Destiny's Waltz, in Step with Giants by Robert De Warren
Роберт де Уоррен - известный британский хореограф с очень интересной и извилистой судьбой. Основные его достижения лежат скорее в области художественного руководства: ему приходилось работать в таких разных театрах, как Иранский национальный (до исламской революции), Северный театр в Манчестере, Ла Скала, театр в Сарасоте, и везде - с большим успехом.
Сейчас ему уже 83 года, но он бодр, здоров и весел, живет со своей прекрасной Жаклин в Сарасоте и даже еще ведет классы для пенсионеров.
Также важно знать, что он имеет более чем аристократическое происхождение - прямой предок де Уоррена был сподвижником Вильгельма Завоевателя, женившимся на его дочери, и развалины их родового замка еще можно наблюдать близ городка Льюис, что в Сассексе. Этот факт де Уоррен не забывает ненавязчиво упомянуть в своих мемуарах, причем не один раз.
Естественно, воспоминания такого человека были бы интересны даже без глав о Рудольфе, а поскольку они там есть и они прекрасны, то книга более чем рекомендуется к прочтению. Более того. Де Уоррен не разговаривал ни с одним биографом Рудольфа, и мстительная Кавана, например, о нем ни разу даже не упоминает (Солуэй - не помню, по-моему, тоже нет). То есть, в его мемуарах есть то, о чем не узнаешь более нигде.
Половина аннотации на Амазоне посвящена Нурееву, что еще раз доказывает мне то, в чем я уже успела убедиться, покопавшись в балетных пабликах: Rudi sells.
Главное же - почему я считаю эти главы из книги де Уоррена лучшими из всего, что я читала о Рудольфе Нурееве, - де Уоррен влюбился в своего Руди с первого взгляда самой чистой и возвышенной любовью, и, похоже, это чувство он сохранил и по сей день. Не знаю, было ли оно окрашено какой-либо эротикой, об этом может сказать только сам де Уоррен, но по-моему нет. И даже не потому что он был и остается счастливо женат, это не показатель в случае с Руди, но наверняка же многим доводилось влюбляться в людей за их профессионализм, какие-то человеческие качества, влюбляться страстно, по-настоящему, с мелочной ревностью и прочими глупостями, но при этом искренне не желать секса с ними? Мне показалось, что с де Уорреном как раз подобный случай; я могу ошибаться, но оставляю за собой право на свою интерпретацию.
Особенно удивительно то, что целиком и полностью принять Рудольфа удавалось как раз английским аристократам, людям крайне далеким от него по происхождению и воспитанию: Найджелу Гослингу, Марго Фонтейн (происхождение у нее, правда, самое обычное, но не зря же ее считали "истинной английской леди") и вот де Уоррену. Может быть, такое расстояние и позволяло видеть его в истинном свете. Особенно это бьет в глаза в сравнении с мемуарами ван Данцига, который - весь из себя демократ и социалист - не снимает шоры до последнего.
Итак, в 1960 году де Уоррен поступил в труппу Ковент-Гардена, а с Рудольфом познакомился в 1962, но они практически не общались до конца 70-х, когда де Уоррен уже работал в Северном театре в Манчестере. Все это время, однако, де Уоррен поддерживал контакт с Нинетт де Валуа, которую, можно сказать, выперли на пенсию, как затем выперли из Ковент-Гардена и самого Нуреева. Де Уоррен считал, что с ними обоими поступили несправедливо, что все преемники Мадам были хуже, чем она, и, возможно, именно это заставило его в один прекрасный день позвонить Рудольфу, чтобы пригласить его танцевать в Спящей Красавице у себя в Манчестере. Де Уоррен на тот момент был хорошо наслышан о его репутации и принял это решение не без колебаний, но, наверное, мнение Нинетт де Валуа, которая всегда оставалась поклонницей Руди, перевесило. Ну и Rudi sells, об этом нельзя забывать.
Рудольф вел себя сухо и по-деловому: оговорил расписание, условия, партнершу и гонорар и велел связаться с Горлинским. В положенное время он без опозданий явился на репетицию (где его ждали не без трепета), готовый к работе. Ему выделили отдельную гримерку (я так поняла, что с помещениями у них было не очень), но он предпочел переодеваться вместе со всей труппой.
