Повесть про погибшего мальчика
***
Когда Влад очнулся, он ничего не помнил. Что с ним произошло, как он тут оказался - все это осталось где-то глубоко в подсознании. От сильной боли в голове хотелось умереть. Комната, в которой он очутился, показалась ему знакомой, однако, вряд ли, ему доводилось бывать здесь раньше.
Медленно приподнялся.
Влад стоял на полу в одном ботинке; штаны порваны, футболка грязная. Подойдя к открытому окну, он не увидел в нем ничего особенного. Какая-то окраина, безлюдная улица, тишина. Первый этаж. Какого черта его вообще сюда занесло? Высунувшись в окно, и убедившись, что милиции поблизости нет, он сиганул наружу.
«Уж лучше меня примут за бомжа, чем застанут в чужой квартире», - решил он.
Выпрыгнув в кусты, он кое-как пробрался через них на тротуар, и попытался определить, где находится. Но все новые районы выглядят совершенно одинаково, и понять, где он, не представлялось возможным. Название улицы ничего ему не дало. «Что ж, тогда просто пойду куда-нибудь в сторону метро», - и он поплелся.
Однако чем больше он шел, тем дурнее было у него предчувствие. «Что-то не так, только вот что», - голова плохо соображала, и мысли давались с трудом. Наконец, пройдя улицу до ближайшего перекрестка, он все же заметил. От осознания этого мурашки покрыли все его тело, на секунду он даже потерял способность дышать, а перед глазами возникло много светящихся звездочек. Давление.
Перед ним был проспект, над проспектом висели, раскачиваясь, провода, на проводах были прицеплены дорожные знаки. Светофоры не работали. Стояла тишина, какую редко встретишь даже ночью, в то время как на улице был день. Ни одной машины, ни одного автобуса, и… совершенно ни одного человека.
На всем проспекте, от одного края до другого, не было ни единой души.
***
«Осторожно, двери закрываются». Двери закрываются, закрываются, закрываются. Все мысли у меня из букв составлены - вертятся перед глазами. Люди в вагоне молчат, смотрят куда-то в пустоту. Интересно, как они думают? На табличке передо мной написано: «сообщите машинисту по громкой связи, если услышите посторонние звуки», а над табличкой - номер. И еще много чего написано, я все это читаю от нечего делать. Я вообще очень много читаю. Двери дернулись, ударились друг о друга, и мы снова поехали, а я смотрю на карту, отсчитываю станции. Вот на предыдущей моя школа была, я там училась. У нас очень хороший класс был, мы всегда друг за друга держались, даже ходили всюду вместе в кафе, на выставки.
А теперь и не видимся совсем, разбежались кто куда. Это моя первая осень после школы.
У нас в здании школы находился кружок карате. И через школьные коридоры постоянно ходили ребята в кимоно, туда-сюда. Мы с девочками иногда на переменах подсматривали, как те занимались в спортивном зале, выполняли различные упражнения. Они сначала бегали по кругу, потом приседали, делали растяжку, а затем разделялись на пары и начинали друг на друге отрабатывать удары. С такими не пропадешь.
Наша школа находилась в самом центре города, на Пушкинской, ну, или на Владимирской, смотря откуда идти. Я всегда ходила по-разному, то с Владимирской, то с Пушкинской - как получится. Я иногда сбиваюсь, когда в давке ничего не видно, и выхожу не на той станции. А порою и вовсе, сажусь на одной линии, а выхожу совсем на другой, как это получается, не знаю. Никита говорит, что поезда иногда перегоняют с одной линии на другую. Никита - это мой парень. Мы живем вместе.
А живем мы пока еще на метро «Проспект Ветеранов» - конечной станции на красной ветке. Тут уже спи не спи, а выйдешь правильно. Еще на этой станции нет эскалатора, а жаль - мне нравится на ступеньках сидеть, когда вниз спускаешься. А вот в автобусе ехать от метро мне совсем не нравится - душно.
Зато там, где я живу, по небу постоянно летают самолеты, иногда очень низко. Вечером, когда становится темно, они светят огоньками, и даже видно, как перед ними освещается воздух, как от фар автомобиля. Это очень красиво. Вечером, и тем более, ночью, небо становится красным, матового оттенка, с переливами, и от скучных новостроек остаются только оранжевые окна. В такое время я люблю гулять, одна, по полям, к железной дороге. Когда поезда проезжают мимо - это тоже очень красиво. А вот Никите не нравится. Он говорит, что район шумный, и самолеты его раздражают. Громко - это когда ушам больно.
