"Любой спектакль - как бабочка, его жизнь только сегодня..."
На 75-м году жизни скончался режиссер и основатель израильского театра «Гешер» Евгений Арье.
Его спектакли идут как на иврите, так и на русском языке. Среди наиболее известных постановок «Гешера» - «Идиот» по Достоевскому, «Сон в летнюю ночь» Шекспира, «Три сестры» Чехова и другие.
Спектакли Евгения Арье много раз с успехом представляли Израиль на престижных театральных фестивалях по всему миру.
«ЕДИНСТВЕННО ВЕРНОЕ РЕШЕНИЕ...»
1947, 28 ноября, г. Москва - дата и место рождения
1970 - диплом факультета психологии МГУ (окончил экстерном на год раньше, чтобы успеть на курс Г.Товстоногова)
1970-1975 - годы учебы в Ленинградском институте театра и драмы, ф-т режиссуры
1975-1989 - работа в театрах:
Театр драмы, г. Тула
Театр драмы, г. Горький,
Большой драматический театр, г. Ленинград
Театр Ленинского комсомола, г. Ленинград
Театр юного зрителя, г. Рига
Малый драматический театр, г. Ленинград
Театр Ермоловой, г. Москва
Театр Маяковского, г. Москва
1979-1989 - доцент ГИТИСа (ныне - Академия театральных искусств), г. Москва
1986 - режиссёр-постановщик двухсерийного телефильма «Костюмер» (с Гердом и Якутовым в главных ролях)
1990 - репатриация в Израиль
Женат, имеет сына
«Профессия, которая портит характер»
- Арье в переводе - лев. У Вас такой же характер, как у царя зверей?
- (Смеясь): Нет, думаю, что нет...
- И что же не совпадает?
- Я вообще не хищник по природе. Лев, хоть и вполне симпатичный, но хищник. Хотя и я бываю малоприятным, бывают моменты, когда могу напугать кого-то - это входит в профессию. Это вообще профессия, которая портит людей, не улучшает, а портит. Есть профессии, которые улучшают людей - садовник, например, а есть, которые портят характер, и режиссура, безусловно, относится к этому разряду. Очень мало, кому удаётся оставаться милым, доброжелательным во всех ситуациях, хотя надеюсь, что я вполне доброжелательный и вполне открытый человек.
- Что есть Ваша «львиная доля»?
- Человек, который доволен своей жизнью, у меня вызывает сомнения и опасения. Я думаю, что человек, способный отражать, очень редко бывает доволен своей жизнью. Я, конечно, недоволен, хотя многое из того, о чём мечтал когда-то, в главном свершилось: я занимаюсь любимой профессией, и вполне успешно, хотя нелегко сложилась моя судьба.
- То есть Вы - не баловень судьбы?
- Совсем не баловень судьбы, я, пожалуй, антибаловень судьбы. То есть были периоды, когда везло, но вообще не принадлежу к тем людям, которым даётся вот так, на раз - легко и просто; всё приходится завоёвывать.
- Что Вам ближе - сделать и пожалеть или не сделать и пожалеть?
- Безусловно, сделать и пожалеть. Это - абсолютно сознательная моя философия, всегда считал и считаю, что лучше жалеть о сделанном, чем не сделать. В связи с этим - большое количество ошибок по всем направлениям. Но я всегда делаю, и всегда ломаю, когда делаю не так, как надо.
- Вы раскаиваетесь в своих ошибках?
- Да, да, я раскаиваюсь. Даже иногда над ними застреваю, что тоже неверно. Конечно, надо идти дальше, забывая, что что-то - неправильно...
- Театр «Гешер» задаёт тон общественному этикету, или служит элите?
- Никогда специально не думал об этом. А вообще хороший театр должен существовать на многих уровнях. Театр не может быть недемократичным, потому что сделать спектакль - это не то же, что написать картину или книгу. Книгу можно положить в стол, и она полежит там лет сто, потом вдруг все осознают: какая замечательная это книга! То же и с картиной. Как вы знаете, судьбы всех тех, кто создал что-то новое в живописи, складывались нелегко. Модильяни мог умереть в нищете, а картины остались и идут за миллионы.