Де Уоррен не может в точности припомнить, как они сошлись, но это так или иначе произошло, и он с трогательной простодушной откровенностью, которая вообще ему свойственна, поясняет, почему произошло: потому что он каким-то образом знал, как правильно заварить чай для Руди, как подготовить его костюмы и какой температуры ему нужно готовить еду. Как для самого де Уоррена, так для его жены и для всей труппы в этом не было никакого неудобства: они бы сделали все, чтобы он чувствовал себя хорошо, а следовательно, танцевал хорошо.
И он таки танцевал хорошо (в 1979 г., кажется), премьера стала триумфом, как и второй спектакль (всего их было запланировано два). Все билеты были распроданы, еще и потому, что на тот момент Рудольф мало танцевал в Британии. Он почти не вмешивался в постановку де Уоррена, только добавил вариацию во втором акте, очень сложную, которую они называли "мулине". И хотя Рудольф больше не был тем "летающим татарином", как в 1962 году, он все еще держал публику силой своего сценического присутствия и артистизмом. Пусть элевация была уже не та, он по-прежнему мог выполнять все те сложные элементы, которые сам же добавлял в хореографию Петипа, чтобы впечатлить зрителей.
Он был непростым партнером, балерину не баловал, она сама должна была отвечать за свою технику, и он не помогал ей выглядеть лучше, чем она есть. В Северном театре хорошо об этом знали и ничего не имели против. Знаменитые "рыбки" - когда балерина прыгает почти головой в пол, а он ловит ее в полете одной рукой, - всегда заставляли зал затаивать дыхание, а потом выдыхать с воплем восторга. Рудольф практически не смотрел на партнершу, Эвелин Десьютер, в процессе, а она, с одной стороны, полностью ему доверяла, но с другой не теряла контроль.
Перед премьерой, пока шли репетиции, Рудольф любил ужинать с де Уорренами. Иногда они втроем ходили в ресторан, а иногда ели у них дома - де Уоррен любил готовить, и он быстро узнал, что Руди предпочитает. Иногда он говорил, что придет "с парой друзей", и эта пара могла превратиться в дюжину. После ужина друзья уходили, а Руди оставался на ночь. И это были лучшие моменты, когда он снимал туфли, вытягивал ноги на оттоманку и с рюмкой водки или бокалом белого вина разговаривал или просто смотрел телевизор. Хозяева слушали его, открыв рот, счастливые от возможности узнать больше о его детстве (все те же истории о трех семьях в одной комнате, битве Фариды с волками и о том, как он собирал бутылки, чтобы прокормиться и т.д.) Де Уоррены увидели, что Рудольф настоящий очень далек от своего публичного имиджа, и оба они наслаждались его обществом.
Говорили также о сугубо профессиональных вещах, в частности, об особом техническом методе Бориса Князева (мужа Ольги Спесивцевой), который, в противоположность Пушкину, делал упор на гибкость. Де Уоррен был горячим сторонником этой техники и очень хотел приобщить к ней Рудольфа, учитывая те проблемы, с которыми он столкнулся с годами, но тот упорно отказывался, о чем де Уоррен сожалел. Он списывает это на упрямство Руди как не очень полезную черту характера, но ведь Линн Сеймур незадолго до этого таки сосватала ему какого-то дзен-буддиста, который давал классы по особой методике, позволяющей не сражаться со своим телом. Создается впечатление, что Рудольф де Уоррену просто не очень доверял на тот момент, по крайней мере в этом вопросе, хотя, возможно, действительно зря, учитывая, в какой прекрасной форме сейчас сам де Уоррен.
Тем не менее они оба разделяли то убеждение, что талант - это дар, и обладающий им несет ответственность за развитие своего дара. "Меня всегда впечатляло его смирение". Наверное, многие люди удивятся, встретив слова "смирение" и "Нуреев" в одном предложении, тем не менее я считаю, что де Уоррен зрел в корень.