Вагоны в метро похожи на ящики, а люди внутри них - на вещи. Ящики эти открываются, закрываются, кто-то уходит, кто-то пересаживается с места на место. Мы все время находимся в каких-то ящиках. А вещей слишком много, и за всеми не уследишь. Кому-то забудешь пришить пуговицу, или оторвешь случайно рукав. Мне вот неправильно пришили уши. Ходить могу, руки шевелятся, а вот слышать ничего не слышу. Я глухая. Даже не представляю, каково это - слышать. Никита вот говорит, что лучше звуков нет ничего на свете. Он, кстати, музыкант.
Мы с ним общаемся через тетрадку. Я пишу что-нибудь, а потом он мне в этой же тетрадке отвечает. Или, например, он дает ее мне, а там:
- Я сегодня иду на репетицию.
И я ему отвечаю:
- Хорошо.
У него своя группа, он в ней играет на компьютере. Сам все сочиняет, сидит допоздна за компьютером. Правда, на его выступления никто не ходит, поэтому они очень редко выступают, по клубам. Никита говорит, что его никто не понимает. Как-то раз после одного такого концерта я ему написала, чтобы он не расстраивался, что все у него будет хорошо, а он ответил мне, что я тоже ничего не понимаю. Что я даже понятия не имею, о чем говорю. А я ведь просто хотела как лучше. Впрочем, он все-таки прав - я ведь ни разу ничего в своей жизни не слышала. А он музыкант и знает, о чем говорит. «Никита» - означает «победитель».
Кстати, я могу говорить, я не глухонемая, как бывает иногда, что и то, и другое сразу. Но мои родители не научили меня издавать ртом правильные звуки. В итоге я практически не говорю ничего, потому что вижу, что получается скверно. Никита не любит, когда я что-нибудь говорю. У меня неприятный голос, я выкрикиваю каждый слог, делаю глупые паузы. Иногда, когда я остаюсь одна в квартире, то пробую разговаривать, правда, смысла в этом никакого нет - так всё это, от нечего делать. В школе меня кое-как этому натаскали. На самом деле я очень стесняюсь говорить, и если на улице кто-нибудь ко мне обращается, я всегда пожимаю в ответ плечами. Иногда по нескольку раз, на всякий случай.
Никиту я очень люблю. Пусть его никто кроме меня и не любит, и друзей у него нет, все равно он для меня самый главный. Пусть он странный. Но ведь он занимается искусством, они все немного не от мира сего. А любовь - это не обязательно что-то хорошее. Радость, грусть, смех и слезы - они ведь все связаны с любовью как-то косвенно. Ну, если потеряешь человека, или, наоборот, вернешь. А сама по себе любовь - это когда врастаешь в человека и не можешь больше без него. Это не хорошо и не плохо, не грустно и не радостно. Ты просто в один прекрасный момент понимаешь, что одна уже не выживешь. Вот что такое любовь.
Мне надо выйти на Чернышевской, мы там встречаемся с Никитой. Он приедет после работы, а я вот из дома еду. Я не работаю. У нас глухим можно работать, но Никита не хочет, говорит, что нужды в этом никакой нет.
Меня немного подташнивает еще после автобуса, и я хочу поскорее выйти. Впрочем, вроде бы уже приехала - двери открылись, и я выхожу на платформу, смотрю на таблички. Ага, написано: следующая «Площадь Ленина». Значит правильно.
Никита мне говорил как-то, что любое действие обязательно сопровождается какими-то звуками. Например, когда эскалатор вверх движется, или когда ступеньки слегка подрагивают. У всего есть свой звук. Даже если тебе кажется, что ты его не слышишь. Щелкаешь ты пальцем или просто проводишь им по воздуху - все это можно при желании услышать. Просто нужно научиться. Вот слепые - они слышат, они могут на слух определить, что ты делаешь, идешь куда-то или просто шаришься по карманам. Хотела бы я так слышать, как они.
Сегодня мы встречаемся с агентом и идем смотреть комнату. Никита хочет жить в центре, причем обязательно в коммуналке, и это после того как всего два месяца назад мы переехали в квартиру на окраине города. До этого мы жили у его родителей. Они у него немного странные, смотрели на меня, как будто все время боялись чем-то обидеть, и постоянно отводили глаза в сторону. Самое неприятное было есть с ними за одним столом. Ладно там, они бы мне сказали:
- Бедная девочка, нам тебя искренне жаль.