Судьба спектакля совсем иная: он живёт до тех пор, пока его играют, любой спектакль - как бабочка, в этом смысле его жизнь только сегодня, у него нет жизни завтра. Поэтому театр недемократичный - попросту не театр, он не будет иметь зрителя, а без зрителя нет театра, это с одной стороны. С другой - театр, который перестаёт быть элитарным, - мгновенно перестаёт быть интересным, и я не люблю, честно говоря, такой театр, это уже коммерческий театр.
- Ситуация в стране влияет на театр?
- И да, и нет, потому что, с одной стороны, если театр живой, на него влияет всё важное, что происходит вне его стен - через людей, которые в нём работают. Если на нас не повлиял вчерашний взрыв, ситуация с автобусом, то театр, конечно надо закрывать, это означает, что мы мертвы, и в нас всё это не существует, в нас не живёт улица, в нас не живёт мир. С другой стороны - это не влияет так, что мы вдруг развернули свою политику и начали делать что-то эдакое на злобу дня. Театр в этом смысле должен быть как любое настоящее искусство, а оно должно быть чуть-чуть отстранено, чуть-чуть отодвинуто, чуть-чуть закрыто от непосредственных влияний улицы. В этом плане отличается политический театр, где направление рассчитано на сиюсекундное действие на зрителя.
- Вы можете признать, что в «Гешере» - единоначалие? Инакомыслие допускаете или подавляете? К чьему мнению прислушиваетесь?
- Театр без лидера, без человека, который в конечном счёте решает, - я сейчас говорю о художнике - это просто нонсенс, такого не может быть, поэтому такого не может быть. Другой вопрос, - я бы не смог быть диктатором, - это тоже неинтересно... Ну, я приду на репетиции, знаю все мизансцены и т. д... Это не будут уже совместные творческие усилия, а я буду навязывать нечто, что родилось в моей голове... Такого никогда не бывает, и я в этом смысле предельно открыт, когда трачу слишком много времени для выслушивания чьих-то мнений и предложений. Но лучше так, чем навязывание чего-то, что не свойственно самому человеку.
- В таком случае, актёр - хозяин сцены, или всё-таки заложник режиссёра?
- Тогда вам встречный вопрос: хороший музыкант - хозяин музыки, или заложник дирижёра? Он просто никогда не сыграет хорошо без дирижёра. Хозяин сцены - это автор, и тоже не на все сто процентов. Потому что при всём уважении к автору пьесы, который, конечно, главное лицо в театре, но мы привносим свои идеи, своё бытие, без которых театр никогда бы не ожил. Это в абсолюте - совместное творчество.
- Пьеса строится на конфликтах. А Вы - конфликтный человек?
- В принципе, при общей постановке вопроса, предельно - нет. Ну, конечно, есть некие пункты, по которым я могу быть не просто конфликтным, но я могу конфликт доводить до предела, до конца. Это то, на чём я, как личность, стою. Если меня, скажем, или кого-то из моих близких, кто-то захочет унизить - я не должен выбирать средств в конфликте, я должен его доводить до конца, потому что мне надо чётко существовать как личности. И в работе есть моменты принципиальные, такие, слава Б-гу, бывают редко и мало, - когда невступление в конфликт означает зачёркивание либо себя, либо тех вещей, в которые ты веришь, поэтому в таких конфликтах надо идти до предела. Хотя по натуре своей я - человек, предельно неконфликтный.
- Как выпускаете пар?
- Раньше я курил, причём курил очень много, резерв как бы был в курении, одну сигарету от другой прикуривал. А лет пять тому назад, когда врачи в связи с определённой ситуацией мне объяснили, что за этим может последовать, я бросил курить, во что не верил ни я сам, и никто из ближайшего окружения. И, конечно, в связи с этим характер испортился очень сильно, потому что это был тот самый канал, по которому отводилась моя нервная энергия. И тогда я кричу на репетициях, когда возникает серьёзный конфликт, но у меня такое ощущение, что никто не боится этого моего крика...
