1
Литература неожиданно онемела в благополучные «нулевые». Кавычками в предыдущем предложении я вычленил слово «нулевые», но вполне мог это сделать с любым другим словом. Благополучие было условным и относительным, сравнивая с девяностыми многие действительно облегчённо вздыхали, но только для того, чтобы погрустить о почившем СССР. Онеметь она, конечно, не онемела, полки книжных магазинов, все так же урчали и поскрипывали от натуги, количество разнообразных премий и конкурсов увеличилось, литературные сайты, как голодные гиены, стали накидываться на авторов. Забурлили социальные сети, как от количества писателей, которые завели блоги, так и блогеров, которые внезапно оказались писателями. Вот только со стороны казалось, что все, что эта литература делает, это открывает беззвучно рот. То есть я вполне мог бы написать, что это не литература онемела, а общество было контужено, и право бы не солгал. Да и ничего неожиданного в этом не было. Наблюдая, как пропадают толпы «лириков», приходивших раньше на литературные вечера бывших кумиров, как тают тиражи «толстых журналов», как замерзают в образовавшемся вакууме авторы, можно было предположить, что добром все это не закончится. Да и литература, лично мне казалось, что она становится все прозрачней и прозрачней, может она даже давно умерла, и все что мы принимаем за её дыхание - это просто миазмы и болотный газ.
Сами писатели и писательницы сохранили склонность к воздушным ароматам, всяким «эскадам» и «герленам», но вот их книги… Зачастую мне казалось, что очередной кирпичик на книжной полке никогда не жил. Это были мертворождённые дети, жалкие выкидыши. Потом я видел человека. Чаще всего по телевизору, в нашу глушь добирался не каждый. Толстая, жирная тётка в очках, гудящая грубым низким трансформаторным голосом, о трагическом соотношении быдла и принцесс. Ходой, с козлиной бородкой дядька с каким-то безумным взглядом кричащий из-за решётки тупые агитки, которые были намного глупей его рассказов. Рафинированный классик, уже немного поседевший, чей интеллигентный образ навевал воспоминания о его же безумном Ильиче, так восхитившем меня когда-то. Молодой толстый жук, с доброй и идиотской улыбкой педиатра на лице, которое лопнуло вторым подбородком. Рыжая (крашенная?) фея, с африканской копной волос и бешеным взглядом восторженной самки, которая (оказывается!) написала какие-то фантастические романы-притчи.
Все они были нормальными людьми. Они улыбались, шутили, двигались как люди, а не как зомби. И писали, писали, писали мертворождённые книги. Книги получались изысканными и даже пресными. Просто мёртвыми. Некоторые были практически шедевром, просто в них забыли вложить душу. Их бы спрятать, выбросить, но правила велят выдавать их тела родителям, издательствам и бедным читателям, которые смогли преодолеть природную брезгливость. Другие шедеврами, даже мёртвыми не стали, всего лишь маленьким эмбрионами, жалким недоношенным зачатками чего-то большого и гениального. Книжные магазины, тогда уже получившие звание супермаркетов, мне казались огромным саркофагом совмещённым с кунсткамерой и мавзолеем. Люди приходили туда, чтобы пробежаться взглядом по корочкам и положить в полиэтиленовый кулёчек очередную косточку на память, в надежде, что принесут домой не останки какого-то очередного урода, а чудодейственные святые мощи.
Печально было другое. Сами литераторы почему-то не замечали как онемение расползается по литературе. Им казалось, что жизнь бурлит, литературный процесс не останавливается ни на секунду, появляются книги, шуршат в туалетах «литературной газетой»… но все это существует исключительно для внутреннего употребления. Чем дальше отходишь от литературы, тем они она тише, тем писклявее её голоса. Окончательно замолчала она совсем недавно. Буквально на днях.