Ещё Павел Полян
СЕКС В НЕВОЛЕ И "ОСТКИНДЕРЫ"
Половые контакты немцев с иностранной рабочей силой были строго-настрого запрещены и достаточно сурово карались. Правда, в зависимости от национального и полового состава "пар", существовало множество комбинаций: так, секс и браки с гражданскими рабочими из союзных или оккупированных западноевропейских стран считались хотя и нежелательными, но по внешнеполитическим соображениям не ставились под сомнение и тем более никак не преследовались. И только если "он" был военнопленным, то все же рисковал несколькими месяцами тюрьмы; рисковала и "она" - денежным штрафом.
Если же немец вступал в половой контакт с полячкой или остовкой, то формально "ему" грозил - хотя и небольшой - срок в концлагере, но такая мера практически не применялась, потому что не происходило покушения на "немецкую кровь". Истинным же наказанием - не ограниченной сроком отправкой в концлагерь (как правило, в Равенсбрюк) рисковала только "она".
Но если в контакт вступала немка, а ее партнером был поляк или русский, то кровосмешение происходилo. "Ее" ожидали стрижка наголо, публичный позор и, как правило, отправка в концлагерь, а "его" - суд и концлагерь, а в исключительных случаях - даже виселица. Правда, поначалу все случаи были исключительными. "Его" статус - военнопленный он был или гражданское лицо - никакой роли не играл (впрочем, по некоторым сведениям, относительно советских военнопленных, точно так же как и в отношении евреев, существовали планы насильственной стерилизации).
В конце ноября 1942 года в положении "партнеров" (сначала поляков, а затем и остовцев) произошли изменения: из соображений рационального трудового использования их больше не вешали, а на всякий случай оценивали по расовым критериям: "расово непригодных" направляли в качестве квалифицированных рабочих в концлагеря, а "расово пригодных" - в специальное отделение концлагеря Хинцерт близ Трира.
Что касается половых контактов в среде самих остарбайтеров или поляков, то они не поощрялись, поскольку неизбежно вели к потере трудоспособности женщин на время беременности и в послеродовой период. Как это ни удивительно, более строгими были правила по отношению к полякам. Браки между ними в Германии допускались только до начала 1942 года, после чего службам записи гражданского состояния запретили их регистрировать. В августе 1943 года этот запрет ослабили: право на женитьбу получили поляки в возрасте от 22 лет и полячки в возрасте от 25 лет, но только в том случае, если у них уже был трехлетний стаж отношений.
Для остарбайтеров же запрета на женитьбу не было. Рожали остовки и детей, чаще всего - от своих же законных мужей. Для большинства из них зачатый в грехе ребенок являлся позором на всю оставшуюся жизнь и практически закрывал возможность возвращения в родное село. Так что немцам оставалось только поражаться моральной устойчивости и целомудренности девушек из СССР.
Последствия беременности или родов были для роженицы различными в зависимости от стадии войны. В период до конца 1942 года наиболее вероятной была отправка на родину, и избежать "возвратных партий" можно было только в особых случаях, например, когда рожать собиралась женщина, вместе с которой в Германии находилась ее семья, или же в случае исключительной заинтересованности в ней работодателя.
Собственно говоря, женщин отправляли домой не столько по причине беременности, сколько в качестве лиц, потерявших трудоспособность. При этом нередко в Германии оставался отец ребенка - жених или муж забеременевшей. Интересные структурные данные о составе возвращенных на родину гражданских лиц содержит диссертация Терезы Шраннер, написанная по самым "горячим следам". Так, на протяжении одного года (с февраля 1941 по февраль 1942 года) среди польских рабочих-женщин в возвратные партии попадало до 14,5 %, а среди мужчин - всего 7,5 %, при этом до 60 % женских случаев приходилось именно на беременность. У женщин из остарбайтеров доля потерявших трудоспособность и возвращенных на родину составляла за тот же период всего 2,9 %, причем только треть случаев была вызвана беременностью.
Вскоре немцы смекнули, что многие беременели именно для того, чтобы покинуть ненавистный им Рейх (к тому же некоторые полячки успешно "симулировали" беременность). 15 декабря 1942 года Заукель, по согласованию с Гиммлером, издал распоряжение, прекращающее эту практику (за исключением работниц из западноевропейских стран). Первоначально срок действия этого распоряжения ограничивалось периодом до 20 марта 1943 года, однако затем он был продлен до окончания войны.