- Где Вы чаще сталкиваетесь с завистью - в обычной, или закулисной жизни?
- Конечно, в профессиональной жизни. Это вообще в искусстве свойственно всем, вопрос в том, - в какой степени? Если я смотрю чей-то замечательный спектакль - я должен завидовать. Вопрос в том, что преобладает при этом - негативное или позитивное? Я всегда оживаю, когда вижу что-то, что я не могу сделать, я не знаю технологии этого поразительного, этого чуда, но, мне становится радостно, что я тоже занимаюсь этой профессией, у меня возникают дополнительные силы. В этом смысле, как мне кажется, я человек не чёрный, нет во мне негативности, хотя я, конечно, завидую... И мне многие завидуют, я это знаю. И это очень опасно - наша страна очень маленькая, и здесь весьма высока конкуренция, и поэтому чувство зависти - хорошее для развития, а с другой стороны - опасно...
- Что Вам больше свойственно: отказать или пообещать?
- К сожалению, давать обещания.
- Жалеете, что пообещали, но не сдержали слова?
- Я вообще-то стараюсь выполнять, как все люди. Когда что-то пообещал и не выполнил, - у меня всё это крутится в голове, когда засыпаю; и мне нехорошо, и мне от этого стыдно; хочу, чтоб этого было как можно меньше. Чаще всего это в мелочах.
- Как Вы идёте на перемирие?
- Очень легко. Я человек - не то, что я себя хвалю или хвастаюсь, - это правда, - я предельно незлопамятный человек. Могу с кем-то страшно поругаться, а на другой день встретиться, и в связи с тем, что не помню, что произошёл конфликт, нормально разговаривать с человеком, и только потом всё всплывает... Человек этот, конечно, прочитывает всё по-иному, ему и в голову не приходит, что я попросту забыл, не помню... Очень мало таких вещей, которые откладываются, запоминаются...
- Чем Вы убеждаете: действием, примером, интонацией?
- Актёров имеете в виду? Во-первых, словом - есть такой замечательный механизм, которым люди всё меньше пользуются, или пользуются примитивно. Язык всё-таки - основное средство нашей коммуникации. Человек, когда он вступает в коммуникацию через слова, несёт информацию, которую мы воспринимаем целиком: какое у него при этом лицо, какое выражение глаз, эмоционален он или холоден... Я когда-то изучал замечательные законы коммуникации, которые, раскрывают нам самого человека, каким бы он не хотел быть закрытым. Так как часть профессии режиссёра - умение убеждать, то любой мой разговор с актёром, режиссёром, композитором всегда носит эмоциональную, личностную окраску, и только этим я могу человека заразить.
«Не представляю себя в той жизни...»
- Вы умеете убеждать: за Вами устремилась и приехала в Израиль целая группа актёров. Себя пришлось убеждать?
- Должен сказать, что я их не то что убеждал ехать со мной - я убеждал не ехать, это сто процентов!
- И как же все здесь оказались?
- А они всё-таки поехали! Те, кто приехал с нами, помнят, - это была совершенно мистическая история... У разных людей были разные рациональные объяснения. Самое распространённое, как знаете, - это дети: «Едем ради детей!» На втором месте - антисемитизм. Я и тогда говорил, и сейчас могу подтвердить: я абсолютно не понимаю, что за механизмы мною двигали. Вот как у муравьёв это иногда бывает: вдруг они снимаются с одного муравейника и переходят на другой. Какое магнитное или энергетическое поле ими движет - они не осознают. К сожалению, я боюсь, что мы тоже не осознаём, что это было. Что-то внутри нас есть, какие-то приёмники, передатчики, которые передвигают евреев с места на место. И нас передвинуло. Поэтому я ужасно боялся этого переезда, я был готов и к тому, что мне придётся заниматься даже не профессией... А уж тем более молодым актёрам, которые ко мне приходили, и известным актёрам, которые мне звонили, - я всем говорил, что у меня никаких гарантий, что что-либо получится. Наоборот, у меня было весьма пессимистическое чувство по этому поводу... Если они готовы рисковать своей жизнью, то, когда мы встретимся в Тель-Авиве, я готов с ними поднимать этот разговор, и, если у меня что-нибудь получится, то, скажем, такой-то и такой-то могут рассчитывать, что они будут в театре. Вот такой разговор был буквально с каждым - я никому ничего не обещал, в силу того, что я не мог обещать.