После Спящей Красавицы де Уоррен ставил Фрекен Юлию (в связи с чем упоминает Эрика Бруна как лучшего исполнителя мужской партии в этом балете). Рудольфу уже приходилось в нем танцевать, и насчет Эрика он с де Уорреном был, разумеется, согласен. На последние репетиции прибыла сама Биргит Кулберг, автор балета, и Руди вел себя с ней крайне уважительно (впрочем, как и всегда с пожилыми, независимыми и авторитетными дамами). Он не лез в хореографию, только настоял на своем варианте костюма. И Фрекен Юлия тоже прошла с большим успехом.
Рудольф всегда приветствовал де Уоррена одинаково: "Хелло, Босс", прикладывая руку к фуражке или берету и затем подставляя губы для поцелуя. Этот маленький жест, по мнению де Уоррена, говорил о многом, ведь Рудольф вообще тратил очень мало слов. Иногда он произносил их очень тихо, как будто они были неважными, но де Уоррен быстро осознал, что должен понимать его еще до того, как он выскажется. И со временем этому научился.
На тот момент у Рудольфа не было никаких секретарей, и свое расписание он держал в маленькой черненькой записной книжке, которую всегда носил с собой, вместе с небольшой суммой налички и единственной кредитной картой, которой редко пользовался. Де Уоррен говорит с попыткой оправдания, что тяжелое детство научило Руди "пользоваться чужими ресурсами, но я бы не назвал его скупым". Его щедрость порой проявлялась самым смущающим образом: он хотел купить дом, где бы они с де Уорренами жили втроем, таким образом давая понять, что они стали частью его личной жизни.
Следующий балет, который они делали вместе, - это "Урок" Флемминга Флиндта по пьесе Эжена Ионеско, причем Флиндт работал над балетом с самим автором. Де Уоррен слегка проезжается по Флиндту - мол, умел себя подать и знал нужных людей, но именно что слегка. В это время он впервые посетил квартиру Руди в Париже и был поражен хранившимися там сокровищами. Также его впечатлила жажда знаний, которой Рудольф всегда отличался: например, работая над новым балетом, он старался узнать все об авторе/композиторе, как например о Байроне (ради Манфреда) или о Чайковском.
Далее де Уоррен говорит о том вкладе, который Нуреев внес в Искусство Танца (именно так, с большой буквы): усиление роли мужчины-исполнителя. Это повлияло буквально на всех, кто танцевал после него. В частности - на Хосе Мануэля Карреньо, с которым де Уоррен тоже работал и которого критики часто сравнивали с Рудольфом (такое ощущение, что они всех подряд сравнивали).
С Флиндтом Рудольф тоже был крайне послушен и внимателен, и де Уоррен объясняет, почему с кое-кем другим он вел себя иначе: потому что очень не уважал людей, которые плохо знают свою работу. И кого же он приводит как пример? Да все тот же приснопамятный Лондонский Фестивальный балет и Даму Берил Грей, которую Руди чуть на перо не посадил. Де Уоррен наблюдал эти репетиции и добавляет штрихов к ее рассказу: стул, брошенный в зеркало и т.д. Но это только потому, что его не слушали и не понимали из-за лени, тупости, бездарности и т.д. Де Уоррен так прямо не выражается, но прочесть между строк можно.
На этом месте он немного приосанивается: а вот с нами (с Северным театром) никогда такого не было, Рудольф был счастлив танцевать с нами. (Это, конечно, хвастовство, но крайне милое: смотрите, мы такие хорошие, что Рудольф Хаметович нас даже не пиздил! Правильно, очень правильно де Уоррен относился к Рудольфу, что он не раз еще докажет.)
И де Уоррен попросил его стать Artist Laureate Северного театра, что, собственно, означало лишь то, что его портрет отныне будет размещен на всех программках напротив портрета принцессы Маргарет, патронессы труппы. Посовещавшись с Мод Гослинг, Рудольф согласился, а потом дал по этому поводу интервью, в котором сказал, что никогда у него не было никаких проблем с Северным театром, и де Уоррен все делает идеально.