Так нет же, они старались вести себя так, как будто все нормально. Как будто со мной все хорошо, но при этом все почему-то молчат. Им, видимо, было неудобно о чем-то говорить с Никитой, потому что я как бы оказывалась лишней. А ведь мы просто ели за одним столом, и мне не надо было никого слушать. Они вели себя при мне слишком напряженно, хотя мне, по сути, было все равно. Вдобавок они не очень-то одобряли Никитин выбор. Мы быстро от них съехали.
Поднимаюсь и вижу - Никита уже ждет меня наверху, у эскалатора. В руках у него какой-то очередной дурацкий журнал, который никто кроме него и не читает, наверное, что-нибудь про аквариумы или операционные системы реального времени. Или один из журналов «Новый мир» десятилетней давности - он купил себе через Интернет целую подшивку и теперь их читает, говорит, что очень интересно, и что журнальная литература того времени гораздо лучше нынешней. А впрочем, нет, вижу - это поэтический самиздат, «Послезавтра». Их продают рядом с метро «Гостиный Двор», там же, где и политические газеты, и все такое прочее. В этом журнале печатают всякие странные стихотворения, иногда целые поэмы или какие-нибудь современные декламации.
«Вся жизнь, как яркое больное солнце, как фары пролетающих ночей, как смех того, кто больше не проснется, но будет вечно в памяти моей. Он спит и улыбается чуть слышно, руками обнимая небеса - он жив, пока он этим миром дышит, и вместе с воздухом глотает голоса». Ну, и так далее.
Никита протягивает мне руку, и стаскивает прямо с эскалатора к себе, вбок. Целует меня. Затем раскрывает передо мной журнал, и тыкает пальцем в строчку: «Ты как звезда, и я боюсь обжечься». Улыбается, я тоже улыбаюсь, за компанию. Я все эти стихи уже читала, я ведь не работаю, не делаю ничего. Сижу себе дома.
Мы выходим на улицу. Там Никита звонит с автомата, мы ждем еще немного, и вот к нам подходит женщина лет тридцати. Агент. Она что-то говорит, Никита ей кивает в ответ, а я в это время смотрю по сторонам, на других людей, на небо, на деревья. Все-таки интересно, как это - у других. Я недавно читала книжку про жития святых, и там рассказывалось, что они все что-то такое знали, чего мы не знаем. И что они что-то такое чувствовали. И тогда я подумала, что я просто не святая в каком-то смысле. Ведь некоторые и святым завидуют, тоже хотят видеть всякие видения. Пробуют наркотики.
Мне очень нравится, как ночью горят фонари. Я словно вижу каждую частицу воздуха, как она освящается - все полутона, переходы от темного к светлому, и обратно. Мне очень нравятся цвета на светофоре - яркий сочный красный; и теплый, даже немного мягкий, зеленый. Их ночью очень хорошо видно. Люблю, как ночью горит табло, под светофором - которое для пешеходов. Днем этого всего не видно. Зато днем видно людей.
У метро играют два слепых музыканта, один на гитаре, второй на саксофоне, оба в темных очках и в шляпах. Иногда вот мне думается - а как, например, слепые видят мир? Ведь представляют его себе как-то, нельзя же всю жизнь видеть перед собой только черный овал, и ничего больше? Должно же что-то рисоваться у них на внутренней стенке глаз, хоть какие-нибудь очертания? А как они вообще думают? Как вообще можно думать, если слова не видны у тебя перед глазами?
Никита дергает меня за руку, и мы все вместе идем от метро; сначала обходим дом, потом сворачиваем во двор. Выходим на улицу, на ней мало людей, но на каждом шагу припаркованы машины. Мы идем по ней, а Никита разговаривает о чем-то с этой женщиной, агентом. Она уже покосилась в мою сторону пару раз, и я так поняла, что он ее уже «предупредил». Он всегда всех «предупреждает». Иногда мне даже кажется, что он так и начинает наше с кем-то знакомство:
- А это моя девушка Алиса. Она глухая.
Наконец, мы доходим до нужного подъезда и останавливаемся. Тут я замечаю, что Никита уже цитирует агенту что-то из журнала «Послезавтра». А та смотрит на него тем самым взглядом, который я часто вижу в глазах окружающих, когда им Никита что-то рассказывает или читает - они все его не понимают. Им с ним скучно. Боковым зрением агент поглядывает на меня, и еле заметно улыбается. Обычный человек, может, и не заметил бы эту ее улыбку, но я такие вещи вижу. Она, видимо, думает про меня что-то вроде: «как же я тебе сейчас завидую, и твоим ушам».