- У Вас нет сомнений, что Вы сделали правильный шаг?
- У меня всегда сомнения во всём, поэтому иногда возникали мысли, что где-то был неправ... Но я дважды был в Москве, и это всё поставило на свои места. Той Москвы, которая мне была когда-то дорога, в которой прошла почти вся жизнь - я родился в Москве, первое образование получал в Москве, мои друзья в Москве, - её просто не существует, как понятия. Есть некая прежняя географическая точка. А той Москвы - нет... Поэтому - не жалею, я считаю, что это было единственно верным решением. Не представляю себя в той жизни...
- Вы должны быть в постоянном процессе деятельности, или можете просто «сидеть и починять примус»?
- Я могу не просто «сидеть и починять примус», я могу сидеть и абсолютно ничего не делать, и это - основная мечта моей жизни на самом деле, я предельно ленивый человек... А какой-то страх не сделать чего-то всё время мною движет и работает, словно энергетический движитель. Но я с удовольствием могу сидеть на берегу моря или речки, - то ли кидать камешки, то ли вообще ничего не делать. Мне достаточно своих собственных мыслей или их отсутствия, просто смотреть на небо...
- Театр - возможность уйти от реалий жизни или это вживание в новые жизни?
- Театр никому никогда не мог дать возможности уйти от реалий жизни, потому что театр - это сгусток, чудовищная концентрация всех конфликтов, энергетических противоречий, эмоций, которые бывают в жизни, но только удесятирённые. Театр может самодостаточно существовать как бы на стыке противоположных знаков: если в мире покой, в театре - непокой...
- «Театр - место, где много суеты», - отметил Бунин...
- Да, к сожалению, это так, иногда - вполне осмысленная суета.
- По-любому: в театр зрители приходят, чтобы получить удовольствие. Вам доставляет удовольствие доставлять удовольствие?
- Очень редко это бывает. Главное чувство удовлетворения у профессионала, который работает в театре, возникает на репетиции, не на спектакле, и ради этого я работаю в театре, и многие ради этого работают в театре: ничего не было - и вдруг что-то появилось... Или есть какая-то сцена в пьесе, которая не получается, но вдруг наступает момент, когда всё становится на место, всё начинает получаться, всё начинает работать - это поразительное совершенно чувство, чувство единения в этот момент всех людей, которые при этом присутствуют... Если бы зрители хоть один раз увидели нечто подобное, они бы поняли, за что надо платить деньги, - деньги надо платить за эти моменты. Потому что потом, когда это уже делается на сцене, почти никогда не бывает так хорошо и так замечательно, как бывает на репетиции. Поэтому основное удовлетворение я получаю, и тоже нечасто, после хорошей репетиции.
А спектакли мы смотрим разными глазами - зритель и режиссёр. То, что зрителю часто доставляет удовольствие, мне доставляет муку и боль, потому что я вижу недостатки, я вижу пробелы. Очень редко на своих спектаклях я забываю, что это принадлежит мне, а люди получают удовольствие. Хотя это бывает...
- Фанаты - это слово прежде всего имело отношение к театральному миру, нынче оно больше принадлежит миру музыки, спорта. Чем театр не угодил многочисленным поклонникам?