После де Уоррену заказали Лебединое Озеро для Оперного фестиваля в Глиндебурне, что для него явилось испытанием, - таких больших балетов он никогда ранее не ставил. В сотрудничестве с хореографом Андре Покровским они решили создать чисто романтический балет: Одетта для Зигфрида - это мечта, которой он никогда не достигнет. Постановка имела большой успех, и де Уоррен был номинирован за ее дизайн на премию БАФТА.
Рудольф на премьере не танцевал, но присоединился к труппе позже. Для этого спектакля он пожелал надеть тот же костюм, который был на нем в Маргарите и Армане и который сейчас выставлялся в музее Ковент-Гардена. Не так-то легко было оттуда его раздобыть, но де Уоррен это сделал. Много лет прошло со времен Маргариты и Армана, и втиснуться в него Рудольфу оказалось непросто. Но он поступил в своем стиле: сделал глубокий вдох - и таки застегнулся. Время для него как будто не существовало.
Пока шли репетиции, Жаклин гуляла по полям близ развалин родового замка де Уорренов с Биллом Комо, главным редактором Дэнс Мэгезин, и тот ее убеждал в том, что у Рудольфа СПИД, а она ему не верила, она считала, что у человека такой мощи, как Нуреев, вообще не может быть СПИДа. Де Уоррен тоже так думал: мол, о Руди всегда ходит много слухов, и при этом он настолько супермен, что какой там СПИД.
После представления в Ноттингеме Рудольф пожелал, чтобы де Уоррены утром отвезли его в Лондон, и остался у них ночевать. Ради него они специально украсили спальню, повесив бархатную занавесь в изголовье кровати. Как обычно, после ужина сидели и болтали, и Руди кормил их анекдотами, часто не совсем приличными. Де Уоррен, со своим строгим воспитанием, чувствовал себя при этом неловко, зато Жаклин хохотала как сумасшедшая.
И вот когда по телевизору сказали что-то о СПИДе, Рудольф прокомментировал: "Что за времена настали, остается только дрочить", - к радости Жаклин. Потом супруги решили, что раз он шутит над СПИДом, значит, им не болен.
Наутро де Уоррен пошел будить дорогого гостя с чашкой чая, и тот ему сказал: "Я спал хорошо, если не считать того, что эта прекрасная занавесь все время падала мне на голову". По пути в Лондон он оставался в отличном настроении и продолжал развлекать их рассказами о своих похождениях, на этот раз с женщинами. Одно из них было крайне неудачным, и Руди охарактеризовал даму примерно так: "пизды от носа не отличит". Это насмешило де Уоррена так, что сломало его чопорность, а вместе с ней и последний лед, который оставался между ним и Руди. Тот нашел к нему подход, которым с тех пор с наслаждением пользовался.
На Рождество Рудольф позвал их с Жаклин в Париж, как и Джона и Джудит Персиваль. Де Уоррен упоминает, как многие жаловались на то, что Рудольф никогда их никуда не приглашал и не дарил подарки. Да, действительно, за время их общения он, может, пару раз пригласил их в ресторан, но каждый раз это было нечто особенное, он был настоящим принцем. Хотя, как испорченный ребенок, порой вдавался во всякие провокации.
Он подарил де Уоррену копию "Валентино", и когда смотрел фильм вместе с ним, с ностальгией сказал: "Видишь, я был довольно-таки красивым молодым человеком". Тень пробежала по его лицу, и хотя тогда он сразу же ее отбросил, потом она появлялась все чаще. Стоило ему порезаться, как он посылал де Уоррена за очень дорогим антибиотиком: он страшно боялся инфекций.
В 1985 году Рудольф пригласил де Уоррена на премьеру своей "Вашингтонской площади", которая, как известно, прошла неудачно, а после спектакля попросил высказать свое мнение. То есть сурово взглянул на де Уоррена и рявкнул: "Ну?" Лгать было нельзя, но де Уоррен выкрутился: "Несколько технических репетиций - и все будет хорошо".
