Октябрьская элегия
* * *
На всей Земле - от лыжниц до наложниц,
от набожных до бражниц и безбожниц
пристанища не сыщешь, аноним.
Нам некуда бежать из этих ножниц:
пусть беженцы, мы бережно храним
нагрудный крестик с именем одним.
Мы счастливы бы этой пантомимы
не начинать, но, заново томимы
неведомым, готовимся в поход.
Я радуюсь бесцельности подлога:
не давняя идиллия, эклога -
солидная трагедия грядёт.
Игла свежа, но борозда истёрта.
Не веруя ни в ангела, ни в чёрта,
я отрицаю всякое сверх-я,
трагедии не находя в помине
в твоей второстепенной пантомиме,
не ощущаю горечь бытия.
И это я! При всех моих скелетах,
набитых боевыми пистолетах,
дуэлях (что ни ночь, то на снегу),
готовности к любому повороту,
к предательству, к забвению, к разлёту,
к спине в дугу, но пуще - к «ни гу-гу».
О, наша каста! Проклятое братство!
Как я умел спасаться, опасаться,
таиться, пригибаться до земли!
Мы были вечно хмуры и тверёзы,
и, вопреки отсутствию угрозы,
от пустоты скрывали, что могли.
Я не могу серьёзно относиться
к тому, в чём ты, освоивший бесстыдство,
решил сегодня каяться при всех.
Печален вид коленопреклоненья,
но ни слезы, ни даже сожаленья
не вызывает он, а только смех.
Всё продано давно - душа и тело, -
(всё то, что ты купить не захотела
по баснословной, бросовой цене).
Что сохранил в период распродажи? -
лишь чувство полноты от этой лажи,
до этих пор неведомое мне.
И хоть бы криком, обликом, побегом,
горячей кровью, леденящим снегом
мне выказать бы эту мерзлоту.
Ан не дано! Отсутствие инстинкта.
Одни часы, как старая пластинка,
на циферблат мотают темноту.
Уж лучше так - на площади базарной,
в слезах, в мольбах, с улыбкой лучезарной,
предъявленной небесной синеве.
И зависть ест глаза мои сухие,
когда я вижу таинство стихии -
полсотни рук, протянутых к тебе.