- Неинтересно становится. Театр перестаёт быть достаточно интересным, он теряет, если вы сравниваете со спортом, момент предсказуемости. В спорте основное удовольствие люди получают не от мастерства спортсменов. Главное в том, что никто не знает конечного результата. Можно ли сыграть хорошо пьесу в театре, когда все знают, чем она заканчивается? Но вот попробовать сыграть так, чтобы зритель забыл, что он знает конец, и непосредственно сопереживал тому, что происходит, - это страшно трудно, но это и единственный выход, потому что никакими зрелищными, самыми замечательными открытиями театр не сохранит за собой завоёванного места, потому что кино сегодня может всё. Когда вы смотрите американские фильмы, даже самые средние, - не знаю, как вы на это реагируете, - я всегда поражаюсь мастерству операторов, тех людей, которые склеивают эти кусочки... Совершенно поразительных высот достигло кино. Театр может взять только одним - непосредственным сопереживанием. Тогда театр живой. А так как этого становится всё меньше и меньше, театр теряет зрителя.
- Кто или что может что-либо изменить в вашей деятельности: критика, зрительская реакция?
- Зрительская реакция и критика - это совсем разные вещи. Надо быть идиотом, чтобы реакция публики ничего не меняла. В спектакле иное восприятие, потому что, как бы ты не подготовил спектакль, - он рождается по-настоящему всё равно при встрече со зрителем. Иногда рождается в совершенно неожиданную сторону. Так было, например, когда мы делали спектакль «Идиот», с которого начался широкий успех театра в стране. Делали мы его, к слову, в жутких условиях, по колено в воде, половина труппы больна. Это была одна из первых работ на иврите... Очень была проблемная ситуация со спектаклем... Йорам Канюк (я делал «Адам Бен-Келев» позже по его роману) после одного из последних прогонов - а это было так плохо - подошёл о мне и посоветовал отложить премьеру. И я понимал, почему он так говорит! И была одна из ночей, когда режиссёр должен был решить, в какую сторону идти: он может отодвинуть выпуск спектакля, либо рисковать и выходить с ним на зрителя... И я решил рисковать, и был ошеломляющий успех уже на первом спектакле, и спектакль родился в этот момент... Скажем, когда вы делаете комедию, очень трудно предугадать, где зритель засмеётся, где не засмеётся; очень редко, когда совпадает с ожиданиями, и возникают какие-то правки в темпах, по акцентам; иногда приходится что-то перестраивать в связи с тем, как реагирует зритель. Всего предугадать невозможно, это нереально...
Что же касается критики - конечно, нельзя реагировать ни на положительную, ни на отрицательную критику. Единственная критика, которая для меня была бы ценна, - какая у меня была когда-то в Москве, Санкт-Петербурге. Был очень маленький круг людей, которым я верил, что бы ни содержалось в их оценке, положительное или отрицательное, - я им верил, потому, что это было содержательно. Так как я лишён такой критики на 100, а не на 90 процентов,- есть либо положительная, либо отрицательная, - то задача в том, чтобы не реагировать. Это и актёры мои знают. Когда идут хвалебные статьи, как бы призываю их к чувству самоиронии, а когда отрицательная критика - надо закрываться, надо уметь от неё предохраняться, что, конечно, очень трудно, чего я не умею, признаюсь вам, - не умею.
«Я это сделал»
- «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, вечной любви? Я покажу тебе такую любовь!» - призвал нас Булгаков в «Мастере и Маргарите». А как у Вас: «За мной, зритель!..» - получилось? Каково самоощущение: «Сатана в Москве» - творческая удача, или есть элементы разочарования?
- Скажу честно: я не знаю, какой спектакль сделал. Это результат долголетних размышлений и очень-очень напряжённой работы театра. Но это никому не интересно, и не должно быть интересно зрителю. Слёзы театра должны оставаться за занавесом. Это не просто спектакль по Булгакову, это спектакль-мюзикл, опера, и об этом ни один критик не написал практически. Само по себе создание в стране, в которой мы живём, в маленькой стране, - мюзикла - это событие неординарное; хорошее-плохое - это второе. В Америке, когда выпускается мюзикл, его готовят несколько лет, потом репетируют короткий срок, а потом полгода играют по перефирии глухой, каждый день репетируя и налаживая, только потом спектакль может появиться либо в Лондоне, либо на Бродвее...