Немного позже Рудольф прилетел в Манчестер танцевать в "Коппелии", и снова публика принимала его очень тепло. Он еще был в состоянии выполнять весьма сложные технические элементы, а его артистизм и "видение сцены" по-прежнему впечатляли зрителей.
Продолжение следует.
Сейчас ему уже 83 года, но он бодр, здоров и весел, живет со своей прекрасной Жаклин в Сарасоте и даже еще ведет классы для пенсионеров.
Также важно знать, что он имеет более чем аристократическое происхождение - прямой предок де Уоррена был сподвижником Вильгельма Завоевателя, женившимся на его дочери, и развалины их родового замка еще можно наблюдать близ городка Льюис, что в Сассексе. Этот факт де Уоррен не забывает ненавязчиво упомянуть в своих мемуарах, причем не один раз.
Естественно, воспоминания такого человека были бы интересны даже без глав о Рудольфе, а поскольку они там есть и они прекрасны, то книга более чем рекомендуется к прочтению. Более того. Де Уоррен не разговаривал ни с одним биографом Рудольфа, и мстительная Кавана, например, о нем ни разу даже не упоминает (Солуэй - не помню, по-моему, тоже нет). То есть, в его мемуарах есть то, о чем не узнаешь более нигде.
Половина аннотации на Амазоне посвящена Нурееву, что еще раз доказывает мне то, в чем я уже успела убедиться, покопавшись в балетных пабликах: Rudi sells.
Главное же - почему я считаю эти главы из книги де Уоррена лучшими из всего, что я читала о Рудольфе Нурееве, - де Уоррен влюбился в своего Руди с первого взгляда самой чистой и возвышенной любовью, и, похоже, это чувство он сохранил и по сей день. Не знаю, было ли оно окрашено какой-либо эротикой, об этом может сказать только сам де Уоррен, но по-моему нет. И даже не потому что он был и остается счастливо женат, это не показатель в случае с Руди, но наверняка же многим доводилось влюбляться в людей за их профессионализм, какие-то человеческие качества, влюбляться страстно, по-настоящему, с мелочной ревностью и прочими глупостями, но при этом искренне не желать секса с ними? Мне показалось, что с де Уорреном как раз подобный случай; я могу ошибаться, но оставляю за собой право на свою интерпретацию.
Особенно удивительно то, что целиком и полностью принять Рудольфа удавалось как раз английским аристократам, людям крайне далеким от него по происхождению и воспитанию: Найджелу Гослингу, Марго Фонтейн (происхождение у нее, правда, самое обычное, но не зря же ее считали "истинной английской леди") и вот де Уоррену. Может быть, такое расстояние и позволяло видеть его в истинном свете. Особенно это бьет в глаза в сравнении с мемуарами ван Данцига, который - весь из себя демократ и социалист - не снимает шоры до последнего.
Итак, в 1960 году де Уоррен поступил в труппу Ковент-Гардена, а с Рудольфом познакомился в 1962, но они практически не общались до конца 70-х, когда де Уоррен уже работал в Северном театре в Манчестере. Все это время, однако, де Уоррен поддерживал контакт с Нинетт де Валуа, которую, можно сказать, выперли на пенсию, как затем выперли из Ковент-Гардена и самого Нуреева. Де Уоррен считал, что с ними обоими поступили несправедливо, что все преемники Мадам были хуже, чем она, и, возможно, именно это заставило его в один прекрасный день позвонить Рудольфу, чтобы пригласить его танцевать в Спящей Красавице у себя в Манчестере. Де Уоррен на тот момент был хорошо наслышан о его репутации и принял это решение не без колебаний, но, наверное, мнение Нинетт де Валуа, которая всегда оставалась поклонницей Руди, перевесило. Ну и Rudi sells, об этом нельзя забывать.
Рудольф вел себя сухо и по-деловому: оговорил расписание, условия, партнершу и гонорар и велел связаться с Горлинским. В положенное время он без опозданий явился на репетицию (где его ждали не без трепета), готовый к работе. Ему выделили отдельную гримерку (я так поняла, что с помещениями у них было не очень), но он предпочел переодеваться вместе со всей труппой.
