"позорная линейка"
Пионерский лагерь «Никульское» был интернациональным. Летом в нём отдыхали не только пионеры ивановской области, но и дети дружественных нам борцов за социалистические идеалы из Анголы, Мозамбика и т.д.
Я не помню, сколько мне было лет, когда мы с сестрой первый раз в этот лагерь попали. Видимо, младший пионерский возраст. Сестра была меня старше на полтора года и меня зачислили в её отряд, поэтому в отряде я была всех меньше во всех смыслах - я и в школе-то на физкультуре во время построения всегда оказывалась замыкающей даже среди ровесников.
Особого веселья от лагерного отдыха ждать не приходилось: конкурсы строевой подготовки, разучивание речёвок и утренняя уборка территории - развлечение, к слову, так себе. Ну и бесконечные спортивные состязания меня тоже мало вдохновляли.
Старшая пионервожатая упирала на патриотизм и интернационализм и всё время рассказывала о пионерах-героях, погибших за наше светлое настоящее и призывала нас с них брать пример. По всему выходило, что хороший пионер - это мёртвый пионер. Да и вообще любая живая инициатива от живых пионеров ею порицалась, потому что «есть план».
Я не знаю, за что меня невзлюбила одна негритянка из нашего отряда - крупная такая и страшная в темноте, когда видны только белки глаз и белая рубашка. В сгущающихся сумерках белки и рубашки ходили по тёмным аллеям отдельно от тела - а иногда ещё и зубы. А деревянный «тубз» находился не в метре от корпуса и не был освещён, и в тёмное время идти туда было особенно стрёмно, когда вдруг на тропинке перед тобой вырастала ходящая майка.
Но ко всему можно привыкнуть, кроме одного - когда тебя не любят. И вот эта самая Абеба или как её там, когда я в одиночестве бродила около спортивной площадки, напала на меня и побила. Я даже понять ничего не успела, так всё внезапно произошло.
Кто-то сообщил сестре, та помчалась на площадку и застала меня сидящей на земле и плачущей. Реакция Ирки была мгновенной - она тут же нашла мою обидчицу и оттаскала её за жёсткие чёрные пакли, обидно обзывая. Ну и Абеба, в свою очередь, понеслась к старшей пионервожатой и нажаловалась на нас с сестрой, что мы в её лице оскорбляем весь международный интернационал. «Они обзывались негритосиной-барбосиной! - вопила Абеба. - Били и обзывались!»
Таким образом в лагере появилось два нехороших живых пионера, а вернее, пионерки с вопиющим поведением и необходимостью немедленного порицания.
Нам с сестрой было объявлено, что на утренней линейке нас ждёт ПОЗОР. Так называемая «позорная линейка», когда провинившегося вызывают в центр и все смотрят на него с осуждением. И затем три раза всем лагерем кричат ему: «позор, позор, позор!»
Испытание было не для слабонервных. К тому же по косым взглядам других «абеб» мы догадывались, что после этой линейки нам с сестрой придёт кильдык…
Ночь накануне Ирка не спала. У неё слегка дрожали колени и руки были холодные, как лёд, я крепко держалась за Иркину руку и маршировала немного не в такт - вместе с отрядом мы двигались на «линейку» и навстречу новому дню, после чего наша жизнь уже не будет прежней.
«Мы ни в чём не виноваты, поэтому раскаиваться не будем. - твёрдо сказала сестра. - Ну что ты улыбаешься всё время, тебе не страшно что ли?» - «Не знаю… - ответила я. - Только давай бабусе и маме об этом не рассказывать, как-нибудь уж сами». В знак согласия Ирка коротко кивнула.
Было ли мне страшно? Наверное, было. Ведь это как на казнь идти. И вряд ли даже самый геройский пионер перед казнью ни вот настолько не боялся…
И я шла, и думала о доме. Как бабушка сидит в кресле и вышивает крестиком голову Ленина. А мама читает книжку. И, конечно же, им хорошо.
…Но «позорной линейки» не было, её мог разрешить только начальник лагеря, а он не разрешил, чтобы не выявлять негатив и сохранить положительные характеристики смены. Вожатая была недовольна, но подчинилась. И мы всю линейку простояли в ожидании грома и молнии, а затем, облегчённо вздохнув, понеслись в столовку.
Никто на меня и на сестру больше не наезжал и ничем не грозил. С «абебами» мы обходили друг друга стороной, а с негритянскими мальчиками вполне даже были в нормальных отношениях.
Впоследствии ни я, ни сестра никакого зла на «абеб» не держали - дело ведь не в цвете кожи и не в национальности, а в сути самого человека. Вон, скажем, наша вожатая - ну настоящий же людоед, но тоже не совсем - делилась с пионерами хлебом и компотом. Да и к нам с Иркой больше не приставала со своими пионер-героями и, значит, смерти нам не желала.