У нас таких возможностей нет, а в мюзиклах это принципиально, потому что всё, что касается ритмов, уровня звучания - это очень сложный процесс. И от театра это потребовало предельного напряжения сил. Какие-то люди, например, Ави Бениамин, композитор и автор музыки к спектаклю, и другие, работали, вызывая моё абсолютное восхищение и уважение - уровнем профессионализма, уровнем самоотдачи, с которой это делалось. Ави, когда мы уже выпустили спектакль, несколько раз становилось плохо в зале, он почти терял сознание... Молодой, здоровый вполне человек... Можете себе представить напряжение, с которым человек работал?..
Что же касается зрителя - вот вчера люди стояли; минут пять, стоя, аплодировали. Я же не могу мимо себя пропускать это!.. Есть почти двухмесячный опыт проката спектакля с переполненным залом по достаточно недешевым билетам, есть рекция людей.
При этом я хорошо понимаю, что это может кому-то нравиться, кому-то - не нравится, и я знаю, что кому-то не нравится - и мне говорили, и читал в каких-то статьях...
Через какое-то время, когда я смогу отодвинуться, я смогу сказать: «Да, это мой ребёнок, не очень красивый, но зато умный», или: «Очень красивый, но не очень умный...». Но пока это мой ребёнок - я абсолютно необъективен.
- «Ни один кирпич ниоткуда просто так не падает», - согласны с Воландом? Вы - фаталист?
- Пожалуй, да. Никогда об этом специально не думал, и, если не касаться примет, которые не относятся к театру, - не боюсь, не верю. Вся мистика, которая касается театра, - я абсолютно в неё верю, автоматически. Если падает «роль» - подниму, не могу не сесть на неё, есть такие обычаи в русских театрах, их масса... Если актёр стоит за кулисами на выходе - нельзя пересекать его путь... Нельзя в театре свистеть, нельзя грызть семечки или орешки... А вообще - фаталист. Я уверен, что очень многое зависит от какого-то странного стечения обстоятельств, сил, людей...
- Несут ли суеверные представления судьбоносный характер?
- Возникновение нашего театра - это такое чудо, что я не могу его объяснить только нашими усилиями. Мы очень тяжело работали, и я это рационально готовил. Но стечение таких обстоятельств: именно эти люди, в этой стране, в этот момент встретились... И только в тот момент у правительства был интерес к нашим проблемам, к прибывшим... Только в тот момент было возможным создание такого безумного предприятия, как театр на иностраннном языке в другой стране - это абсолютный абсурд!
- Какими обстоятельствами можно объяснить то, что закулисную жизнь зачастую отождествляют с любовными интригами, - теми, что актёры всегда на виду, или что их страсти ярче, либо это исходит от нереализованных актёрских порывов?
- Театр - это очень специальное место. Во-первых, люди в нём как бы каждый раз вынуждены очень сильно обнажаться, предъявляя некую работу... Хороший доктор, хороший инженер, учёный - делая что-то, не предъявляет в полном объёме свою личность, поэтому никто не оценивает его личностно, - оценивается результат его работы. В театре люди оценивают не результат твоей работы, - оценивают тебя лично: степень твоего ума, таланта, прозорливости, эмоциональности - всё в комплексе... Это и с актёром так, и режиссёром так, и с любым человеком, который работает в искусстве. Когда говорят: «Все актёры - дети», «Все актёры - женщины», - есть в этом часть правды, потому что они так же не защищены, точно так же открыты, так же глупы...
- Вы чувствуете себя порой глупым?
- Глупым? - очень часто, безусловно, ну, что вы!
- Вы влюбчивы?
- Я привязчив. Я очень привязываюсь к людям, ненавижу расставания, ненавижу разрывы. Если говорить, что для меня тяжёлое в жизни - это... Если я несколько лет работаю с человеком и приходится расставаться по тем или иным причинам, - для меня это самые ненавистные моменты, я теряю голову мгновенно, я ощущаю такую страшную пустоту. Я массу компромиссов сделал в своей жизни из-за того, что нанавижу разрывы, ненавижу расставания.