Де Уоррен не может в точности припомнить, как они сошлись, но это так или иначе произошло, и он с трогательной простодушной откровенностью, которая вообще ему свойственна, поясняет, почему произошло: потому что он каким-то образом знал, как правильно заварить чай для Руди, как подготовить его костюмы и какой температуры ему нужно готовить еду. Как для самого де Уоррена, так для его жены и для всей труппы в этом не было никакого неудобства: они бы сделали все, чтобы он чувствовал себя хорошо, а следовательно, танцевал хорошо.
И он таки танцевал хорошо (в 1979 г., кажется), премьера стала триумфом, как и второй спектакль (всего их было запланировано два). Все билеты были распроданы, еще и потому, что на тот момент Рудольф мало танцевал в Британии. Он почти не вмешивался в постановку де Уоррена, только добавил вариацию во втором акте, очень сложную, которую они называли "мулине". И хотя Рудольф больше не был тем "летающим татарином", как в 1962 году, он все еще держал публику силой своего сценического присутствия и артистизмом. Пусть элевация была уже не та, он по-прежнему мог выполнять все те сложные элементы, которые сам же добавлял в хореографию Петипа, чтобы впечатлить зрителей.
Он был непростым партнером, балерину не баловал, она сама должна была отвечать за свою технику, и он не помогал ей выглядеть лучше, чем она есть. В Северном театре хорошо об этом знали и ничего не имели против. Знаменитые "рыбки" - когда балерина прыгает почти головой в пол, а он ловит ее в полете одной рукой, - всегда заставляли зал затаивать дыхание, а потом выдыхать с воплем восторга. Рудольф практически не смотрел на партнершу, Эвелин Десьютер, в процессе, а она, с одной стороны, полностью ему доверяла, но с другой не теряла контроль.
Перед премьерой, пока шли репетиции, Рудольф любил ужинать с де Уорренами. Иногда они втроем ходили в ресторан, а иногда ели у них дома - де Уоррен любил готовить, и он быстро узнал, что Руди предпочитает. Иногда он говорил, что придет "с парой друзей", и эта пара могла превратиться в дюжину. После ужина друзья уходили, а Руди оставался на ночь. И это были лучшие моменты, когда он снимал туфли, вытягивал ноги на оттоманку и с рюмкой водки или бокалом белого вина разговаривал или просто смотрел телевизор. Хозяева слушали его, открыв рот, счастливые от возможности узнать больше о его детстве (все те же истории о трех семьях в одной комнате, битве Фариды с волками и о том, как он собирал бутылки, чтобы прокормиться и т.д.) Де Уоррены увидели, что Рудольф настоящий очень далек от своего публичного имиджа, и оба они наслаждались его обществом.
Говорили также о сугубо профессиональных вещах, в частности, об особом техническом методе Бориса Князева (мужа Ольги Спесивцевой), который, в противоположность Пушкину, делал упор на гибкость. Де Уоррен был горячим сторонником этой техники и очень хотел приобщить к ней Рудольфа, учитывая те проблемы, с которыми он столкнулся с годами, но тот упорно отказывался, о чем де Уоррен сожалел. Он списывает это на упрямство Руди как не очень полезную черту характера, но ведь Линн Сеймур незадолго до этого таки сосватала ему какого-то дзен-буддиста, который давал классы по особой методике, позволяющей не сражаться со своим телом. Создается впечатление, что Рудольф де Уоррену просто не очень доверял на тот момент, по крайней мере в этом вопросе, хотя, возможно, действительно зря, учитывая, в какой прекрасной форме сейчас сам де Уоррен.
Тем не менее они оба разделяли то убеждение, что талант - это дар, и обладающий им несет ответственность за развитие своего дара. "Меня всегда впечатляло его смирение". Наверное, многие люди удивятся, встретив слова "смирение" и "Нуреев" в одном предложении, тем не менее я считаю, что де Уоррен зрел в корень.
