Примета времени
Вот читаешь книги и мемуары прошлого, скажем, начала двадцатого века, и поражаешься, как мучительно молодые люди переживали разрывы, «трагедии» первой любви и все прочие романтические неудачи. Это было настолько ярко и мучительно, что иногда становилось сильнейшим творческим стимулом на все оставшиеся годы. Влюбленные писали стихи, романы, картины, совершали безумные творческие поступки. С высоты времен все это кажется восхитительным: и «прекрасная дамы», и «марии! марии! марии!», и даже ростки свободных чувств и отношений.
Терялась на этом фоне и природная тяга молодости к саморазрушению. Загулы, наркотики, выпивка и самоубийства не казались определяющими. Момент понимания бессмысленности существования, этот коренной перелом на пути к «взрослости», кажется не таким важным по сравнению с творческим порывом к новому, чудесному и чувственному. Даже крайняя форма саморазрушения - самоубийство - старательно ретушировалась, ей старались придать форму созидания. Не просто повеситься спрыгнуть с крыши, а бросить бомбу ради появления нового справедливого мира.
Что же сейчас? Творчество не популярно, вместо него, вместо чувственного восприятия, вместо романтической дури - изматывающие физические нагрузки и животное начало. Молодежь восхищается физической силой, ловкостью, красотой тела. Даже молодежные танцы больше напоминают аэробику, чем чувства. Это как-бы неплохо, но однобоко и практически лишено творческого начала. Вместо порыва фантазии предлагается механизм. Движения, доведенные до автоматизма, животная грация, огрубленная нравственность и упрощенное мировоззрение.