(no subject)
Вдруг поняла: меня попустило в вопросе Темы.
То есть я не стала хотеть её меньше - скорее, появились другие вещи, которых я хочу не меньше или больше. Свет перестал сходиться клином на том, что и как со мной сделают сегодня и сделают ли. Я не перестала быть мазохистом - я перестала думать о верёвочках, ножичках, пощёчинах и других разнообразных штуках двадцать четыре часа в сутки и ждать их как единственной настоящей радости. Я перестала жить вокруг этого и начала жить с этим. Просто жить с этим и всё.
Кроме того, я привыкла к адекватному восприятию темы Темы окружением. Привыкла, что могу без судорожного поиска отмазок сказать другу в телефон «я никуда не еду, надо мной всю ночь издевались, сегодня я сплю до упора и восстанавливаюсь», и друг ответит - жаль, конечно, но я понимаю, тогда до следующего раза.
Я перестала проверять новых людей на отношение к вопросу, как охрана на входе проверяет документы - вернее, это происходит время от времени, но на автомате, не так навязчиво, без этого бешеного напряжения. Что говорить - даже мама прослушала вводную лекцию о моих особенностях и у неё не округлились глаза. Что меня так пугало, я теперь уже с трудом помню.
Главное, что, собственно, изменилось - я начала принимать себя вместе с тем, чего не могу изменить, и научилась говорить об этом. Я перестала считать (и, что важнее, ощущать) себя ущербным ребёнком в обществе здоровых деток. Ребёнком, который вынужден скрывать, что он ущербен, чтобы быть принятым. Я начала думать, принимать ли мне других деток в свои игры. Будет ли мне с ними интересно. И другие детки тоже начали думать о моих интересах. Более того: детки, с которыми я играю, понимают, что моё сексуальное поведение по-настоящему касается только того, с кем оно практикуется. Всё. Для других это как цвет глаз или форма мочки левого уха.
Всё это может звучать слишком пафосно или казаться высосанным из пальца. А для меня это - победа.
Я не самый здоровый, не самый жизнерадостный, не самый лёгкий в общении человек, у меня куча нерешённых проблем и споров с собой. Но я точно знаю, что больше не буду плакать по ночам из-за того, что у меня не такая форма разъёма, как было бы хорошо и удобно подавляющему большинству мужчин, с которыми я сталкивалась. Потому что эти слёзы все уже кончились, высохли на плече и на ладонях у С., затянулась неудобная открытая рана, так мешавшая жить, - остался шрам, может быть, на всю жизнь; но это красивый шрам. Просто поверьте на слово.
То есть я не стала хотеть её меньше - скорее, появились другие вещи, которых я хочу не меньше или больше. Свет перестал сходиться клином на том, что и как со мной сделают сегодня и сделают ли. Я не перестала быть мазохистом - я перестала думать о верёвочках, ножичках, пощёчинах и других разнообразных штуках двадцать четыре часа в сутки и ждать их как единственной настоящей радости. Я перестала жить вокруг этого и начала жить с этим. Просто жить с этим и всё.
Кроме того, я привыкла к адекватному восприятию темы Темы окружением. Привыкла, что могу без судорожного поиска отмазок сказать другу в телефон «я никуда не еду, надо мной всю ночь издевались, сегодня я сплю до упора и восстанавливаюсь», и друг ответит - жаль, конечно, но я понимаю, тогда до следующего раза.
Я перестала проверять новых людей на отношение к вопросу, как охрана на входе проверяет документы - вернее, это происходит время от времени, но на автомате, не так навязчиво, без этого бешеного напряжения. Что говорить - даже мама прослушала вводную лекцию о моих особенностях и у неё не округлились глаза. Что меня так пугало, я теперь уже с трудом помню.
Главное, что, собственно, изменилось - я начала принимать себя вместе с тем, чего не могу изменить, и научилась говорить об этом. Я перестала считать (и, что важнее, ощущать) себя ущербным ребёнком в обществе здоровых деток. Ребёнком, который вынужден скрывать, что он ущербен, чтобы быть принятым. Я начала думать, принимать ли мне других деток в свои игры. Будет ли мне с ними интересно. И другие детки тоже начали думать о моих интересах. Более того: детки, с которыми я играю, понимают, что моё сексуальное поведение по-настоящему касается только того, с кем оно практикуется. Всё. Для других это как цвет глаз или форма мочки левого уха.
Всё это может звучать слишком пафосно или казаться высосанным из пальца. А для меня это - победа.
Я не самый здоровый, не самый жизнерадостный, не самый лёгкий в общении человек, у меня куча нерешённых проблем и споров с собой. Но я точно знаю, что больше не буду плакать по ночам из-за того, что у меня не такая форма разъёма, как было бы хорошо и удобно подавляющему большинству мужчин, с которыми я сталкивалась. Потому что эти слёзы все уже кончились, высохли на плече и на ладонях у С., затянулась неудобная открытая рана, так мешавшая жить, - остался шрам, может быть, на всю жизнь; но это красивый шрам. Просто поверьте на слово.