После Спящей Красавицы де Уоррен ставил Фрекен Юлию (в связи с чем упоминает Эрика Бруна как лучшего исполнителя мужской партии в этом балете). Рудольфу уже приходилось в нем танцевать, и насчет Эрика он с де Уорреном был, разумеется, согласен. На последние репетиции прибыла сама Биргит Кулберг, автор балета, и Руди вел себя с ней крайне уважительно (впрочем, как и всегда с пожилыми, независимыми и авторитетными дамами). Он не лез в хореографию, только настоял на своем варианте костюма. И Фрекен Юлия тоже прошла с большим успехом.
Рудольф всегда приветствовал де Уоррена одинаково: "Хелло, Босс", прикладывая руку к фуражке или берету и затем подставляя губы для поцелуя. Этот маленький жест, по мнению де Уоррена, говорил о многом, ведь Рудольф вообще тратил очень мало слов. Иногда он произносил их очень тихо, как будто они были неважными, но де Уоррен быстро осознал, что должен понимать его еще до того, как он выскажется. И со временем этому научился.
На тот момент у Рудольфа не было никаких секретарей, и свое расписание он держал в маленькой черненькой записной книжке, которую всегда носил с собой, вместе с небольшой суммой налички и единственной кредитной картой, которой редко пользовался. Де Уоррен говорит с попыткой оправдания, что тяжелое детство научило Руди "пользоваться чужими ресурсами, но я бы не назвал его скупым". Его щедрость порой проявлялась самым смущающим образом: он хотел купить дом, где бы они с де Уорренами жили втроем, таким образом давая понять, что они стали частью его личной жизни.
Следующий балет, который они делали вместе, - это "Урок" Флемминга Флиндта по пьесе Эжена Ионеско, причем Флиндт работал над балетом с самим автором. Де Уоррен слегка проезжается по Флиндту - мол, умел себя подать и знал нужных людей, но именно что слегка. В это время он впервые посетил квартиру Руди в Париже и был поражен хранившимися там сокровищами. Также его впечатлила жажда знаний, которой Рудольф всегда отличался: например, работая над новым балетом, он старался узнать все об авторе/композиторе, как например о Байроне (ради Манфреда) или о Чайковском.
Далее де Уоррен говорит о том вкладе, который Нуреев внес в Искусство Танца (именно так, с большой буквы): усиление роли мужчины-исполнителя. Это повлияло буквально на всех, кто танцевал после него. В частности - на Хосе Мануэля Карреньо, с которым де Уоррен тоже работал и которого критики часто сравнивали с Рудольфом (такое ощущение, что они всех подряд сравнивали).
С Флиндтом Рудольф тоже был крайне послушен и внимателен, и де Уоррен объясняет, почему с кое-кем другим он вел себя иначе: потому что очень не уважал людей, которые плохо знают свою работу. И кого же он приводит как пример? Да все тот же приснопамятный Лондонский Фестивальный балет и Даму Берил Грей, которую Руди чуть на перо не посадил. Де Уоррен наблюдал эти репетиции и добавляет штрихов к ее рассказу: стул, брошенный в зеркало и т.д. Но это только потому, что его не слушали и не понимали из-за лени, тупости, бездарности и т.д. Де Уоррен так прямо не выражается, но прочесть между строк можно.
На этом месте он немного приосанивается: а вот с нами (с Северным театром) никогда такого не было, Рудольф был счастлив танцевать с нами. (Это, конечно, хвастовство, но крайне милое: смотрите, мы такие хорошие, что Рудольф Хаметович нас даже не пиздил! Правильно, очень правильно де Уоррен относился к Рудольфу, что он не раз еще докажет.)
И де Уоррен попросил его стать Artist Laureate Северного театра, что, собственно, означало лишь то, что его портрет отныне будет размещен на всех программках напротив портрета принцессы Маргарет, патронессы труппы. Посовещавшись с Мод Гослинг, Рудольф согласился, а потом дал по этому поводу интервью, в котором сказал, что никогда у него не было никаких проблем с Северным театром, и де Уоррен все делает идеально.