"Оптимальным" - с точки зрения немецкой экономики (а также немецкой демографической политики на востоке) - выходом из создавшегося положения являлись аборты. 11 марта 1943 года руководитель Имперской службы здоровья Л. Конти издал циркуляр, разрешавший добровольное прерывание беременности у женщин-остарбайтеров после их освидетельствования врачом (немного позднее это же "право" было даровано и полячкам.) Аборты допускались и на поздних сроках, вплоть до пятого и даже шестого месяца; через 8-10 дней после аборта женщины возвращались на производство. Фактически мы сталкиваемся здесь с принудительными абортами, которые не только представляли серьезный риск для жизни женщин, но и, по некоторым свидетельствам, могли сопровождаться стерилизацией.
Беременная должна была подписать заявление о согласии на аборт и предоставить достоверные данные о себе и об отце. В случае, если отец у ребенка был "расово ценным", то аборт рассматривался уже как нежелательный, и для его совершения, наоборот, требовалось специальное разрешение немецких властей, а согласия самой беременной, пусть даже готовой сделать аборт, не требовалось. При этом, если выяснялось, что отцом ребенка был немец, то матери - независимо от того, сделала ли она аборт или родила - скорее всего предстояло ознакомиться с достопримечательностями Равенсбрюка.
Итак, начиная с рубежа 1942-1943 годов, когда беременность как таковая уже перестала быть билетом на родину, несмотря на все усилия по склонению беременных к абортам, Рейх впервые столкнулся с проблемой сравнительно массовых родов у принудительных работниц из Польши и СССР, а также с проблемой появляющихся при этом детей - так называемых восточных детей ("Ostkinder").
Судьба последних теоретически и практически раздваивалась - в зависимости от расового качества отца. Согласно указу Гиммлера от июля 1943 года, "расово ценных" детей у матерей отбирали и подвергали онемечиванию в специальных детских домах Национал-социалистического Народного Союза или же в организованных СС детдомах "Lebensborn". Напомним, что в случае немецкого отцовства матери (польской или советской) грозил концлагерь, однако если "расово пригодной" признавалась и мать, тогда, как правило, постyпaла рекомендация СС зарегистрировать ее брак с отцом ребенка.
Теоретически тот же порядок распространялся и на западноевропейских матерей, но изъятие детей у них допускалось только с их добровольного согласия. Такового, как правило, не поступало, да и женщин среди западных рабочих было мало, так что в результате подавляющее большинство питомцев детских домов для "расово ценных" были польскими и советскими детьми. В этих домах предполагалось охранять их генетическую якобы немецкость и воспитывать из них настоящих немцев. Нередко дети из таких детских домов передавались для воспитания приемным родителям, чаще всего бездетным немецким семьям.
Всех прочих - "расово непригодных" - малышей собирали в других заведениях и сборных пунктах , где им оставалось только проявлять чудеса живучести. Никто - ни предприниматели, ни муниципалитеты - не были заинтересованы в их жизни и в создании у себя и на свои средства таких заведений. А если они все же создавались, то условия содержания были катастрофическими: дефицит питания, в особенности детского, дефицит медицинского обслуживания и гигиены.
Журналисты окрестили эти детские дома "детдомами смерти" или "лагерями уничтожения для детей". Статистика смертности детей в отдельных детских домах никак не противоречит этому: так, в детдоме Рюэн под Вольфсбургом, по данным Б. Фогель, умерли 400 детей, или практически все, кто имел несчастье иметь матерями польских и советских работниц, трудозадействованных на заводе "Фольксваген". Из 120 детей в принадлежавшем фирме Крупп детском доме Бушманнсхоф в Ферде близ Динзлакена, открытом в 1943 году, осенью 1944 года умерло 48 - вследствие эпидемии дифтерии. Из 110 детей в лагере в селе Вельпке под Хельмштедтом к маю 1944 года умерли 96. От 30 до 90% грудничков умирало от недоедания и невнимания в различных специальных учреждениях в Нижней Саксонии. Сотни умерших младенцев зафиксированы и в Вюртемберге.
Интересно, что в Байройте, например, смертность "расово непригодных" польских младенцев, достигая 60%, почти втрое превосходила смертность у детей остовок. В то же время детей остовок, по некоторым данным, иногда намечали к так называемому "специальному обращению" (Sonderbehandlung), что применительно к евреям, например, всегда означало достаточно четкое понятие - ликвидацию.