А бабушка и мама так и не узнали про этот международный конфликт и наш несостоявшийся позор. И с Абебой этой мы в жизни больше не встречались. А если бы даже и встретились - то никогда бы не узнали друг друга.
Я не помню, сколько мне было лет, когда мы с сестрой первый раз в этот лагерь попали. Видимо, младший пионерский возраст. Сестра была меня старше на полтора года и меня зачислили в её отряд, поэтому в отряде я была всех меньше во всех смыслах - я и в школе-то на физкультуре во время построения всегда оказывалась замыкающей даже среди ровесников.
Особого веселья от лагерного отдыха ждать не приходилось: конкурсы строевой подготовки, разучивание речёвок и утренняя уборка территории - развлечение, к слову, так себе. Ну и бесконечные спортивные состязания меня тоже мало вдохновляли.
Старшая пионервожатая упирала на патриотизм и интернационализм и всё время рассказывала о пионерах-героях, погибших за наше светлое настоящее и призывала нас с них брать пример. По всему выходило, что хороший пионер - это мёртвый пионер. Да и вообще любая живая инициатива от живых пионеров ею порицалась, потому что «есть план».
Я не знаю, за что меня невзлюбила одна негритянка из нашего отряда - крупная такая и страшная в темноте, когда видны только белки глаз и белая рубашка. В сгущающихся сумерках белки и рубашки ходили по тёмным аллеям отдельно от тела - а иногда ещё и зубы. А деревянный «тубз» находился не в метре от корпуса и не был освещён, и в тёмное время идти туда было особенно стрёмно, когда вдруг на тропинке перед тобой вырастала ходящая майка.
Но ко всему можно привыкнуть, кроме одного - когда тебя не любят. И вот эта самая Абеба или как её там, когда я в одиночестве бродила около спортивной площадки, напала на меня и побила. Я даже понять ничего не успела, так всё внезапно произошло.
Кто-то сообщил сестре, та помчалась на площадку и застала меня сидящей на земле и плачущей. Реакция Ирки была мгновенной - она тут же нашла мою обидчицу и оттаскала её за жёсткие чёрные пакли, обидно обзывая. Ну и Абеба, в свою очередь, понеслась к старшей пионервожатой и нажаловалась на нас с сестрой, что мы в её лице оскорбляем весь международный интернационал. «Они обзывались негритосиной-барбосиной! - вопила Абеба. - Били и обзывались!»
Таким образом в лагере появилось два нехороших живых пионера, а вернее, пионерки с вопиющим поведением и необходимостью немедленного порицания.
Нам с сестрой было объявлено, что на утренней линейке нас ждёт ПОЗОР. Так называемая «позорная линейка», когда провинившегося вызывают в центр и все смотрят на него с осуждением. И затем три раза всем лагерем кричат ему: «позор, позор, позор!»
Испытание было не для слабонервных. К тому же по косым взглядам других «абеб» мы догадывались, что после этой линейки нам с сестрой придёт кильдык…
Ночь накануне Ирка не спала. У неё слегка дрожали колени и руки были холодные, как лёд, я крепко держалась за Иркину руку и маршировала немного не в такт - вместе с отрядом мы двигались на «линейку» и навстречу новому дню, после чего наша жизнь уже не будет прежней.
«Мы ни в чём не виноваты, поэтому раскаиваться не будем. - твёрдо сказала сестра. - Ну что ты улыбаешься всё время, тебе не страшно что ли?» - «Не знаю… - ответила я. - Только давай бабусе и маме об этом не рассказывать, как-нибудь уж сами». В знак согласия Ирка коротко кивнула.
Было ли мне страшно? Наверное, было. Ведь это как на казнь идти. И вряд ли даже самый геройский пионер перед казнью ни вот настолько не боялся…
И я шла, и думала о доме. Как бабушка сидит в кресле и вышивает крестиком голову Ленина. А мама читает книжку. И, конечно же, им хорошо.
…Но «позорной линейки» не было, её мог разрешить только начальник лагеря, а он не разрешил, чтобы не выявлять негатив и сохранить положительные характеристики смены. Вожатая была недовольна, но подчинилась. И мы всю линейку простояли в ожидании грома и молнии, а затем, облегчённо вздохнув, понеслись в столовку.
Никто на меня и на сестру больше не наезжал и ничем не грозил. С «абебами» мы обходили друг друга стороной, а с негритянскими мальчиками вполне даже были в нормальных отношениях.
Впоследствии ни я, ни сестра никакого зла на «абеб» не держали - дело ведь не в цвете кожи и не в национальности, а в сути самого человека. Вон, скажем, наша вожатая - ну настоящий же людоед, но тоже не совсем - делилась с пионерами хлебом и компотом. Да и к нам с Иркой больше не приставала со своими пионер-героями и, значит, смерти нам не желала.
А бабушка и мама так и не узнали про этот международный конфликт и наш несостоявшийся позор. И с Абебой этой мы в жизни больше не встречались. А если бы даже и встретились - то никогда бы не узнали друг друга.