Я хочу знать, как ее зовут, этого агента, но не могу спросить. Тетрадка осталась дома, и написать вопрос негде, да и глупо бы это смотрелось, при ней. Я умею разговаривать на пальцах, но Никита учить мой язык наотрез отказывается. Он в таких вещах принципиален. Так что мы просто поднимаемся по лестнице, при этом Никита зачем-то вызвал лифт.
Мы доходим до третьего этажа, агент отпирает ключом дверь, и, войдя внутрь, мы тут же наталкиваемся на девушку. Та здоровается с нами, Никита и агент с ней тоже, а я просто киваю, и, после этой небольшой паузы, девушка выходит на лестничную клетку. Агент что-то говорит Никите.
Никита проходит дальше по коридору, затем разворачивается ко мне. Показывает пальцем налево, направо, и еще куда-то дальше. Со всех сторон открытые двери, без замков. Я так понимаю, что мне предлагают выбрать - куда селиться, какая из них мне больше нравится. Я захожу в самую первую. Она обшарпанная, совсем без мебели, с протекшим, грязным потолком. В левой стенке сделан камин, но он весь разрушенный. В полу в некоторых местах не хватает паркетных досок. Обои ободраны почти полностью, с потолка на проводе свисает патрон без лампочки, а справа к стенке приделана лампа дневного света. Из стен с разных сторон торчат какие-то провода, от радио, телефонные, еще от чего-то. В стене напротив - большое полукруглое окно, а в той, что справа - заделанная строительной пеной еще одна дверь.
Но я вообще не хочу здесь жить. Я хочу жить там, где в небе летают самолеты. Или хотя бы ездят поезда. Ну, или чтобы было уютно, а не как в сарае каком-то, когда не понятно, где тут пол, а где потолок. Не понимаю, зачем Никите понадобилось жить именно здесь - вроде бы даже не так и дешево, и не совсем в центре. Он уже был здесь, а теперь мы просто пришли, чтобы я выбрала, в какой именно комнате будем жить. Не сказала «да» или «нет», а просто выбрала комнату. Я подхожу к окну - смотрю в него, там люди ходят, какая-то женщина с собакой гуляет. Нормальные же люди. Неужели кто-то из них живет в такой же коробке, как эта комната?
Из-за того, что я не ношу с собой тетрадку, мне не с кем поделиться своими мыслями. Да никто и не станет ждать, пока я там напишу хоть что-то, даже Никита не может долго со мной разговаривать. У него группа, работа, дела, он может разговаривать только во время какого-нибудь дела. А мне нужно отдаваться полностью - садиться рядом и беседовать, не торопясь, аккуратно выводя каждое слово. Так что Никита порой общается со мной жестами - «посмотри сюда», «слезь с компьютера», «сходи, открой дверь». Это обидно. Но самое обидное в том, что мне даже не с кем этой обидой поделиться.
Я бы могла сходить в другие комнаты посмотреть, что там, но мне не хочется. Мне совершенно не нравится эта, но ходить, выбирать «такие» комнаты… как-то… противно, что ли. Ладно бы вселиться на помойку не глядя, но если ты еще и выбираешь из всех помойных коробок самую лучшую, то ты совсем ничего не стоишь. Мне так кажется. Никита, правда, думает иначе. Он вообще всегда иначе думает - я к этому уже привыкла. Он занимается искусством.
И мне ужасно хочется заплакать при одной только мысли о самолетах и поездах. Никите тогда казалось, что это будет очень интересно - пожить в спальном районе, далеко от метро. А получилось все довольно обычно, и вот теперь мы снова переезжаем. Я совершенно не представляю, как мы будем теперь тут жить, без света и мебели, а Никиту, скорее всего, беспокоит только одно - что мы тут такие не единственные. Интересно, какие у нас будут соседи?
Я сажусь на подоконник и жду, когда вернутся Никита с агентом. Все слишком спокойно, слишком пусто как-то, и время тянется совсем медленно. Но, наконец, дверь отворяется, и входит Никита. Кивает в сторону коридора, что-то говорит. Я ему показываю на пальцах:
- Мне противно смотреть другие комнаты.
Он пожимает в ответ плечами, показывает, что не понимает, что я хочу сказать. Я и сама знаю, что он не понимает. Никита кивает на меня снова, спрашивает, пойду ли я смотреть дальше? Я мотаю головой в разные стороны. Он выходит в коридор, затем снова возвращается в комнату, тыкает пальцем в пол, вопросительно кивает - мол, в эту селимся? Я киваю в ответ, а сама при этом стараюсь не смотреть в его сторону, смотрю себе под ноги. Затем и вовсе отворачиваюсь к окну. Не знаю, что там происходит дальше. И не хочу знать.
