой деревянной лестницей с несоразмерно большими ступенями и небрежно выточенными шарами на концах перил. Там можно было сидеть прямо на полу, повторяя телом поворот туго закручивающихся ступеней, и тихонько смотреть, что делается на первом этаже. А если подняться на второй, пройти по коридору с уютно скрипящими половицами, выйти на узкий и длинный балкон и спуститься вниз по еще одной, на этот раз прямой лестнице, можно оказаться на заднем дворике, куда иначе попасть было нельзя. Совсем крохотный, с крышей из ветвей деревьев, теснящихся за оградой, землей, засыпанной мелкими, всегда влажными камешками, узкой калиткой, через которую нельзя было выйти - сразу за ней сплошной стеной закрывали путь замшелые вековые стволы, а за ними отвесно вверх уходил каменистый склон. Иногда она открывала калитку, слушая скрип петель, но делала это редко - хозяева дома сердились. По ночам, когда она забывала закрыть окно, выходящее на маленький дворик, ей слышался скрип калитки сквозь шелест листвы под каплями дождя, и она плотнее куталась в одеяло.
Вокруг дома, в укромных тайниках (в маленькой нише в стене дома, в щели между бревен, сложенных во дворе), она находила буквы из матового черного металла. По вечерам, сидя на ступенях, она раскладывала их на полу, пробуя составить слово. Радовалась, когда слово, наконец, получалось, но на следующее утро ей на глаза, словно невзначай, попадалась еще одна буква, и нужно было искать снова, чтобы новый набор символов обрел свое значение.
Они вставали рано, пили чай из пузатых цветастых кружек за большим овальным столом и уходили гулять, доверяя ей выбирать, куда идти - направо или налево. Больше вариантов не было - за спиной был осыпающийся склон, а впереди - бесконечная, до горизонта вода. Чаще она поворачивала налево и вела их мимо причала, по гальке, впивающейся в нежные детские ступни сквозь подошву линялых кед. Каждое утро от причала отплывала белая яхта, похожая на взъерошенную птицу, и каждый вечер возвращалась обратно, но никогда никто не сходил с нее на берег и не поднимался на борт, и она думала, что этот «корабль» (так она ее называла) плавает сам по себе, а ночью спит, набираясь сил, чтобы с рассветом снова отправиться в путь. Ей хотелось узнать, куда он стремится и что ищет день за днем, и часто она сидела на причале, поджидая его, и зачарованно смотря вниз, сквозь толщу воды, кажущуюся жидким стеклом, и на кроткие волны, взлетающие к ее ногам, но всегда отступающие и соскальзывающие вниз, по темным деревянным сваям.
В маленьком ресторанчике, где всегда царил полумрак, молчаливый повар (он ни разу не сказал ни слова) подавал им жареную рыбу и терпкий зеленый чай в шершавых глиняных кружках. Она никогда не видела там других посетителей, и, со временем, начала думать, что он специально для них каждое утро жарит рыбу и кутает в старое полотенце чайник с трещиной на крышке, и поэтому улыбалась ему со всей своей детской теплотой, чтобы он не думал, что его старания не ценятся.
Хозяева дома, которых почти никогда не было видно, старый повар в ресторанчике и странноватая торговка, продавшая ей деревянную шкатулку, - вот и все люди, которых она встречала. Ей казалось, что этот дом навеки застыл на границе между мирами, и дорога, пробегающая мимо него, связывает эти миры. Дом стоял будто бы на дне чаши, и, поднимаясь вверх, лента асфальта исчезала в тумане. Она никогда не пыталась дойти до границы этой молочной дымки, но, иногда, слыша шум проезжающей машины, выбегала из дома на звук. Как бы быстро она не оказывалась на крыльце, дорога всегда была пуста, только в листве еще бродили отголоски звука.
Ей снилось, что она держит в руках шар, одна половина которого была словно бы из прозрачного изумруда, а вторая - из застывшей, беспросветно-черной, мертвой темноты, и во сне она знала, что этот шар - это она и есть. Просыпаясь, она чувствовала тепло в правой ладони, и холод - в левой.
Днем она гуляла по берегу, собирая цветные камни в маленькую сумочку на поясе. Каждый нужно было опустить в набегающие волны - тогда они на их гранях начинали светиться мягкие, как-будто туманные огоньки, и с трудом она выбирала самые красивые, с сожалением оставляя прочие на берегу. Устав, она садилась прямо на землю и, обхватив колени руками, долго и бездумно слушала плеск воды, изредка погружая в нее пальцы и жмурясь от режущего холода.
Сейчас она все чаще смотрит на россыпь камней, потерявших свои огоньки, и думает, что когда-нибудь она вернет их обратно, на родной берег, где они снова будут светиться отблеском волн. Домой.
Картинку утащила... И мне очень-очень стыдно.