После де Уоррену заказали Лебединое Озеро для Оперного фестиваля в Глиндебурне, что для него явилось испытанием, - таких больших балетов он никогда ранее не ставил. В сотрудничестве с хореографом Андре Покровским они решили создать чисто романтический балет: Одетта для Зигфрида - это мечта, которой он никогда не достигнет. Постановка имела большой успех, и де Уоррен был номинирован за ее дизайн на премию БАФТА.
Рудольф на премьере не танцевал, но присоединился к труппе позже. Для этого спектакля он пожелал надеть тот же костюм, который был на нем в Маргарите и Армане и который сейчас выставлялся в музее Ковент-Гардена. Не так-то легко было оттуда его раздобыть, но де Уоррен это сделал. Много лет прошло со времен Маргариты и Армана, и втиснуться в него Рудольфу оказалось непросто. Но он поступил в своем стиле: сделал глубокий вдох - и таки застегнулся. Время для него как будто не существовало.
Пока шли репетиции, Жаклин гуляла по полям близ развалин родового замка де Уорренов с Биллом Комо, главным редактором Дэнс Мэгезин, и тот ее убеждал в том, что у Рудольфа СПИД, а она ему не верила, она считала, что у человека такой мощи, как Нуреев, вообще не может быть СПИДа. Де Уоррен тоже так думал: мол, о Руди всегда ходит много слухов, и при этом он настолько супермен, что какой там СПИД.
После представления в Ноттингеме Рудольф пожелал, чтобы де Уоррены утром отвезли его в Лондон, и остался у них ночевать. Ради него они специально украсили спальню, повесив бархатную занавесь в изголовье кровати. Как обычно, после ужина сидели и болтали, и Руди кормил их анекдотами, часто не совсем приличными. Де Уоррен, со своим строгим воспитанием, чувствовал себя при этом неловко, зато Жаклин хохотала как сумасшедшая.
И вот когда по телевизору сказали что-то о СПИДе, Рудольф прокомментировал: "Что за времена настали, остается только дрочить", - к радости Жаклин. Потом супруги решили, что раз он шутит над СПИДом, значит, им не болен.
Наутро де Уоррен пошел будить дорогого гостя с чашкой чая, и тот ему сказал: "Я спал хорошо, если не считать того, что эта прекрасная занавесь все время падала мне на голову". По пути в Лондон он оставался в отличном настроении и продолжал развлекать их рассказами о своих похождениях, на этот раз с женщинами. Одно из них было крайне неудачным, и Руди охарактеризовал даму примерно так: "пизды от носа не отличит". Это насмешило де Уоррена так, что сломало его чопорность, а вместе с ней и последний лед, который оставался между ним и Руди. Тот нашел к нему подход, которым с тех пор с наслаждением пользовался.
На Рождество Рудольф позвал их с Жаклин в Париж, как и Джона и Джудит Персиваль. Де Уоррен упоминает, как многие жаловались на то, что Рудольф никогда их никуда не приглашал и не дарил подарки. Да, действительно, за время их общения он, может, пару раз пригласил их в ресторан, но каждый раз это было нечто особенное, он был настоящим принцем. Хотя, как испорченный ребенок, порой вдавался во всякие провокации.
Он подарил де Уоррену копию "Валентино", и когда смотрел фильм вместе с ним, с ностальгией сказал: "Видишь, я был довольно-таки красивым молодым человеком". Тень пробежала по его лицу, и хотя тогда он сразу же ее отбросил, потом она появлялась все чаще. Стоило ему порезаться, как он посылал де Уоррена за очень дорогим антибиотиком: он страшно боялся инфекций.
В 1985 году Рудольф пригласил де Уоррена на премьеру своей "Вашингтонской площади", которая, как известно, прошла неудачно, а после спектакля попросил высказать свое мнение. То есть сурово взглянул на де Уоррена и рявкнул: "Ну?" Лгать было нельзя, но де Уоррен выкрутился: "Несколько технических репетиций - и все будет хорошо".
Немного позже Рудольф прилетел в Манчестер танцевать в "Коппелии", и снова публика принимала его очень тепло. Он еще был в состоянии выполнять весьма сложные технические элементы, а его артистизм и "видение сцены" по-прежнему впечатляли зрителей.
Продолжение следует.