(продолжение следует)
Когда Влад очнулся, он ничего не помнил. Что с ним произошло, как он тут оказался - все это осталось где-то глубоко в подсознании. От сильной боли в голове хотелось умереть. Комната, в которой он очутился, показалась ему знакомой, однако, вряд ли, ему доводилось бывать здесь раньше.
Медленно приподнялся.
Влад стоял на полу в одном ботинке; штаны порваны, футболка грязная. Подойдя к открытому окну, он не увидел в нем ничего особенного. Какая-то окраина, безлюдная улица, тишина. Первый этаж. Какого черта его вообще сюда занесло? Высунувшись в окно, и убедившись, что милиции поблизости нет, он сиганул наружу.
«Уж лучше меня примут за бомжа, чем застанут в чужой квартире», - решил он.
Выпрыгнув в кусты, он кое-как пробрался через них на тротуар, и попытался определить, где находится. Но все новые районы выглядят совершенно одинаково, и понять, где он, не представлялось возможным. Название улицы ничего ему не дало. «Что ж, тогда просто пойду куда-нибудь в сторону метро», - и он поплелся.
Однако чем больше он шел, тем дурнее было у него предчувствие. «Что-то не так, только вот что», - голова плохо соображала, и мысли давались с трудом. Наконец, пройдя улицу до ближайшего перекрестка, он все же заметил. От осознания этого мурашки покрыли все его тело, на секунду он даже потерял способность дышать, а перед глазами возникло много светящихся звездочек. Давление.
Перед ним был проспект, над проспектом висели, раскачиваясь, провода, на проводах были прицеплены дорожные знаки. Светофоры не работали. Стояла тишина, какую редко встретишь даже ночью, в то время как на улице был день. Ни одной машины, ни одного автобуса, и… совершенно ни одного человека.
На всем проспекте, от одного края до другого, не было ни единой души.
***
«Осторожно, двери закрываются». Двери закрываются, закрываются, закрываются. Все мысли у меня из букв составлены - вертятся перед глазами. Люди в вагоне молчат, смотрят куда-то в пустоту. Интересно, как они думают? На табличке передо мной написано: «сообщите машинисту по громкой связи, если услышите посторонние звуки», а над табличкой - номер. И еще много чего написано, я все это читаю от нечего делать. Я вообще очень много читаю. Двери дернулись, ударились друг о друга, и мы снова поехали, а я смотрю на карту, отсчитываю станции. Вот на предыдущей моя школа была, я там училась. У нас очень хороший класс был, мы всегда друг за друга держались, даже ходили всюду вместе в кафе, на выставки.
А теперь и не видимся совсем, разбежались кто куда. Это моя первая осень после школы.
У нас в здании школы находился кружок карате. И через школьные коридоры постоянно ходили ребята в кимоно, туда-сюда. Мы с девочками иногда на переменах подсматривали, как те занимались в спортивном зале, выполняли различные упражнения. Они сначала бегали по кругу, потом приседали, делали растяжку, а затем разделялись на пары и начинали друг на друге отрабатывать удары. С такими не пропадешь.
Наша школа находилась в самом центре города, на Пушкинской, ну, или на Владимирской, смотря откуда идти. Я всегда ходила по-разному, то с Владимирской, то с Пушкинской - как получится. Я иногда сбиваюсь, когда в давке ничего не видно, и выхожу не на той станции. А порою и вовсе, сажусь на одной линии, а выхожу совсем на другой, как это получается, не знаю. Никита говорит, что поезда иногда перегоняют с одной линии на другую. Никита - это мой парень. Мы живем вместе.
А живем мы пока еще на метро «Проспект Ветеранов» - конечной станции на красной ветке. Тут уже спи не спи, а выйдешь правильно. Еще на этой станции нет эскалатора, а жаль - мне нравится на ступеньках сидеть, когда вниз спускаешься. А вот в автобусе ехать от метро мне совсем не нравится - душно.
Зато там, где я живу, по небу постоянно летают самолеты, иногда очень низко. Вечером, когда становится темно, они светят огоньками, и даже видно, как перед ними освещается воздух, как от фар автомобиля. Это очень красиво. Вечером, и тем более, ночью, небо становится красным, матового оттенка, с переливами, и от скучных новостроек остаются только оранжевые окна. В такое время я люблю гулять, одна, по полям, к железной дороге. Когда поезда проезжают мимо - это тоже очень красиво. А вот Никите не нравится. Он говорит, что район шумный, и самолеты его раздражают. Громко - это когда ушам больно.