Половые контакты немцев с иностранной рабочей силой были строго-настрого запрещены и достаточно сурово карались. Правда, в зависимости от национального и полового состава "пар", существовало множество комбинаций: так, секс и браки с гражданскими рабочими из союзных или оккупированных западноевропейских стран считались хотя и нежелательными, но по внешнеполитическим соображениям не ставились под сомнение и тем более никак не преследовались. И только если "он" был военнопленным, то все же рисковал несколькими месяцами тюрьмы; рисковала и "она" - денежным штрафом.
Если же немец вступал в половой контакт с полячкой или остовкой, то формально "ему" грозил - хотя и небольшой - срок в концлагере, но такая мера практически не применялась, потому что не происходило покушения на "немецкую кровь". Истинным же наказанием - не ограниченной сроком отправкой в концлагерь (как правило, в Равенсбрюк) рисковала только "она".
Но если в контакт вступала немка, а ее партнером был поляк или русский, то кровосмешение происходилo. "Ее" ожидали стрижка наголо, публичный позор и, как правило, отправка в концлагерь, а "его" - суд и концлагерь, а в исключительных случаях - даже виселица. Правда, поначалу все случаи были исключительными. "Его" статус - военнопленный он был или гражданское лицо - никакой роли не играл (впрочем, по некоторым сведениям, относительно советских военнопленных, точно так же как и в отношении евреев, существовали планы насильственной стерилизации).
В конце ноября 1942 года в положении "партнеров" (сначала поляков, а затем и остовцев) произошли изменения: из соображений рационального трудового использования их больше не вешали, а на всякий случай оценивали по расовым критериям: "расово непригодных" направляли в качестве квалифицированных рабочих в концлагеря, а "расово пригодных" - в специальное отделение концлагеря Хинцерт близ Трира.
Что касается половых контактов в среде самих остарбайтеров или поляков, то они не поощрялись, поскольку неизбежно вели к потере трудоспособности женщин на время беременности и в послеродовой период. Как это ни удивительно, более строгими были правила по отношению к полякам. Браки между ними в Германии допускались только до начала 1942 года, после чего службам записи гражданского состояния запретили их регистрировать. В августе 1943 года этот запрет ослабили: право на женитьбу получили поляки в возрасте от 22 лет и полячки в возрасте от 25 лет, но только в том случае, если у них уже был трехлетний стаж отношений.
Для остарбайтеров же запрета на женитьбу не было. Рожали остовки и детей, чаще всего - от своих же законных мужей. Для большинства из них зачатый в грехе ребенок являлся позором на всю оставшуюся жизнь и практически закрывал возможность возвращения в родное село. Так что немцам оставалось только поражаться моральной устойчивости и целомудренности девушек из СССР.
Последствия беременности или родов были для роженицы различными в зависимости от стадии войны. В период до конца 1942 года наиболее вероятной была отправка на родину, и избежать "возвратных партий" можно было только в особых случаях, например, когда рожать собиралась женщина, вместе с которой в Германии находилась ее семья, или же в случае исключительной заинтересованности в ней работодателя.
Собственно говоря, женщин отправляли домой не столько по причине беременности, сколько в качестве лиц, потерявших трудоспособность. При этом нередко в Германии оставался отец ребенка - жених или муж забеременевшей. Интересные структурные данные о составе возвращенных на родину гражданских лиц содержит диссертация Терезы Шраннер, написанная по самым "горячим следам". Так, на протяжении одного года (с февраля 1941 по февраль 1942 года) среди польских рабочих-женщин в возвратные партии попадало до 14,5 %, а среди мужчин - всего 7,5 %, при этом до 60 % женских случаев приходилось именно на беременность. У женщин из остарбайтеров доля потерявших трудоспособность и возвращенных на родину составляла за тот же период всего 2,9 %, причем только треть случаев была вызвана беременностью.
Вскоре немцы смекнули, что многие беременели именно для того, чтобы покинуть ненавистный им Рейх (к тому же некоторые полячки успешно "симулировали" беременность). 15 декабря 1942 года Заукель, по согласованию с Гиммлером, издал распоряжение, прекращающее эту практику (за исключением работниц из западноевропейских стран). Первоначально срок действия этого распоряжения ограничивалось периодом до 20 марта 1943 года, однако затем он был продлен до окончания войны.