- Вы себя любите?
- Сложный вопрос... Думаю, что да. Стараюсь любить...
- Кто Ваши друзья?
- Друзей много. Они рассеяны по миру - это случилось в моём поколении: кто-то живёт в Москве, кто-то - здесь, в Израиле, кто-то - в Америке, Канаде или в Европе - разбросало... Но я люблю своих друзей. Вот недавно был в Москве. Я снимаюсь в документальном фильме на израильском телевидении, и с ними поехал. У меня было очень странное ощущение там. Я возил их по самым дорогим мне, казалось бы, местам, - где я учился в школе, где я не был 30 с лишним лет, где мой домик маленький стоял в Сокольниках, - и ничего не происходило во мне эмоционального, я был абсолютно холоден к этим местам. И вот я встречаю своих друзей, вижу их постаревшие лица, как небогато, скажем, они живут, а при этом через 15 минут у меня с ними начинается совершенно не бытовой разговор... Я их люблю, потому что эти люди мне глубоко симпатичны, они живут, прошу прощения за громкие слова, - живут проблемами духа, не прокламируют это, а действительно этим живут, и с ними интересно разговаривать. Банально уже говорить, как интеллигенция российская на кухнях сидела и беседовала, это уже, кроме иронии, ничего не вызывает, но это та замечательная жизнь, которую, дай Б-г, нашим детям. Ведь жизнь, которая почти уходит, почти потеряна, когда люди общались не по поводу денег, приобретённых автомобилей, построенных или нет домов, или, - более интересная.
- Чего Вам недостаёт?
- Очень многого, очень многого: времени, денег, способностей, второй жизни - я бы ещё раз попробовал...
Любимые:
Актёр - Чаплин, Джульетта Мазина
Писатель - Маркес, Булгаков
Периодическое издание - «New-York Taimes»
Музыкальные пристрастия - «Очень сильно менялись на протяжении жизни. Разная музыка. Классическая. Рихтер. Малер»
Художник - «Очень люблю живопись. Много знаю, поэтому одного называть не буду»
Юморист - «Когда-то - Жванецкий, но не сейчас»
Режиссёр - «В кино - абсолютно и безусловно Феллини, он особую роль сыграл в моей жизни; в театре - Питер Брук»
Худ. фильм - «Дорога» Феллини
Блюдо - макароны с сыром
Напиток - «Виски, наверное»
Время года - осень
Время суток - вечер
Вид спорта - «Играю в теннис. Иногда, если смотрю, болею за теннис»
Анекдот - «Анекдоты не умею абсолютно рассказывать, забываю сразу, почему любим друзьями: один и тот же анекдот мне можно рассказать 10 раз, и я буду 10 раз смеяться, - не потому, что подыгрываю, а потому что не помню момент рассказа, очень благодарный слушатель»
Праздник - «Был когда-то Новый год, сейчас как будто нет»
Хобби - «Люблю плавать под водой - редко получается. Хоть это ближе к спорту, другого хобби нет».
Интервью опубликовано в книге Галины Маламант "Собственной персоной"
Евгений Арье - четырежды лауреат премии Израильской театральной академии в номинации «Режиссер года», два раза был награжден как сценограф собственных спектаклей («Раб» и «Шоша»). Удостоен израильской премии «За высшие достижения в науке и искусстве» за 2017 год.
Лауреат XVI Международной театральной премии Станиславского в номинации «Событие сезона» (событием признан его спектакль «Враги. История любви» по роману Исаака Башевиса-Зингера, Московский театр «Современник», 2011). В 2012 был удостоен специального приза жюри Национальной театральной премии «Золотая маска» за постановку этого спектакля.
В Большом театре поставил оперы «Идиот» М. Вайнберга (дирижер-постановщик Михал Клауза, 2017) и «Евгений Онегин» П. Чайковского (дирижер-постановщик Туган Сохиев, 2019).
Умер 19 января 2022 в Нью-Йорке.