Вагоны в метро похожи на ящики, а люди внутри них - на вещи. Ящики эти открываются, закрываются, кто-то уходит, кто-то пересаживается с места на место. Мы все время находимся в каких-то ящиках. А вещей слишком много, и за всеми не уследишь. Кому-то забудешь пришить пуговицу, или оторвешь случайно рукав. Мне вот неправильно пришили уши. Ходить могу, руки шевелятся, а вот слышать ничего не слышу. Я глухая. Даже не представляю, каково это - слышать. Никита вот говорит, что лучше звуков нет ничего на свете. Он, кстати, музыкант.
Мы с ним общаемся через тетрадку. Я пишу что-нибудь, а потом он мне в этой же тетрадке отвечает. Или, например, он дает ее мне, а там:
- Я сегодня иду на репетицию.
И я ему отвечаю:
- Хорошо.
У него своя группа, он в ней играет на компьютере. Сам все сочиняет, сидит допоздна за компьютером. Правда, на его выступления никто не ходит, поэтому они очень редко выступают, по клубам. Никита говорит, что его никто не понимает. Как-то раз после одного такого концерта я ему написала, чтобы он не расстраивался, что все у него будет хорошо, а он ответил мне, что я тоже ничего не понимаю. Что я даже понятия не имею, о чем говорю. А я ведь просто хотела как лучше. Впрочем, он все-таки прав - я ведь ни разу ничего в своей жизни не слышала. А он музыкант и знает, о чем говорит. «Никита» - означает «победитель».
Кстати, я могу говорить, я не глухонемая, как бывает иногда, что и то, и другое сразу. Но мои родители не научили меня издавать ртом правильные звуки. В итоге я практически не говорю ничего, потому что вижу, что получается скверно. Никита не любит, когда я что-нибудь говорю. У меня неприятный голос, я выкрикиваю каждый слог, делаю глупые паузы. Иногда, когда я остаюсь одна в квартире, то пробую разговаривать, правда, смысла в этом никакого нет - так всё это, от нечего делать. В школе меня кое-как этому натаскали. На самом деле я очень стесняюсь говорить, и если на улице кто-нибудь ко мне обращается, я всегда пожимаю в ответ плечами. Иногда по нескольку раз, на всякий случай.
Никиту я очень люблю. Пусть его никто кроме меня и не любит, и друзей у него нет, все равно он для меня самый главный. Пусть он странный. Но ведь он занимается искусством, они все немного не от мира сего. А любовь - это не обязательно что-то хорошее. Радость, грусть, смех и слезы - они ведь все связаны с любовью как-то косвенно. Ну, если потеряешь человека, или, наоборот, вернешь. А сама по себе любовь - это когда врастаешь в человека и не можешь больше без него. Это не хорошо и не плохо, не грустно и не радостно. Ты просто в один прекрасный момент понимаешь, что одна уже не выживешь. Вот что такое любовь.
Мне надо выйти на Чернышевской, мы там встречаемся с Никитой. Он приедет после работы, а я вот из дома еду. Я не работаю. У нас глухим можно работать, но Никита не хочет, говорит, что нужды в этом никакой нет.
Меня немного подташнивает еще после автобуса, и я хочу поскорее выйти. Впрочем, вроде бы уже приехала - двери открылись, и я выхожу на платформу, смотрю на таблички. Ага, написано: следующая «Площадь Ленина». Значит правильно.
Никита мне говорил как-то, что любое действие обязательно сопровождается какими-то звуками. Например, когда эскалатор вверх движется, или когда ступеньки слегка подрагивают. У всего есть свой звук. Даже если тебе кажется, что ты его не слышишь. Щелкаешь ты пальцем или просто проводишь им по воздуху - все это можно при желании услышать. Просто нужно научиться. Вот слепые - они слышат, они могут на слух определить, что ты делаешь, идешь куда-то или просто шаришься по карманам. Хотела бы я так слышать, как они.
Сегодня мы встречаемся с агентом и идем смотреть комнату. Никита хочет жить в центре, причем обязательно в коммуналке, и это после того как всего два месяца назад мы переехали в квартиру на окраине города. До этого мы жили у его родителей. Они у него немного странные, смотрели на меня, как будто все время боялись чем-то обидеть, и постоянно отводили глаза в сторону. Самое неприятное было есть с ними за одним столом. Ладно там, они бы мне сказали:
- Бедная девочка, нам тебя искренне жаль.