"Оптимальным" - с точки зрения немецкой экономики (а также немецкой демографической политики на востоке) - выходом из создавшегося положения являлись аборты. 11 марта 1943 года руководитель Имперской службы здоровья Л. Конти издал циркуляр, разрешавший добровольное прерывание беременности у женщин-остарбайтеров после их освидетельствования врачом (немного позднее это же "право" было даровано и полячкам.) Аборты допускались и на поздних сроках, вплоть до пятого и даже шестого месяца; через 8-10 дней после аборта женщины возвращались на производство. Фактически мы сталкиваемся здесь с принудительными абортами, которые не только представляли серьезный риск для жизни женщин, но и, по некоторым свидетельствам, могли сопровождаться стерилизацией.
Беременная должна была подписать заявление о согласии на аборт и предоставить достоверные данные о себе и об отце. В случае, если отец у ребенка был "расово ценным", то аборт рассматривался уже как нежелательный, и для его совершения, наоборот, требовалось специальное разрешение немецких властей, а согласия самой беременной, пусть даже готовой сделать аборт, не требовалось. При этом, если выяснялось, что отцом ребенка был немец, то матери - независимо от того, сделала ли она аборт или родила - скорее всего предстояло ознакомиться с достопримечательностями Равенсбрюка.
Итак, начиная с рубежа 1942-1943 годов, когда беременность как таковая уже перестала быть билетом на родину, несмотря на все усилия по склонению беременных к абортам, Рейх впервые столкнулся с проблемой сравнительно массовых родов у принудительных работниц из Польши и СССР, а также с проблемой появляющихся при этом детей - так называемых восточных детей ("Ostkinder").
Судьба последних теоретически и практически раздваивалась - в зависимости от расового качества отца. Согласно указу Гиммлера от июля 1943 года, "расово ценных" детей у матерей отбирали и подвергали онемечиванию в специальных детских домах Национал-социалистического Народного Союза или же в организованных СС детдомах "Lebensborn". Напомним, что в случае немецкого отцовства матери (польской или советской) грозил концлагерь, однако если "расово пригодной" признавалась и мать, тогда, как правило, постyпaла рекомендация СС зарегистрировать ее брак с отцом ребенка.
Теоретически тот же порядок распространялся и на западноевропейских матерей, но изъятие детей у них допускалось только с их добровольного согласия. Такового, как правило, не поступало, да и женщин среди западных рабочих было мало, так что в результате подавляющее большинство питомцев детских домов для "расово ценных" были польскими и советскими детьми. В этих домах предполагалось охранять их генетическую якобы немецкость и воспитывать из них настоящих немцев. Нередко дети из таких детских домов передавались для воспитания приемным родителям, чаще всего бездетным немецким семьям.
Всех прочих - "расово непригодных" - малышей собирали в других заведениях и сборных пунктах , где им оставалось только проявлять чудеса живучести. Никто - ни предприниматели, ни муниципалитеты - не были заинтересованы в их жизни и в создании у себя и на свои средства таких заведений. А если они все же создавались, то условия содержания были катастрофическими: дефицит питания, в особенности детского, дефицит медицинского обслуживания и гигиены.
Журналисты окрестили эти детские дома "детдомами смерти" или "лагерями уничтожения для детей". Статистика смертности детей в отдельных детских домах никак не противоречит этому: так, в детдоме Рюэн под Вольфсбургом, по данным Б. Фогель, умерли 400 детей, или практически все, кто имел несчастье иметь матерями польских и советских работниц, трудозадействованных на заводе "Фольксваген". Из 120 детей в принадлежавшем фирме Крупп детском доме Бушманнсхоф в Ферде близ Динзлакена, открытом в 1943 году, осенью 1944 года умерло 48 - вследствие эпидемии дифтерии. Из 110 детей в лагере в селе Вельпке под Хельмштедтом к маю 1944 года умерли 96. От 30 до 90% грудничков умирало от недоедания и невнимания в различных специальных учреждениях в Нижней Саксонии. Сотни умерших младенцев зафиксированы и в Вюртемберге.
Интересно, что в Байройте, например, смертность "расово непригодных" польских младенцев, достигая 60%, почти втрое превосходила смертность у детей остовок. В то же время детей остовок, по некоторым данным, иногда намечали к так называемому "специальному обращению" (Sonderbehandlung), что применительно к евреям, например, всегда означало достаточно четкое понятие - ликвидацию.