Так нет же, они старались вести себя так, как будто все нормально. Как будто со мной все хорошо, но при этом все почему-то молчат. Им, видимо, было неудобно о чем-то говорить с Никитой, потому что я как бы оказывалась лишней. А ведь мы просто ели за одним столом, и мне не надо было никого слушать. Они вели себя при мне слишком напряженно, хотя мне, по сути, было все равно. Вдобавок они не очень-то одобряли Никитин выбор. Мы быстро от них съехали.
Поднимаюсь и вижу - Никита уже ждет меня наверху, у эскалатора. В руках у него какой-то очередной дурацкий журнал, который никто кроме него и не читает, наверное, что-нибудь про аквариумы или операционные системы реального времени. Или один из журналов «Новый мир» десятилетней давности - он купил себе через Интернет целую подшивку и теперь их читает, говорит, что очень интересно, и что журнальная литература того времени гораздо лучше нынешней. А впрочем, нет, вижу - это поэтический самиздат, «Послезавтра». Их продают рядом с метро «Гостиный Двор», там же, где и политические газеты, и все такое прочее. В этом журнале печатают всякие странные стихотворения, иногда целые поэмы или какие-нибудь современные декламации.
«Вся жизнь, как яркое больное солнце, как фары пролетающих ночей, как смех того, кто больше не проснется, но будет вечно в памяти моей. Он спит и улыбается чуть слышно, руками обнимая небеса - он жив, пока он этим миром дышит, и вместе с воздухом глотает голоса». Ну, и так далее.
Никита протягивает мне руку, и стаскивает прямо с эскалатора к себе, вбок. Целует меня. Затем раскрывает передо мной журнал, и тыкает пальцем в строчку: «Ты как звезда, и я боюсь обжечься». Улыбается, я тоже улыбаюсь, за компанию. Я все эти стихи уже читала, я ведь не работаю, не делаю ничего. Сижу себе дома.
Мы выходим на улицу. Там Никита звонит с автомата, мы ждем еще немного, и вот к нам подходит женщина лет тридцати. Агент. Она что-то говорит, Никита ей кивает в ответ, а я в это время смотрю по сторонам, на других людей, на небо, на деревья. Все-таки интересно, как это - у других. Я недавно читала книжку про жития святых, и там рассказывалось, что они все что-то такое знали, чего мы не знаем. И что они что-то такое чувствовали. И тогда я подумала, что я просто не святая в каком-то смысле. Ведь некоторые и святым завидуют, тоже хотят видеть всякие видения. Пробуют наркотики.
Мне очень нравится, как ночью горят фонари. Я словно вижу каждую частицу воздуха, как она освящается - все полутона, переходы от темного к светлому, и обратно. Мне очень нравятся цвета на светофоре - яркий сочный красный; и теплый, даже немного мягкий, зеленый. Их ночью очень хорошо видно. Люблю, как ночью горит табло, под светофором - которое для пешеходов. Днем этого всего не видно. Зато днем видно людей.
У метро играют два слепых музыканта, один на гитаре, второй на саксофоне, оба в темных очках и в шляпах. Иногда вот мне думается - а как, например, слепые видят мир? Ведь представляют его себе как-то, нельзя же всю жизнь видеть перед собой только черный овал, и ничего больше? Должно же что-то рисоваться у них на внутренней стенке глаз, хоть какие-нибудь очертания? А как они вообще думают? Как вообще можно думать, если слова не видны у тебя перед глазами?
Никита дергает меня за руку, и мы все вместе идем от метро; сначала обходим дом, потом сворачиваем во двор. Выходим на улицу, на ней мало людей, но на каждом шагу припаркованы машины. Мы идем по ней, а Никита разговаривает о чем-то с этой женщиной, агентом. Она уже покосилась в мою сторону пару раз, и я так поняла, что он ее уже «предупредил». Он всегда всех «предупреждает». Иногда мне даже кажется, что он так и начинает наше с кем-то знакомство:
- А это моя девушка Алиса. Она глухая.
Наконец, мы доходим до нужного подъезда и останавливаемся. Тут я замечаю, что Никита уже цитирует агенту что-то из журнала «Послезавтра». А та смотрит на него тем самым взглядом, который я часто вижу в глазах окружающих, когда им Никита что-то рассказывает или читает - они все его не понимают. Им с ним скучно. Боковым зрением агент поглядывает на меня, и еле заметно улыбается. Обычный человек, может, и не заметил бы эту ее улыбку, но я такие вещи вижу. Она, видимо, думает про меня что-то вроде: «как же я тебе сейчас завидую, и твоим ушам».
Я хочу знать, как ее зовут, этого агента, но не могу спросить. Тетрадка осталась дома, и написать вопрос негде, да и глупо бы это смотрелось, при ней. Я умею разговаривать на пальцах, но Никита учить мой язык наотрез отказывается. Он в таких вещах принципиален. Так что мы просто поднимаемся по лестнице, при этом Никита зачем-то вызвал лифт.
Мы доходим до третьего этажа, агент отпирает ключом дверь, и, войдя внутрь, мы тут же наталкиваемся на девушку. Та здоровается с нами, Никита и агент с ней тоже, а я просто киваю, и, после этой небольшой паузы, девушка выходит на лестничную клетку. Агент что-то говорит Никите.
Никита проходит дальше по коридору, затем разворачивается ко мне. Показывает пальцем налево, направо, и еще куда-то дальше. Со всех сторон открытые двери, без замков. Я так понимаю, что мне предлагают выбрать - куда селиться, какая из них мне больше нравится. Я захожу в самую первую. Она обшарпанная, совсем без мебели, с протекшим, грязным потолком. В левой стенке сделан камин, но он весь разрушенный. В полу в некоторых местах не хватает паркетных досок. Обои ободраны почти полностью, с потолка на проводе свисает патрон без лампочки, а справа к стенке приделана лампа дневного света. Из стен с разных сторон торчат какие-то провода, от радио, телефонные, еще от чего-то. В стене напротив - большое полукруглое окно, а в той, что справа - заделанная строительной пеной еще одна дверь.
Но я вообще не хочу здесь жить. Я хочу жить там, где в небе летают самолеты. Или хотя бы ездят поезда. Ну, или чтобы было уютно, а не как в сарае каком-то, когда не понятно, где тут пол, а где потолок. Не понимаю, зачем Никите понадобилось жить именно здесь - вроде бы даже не так и дешево, и не совсем в центре. Он уже был здесь, а теперь мы просто пришли, чтобы я выбрала, в какой именно комнате будем жить. Не сказала «да» или «нет», а просто выбрала комнату. Я подхожу к окну - смотрю в него, там люди ходят, какая-то женщина с собакой гуляет. Нормальные же люди. Неужели кто-то из них живет в такой же коробке, как эта комната?
Из-за того, что я не ношу с собой тетрадку, мне не с кем поделиться своими мыслями. Да никто и не станет ждать, пока я там напишу хоть что-то, даже Никита не может долго со мной разговаривать. У него группа, работа, дела, он может разговаривать только во время какого-нибудь дела. А мне нужно отдаваться полностью - садиться рядом и беседовать, не торопясь, аккуратно выводя каждое слово. Так что Никита порой общается со мной жестами - «посмотри сюда», «слезь с компьютера», «сходи, открой дверь». Это обидно. Но самое обидное в том, что мне даже не с кем этой обидой поделиться.
Я бы могла сходить в другие комнаты посмотреть, что там, но мне не хочется. Мне совершенно не нравится эта, но ходить, выбирать «такие» комнаты… как-то… противно, что ли. Ладно бы вселиться на помойку не глядя, но если ты еще и выбираешь из всех помойных коробок самую лучшую, то ты совсем ничего не стоишь. Мне так кажется. Никита, правда, думает иначе. Он вообще всегда иначе думает - я к этому уже привыкла. Он занимается искусством.
И мне ужасно хочется заплакать при одной только мысли о самолетах и поездах. Никите тогда казалось, что это будет очень интересно - пожить в спальном районе, далеко от метро. А получилось все довольно обычно, и вот теперь мы снова переезжаем. Я совершенно не представляю, как мы будем теперь тут жить, без света и мебели, а Никиту, скорее всего, беспокоит только одно - что мы тут такие не единственные. Интересно, какие у нас будут соседи?
Я сажусь на подоконник и жду, когда вернутся Никита с агентом. Все слишком спокойно, слишком пусто как-то, и время тянется совсем медленно. Но, наконец, дверь отворяется, и входит Никита. Кивает в сторону коридора, что-то говорит. Я ему показываю на пальцах:
- Мне противно смотреть другие комнаты.
Он пожимает в ответ плечами, показывает, что не понимает, что я хочу сказать. Я и сама знаю, что он не понимает. Никита кивает на меня снова, спрашивает, пойду ли я смотреть дальше? Я мотаю головой в разные стороны. Он выходит в коридор, затем снова возвращается в комнату, тыкает пальцем в пол, вопросительно кивает - мол, в эту селимся? Я киваю в ответ, а сама при этом стараюсь не смотреть в его сторону, смотрю себе под ноги. Затем и вовсе отворачиваюсь к окну. Не знаю, что там происходит дальше. И не хочу знать.
(продолжение следует)