Русский язык на грани нервного срыва
Вчера узнала две вещи, после которых мой мир, как модно сейчас говорить, уже никогда не будет прежним.
1. Германн - это не имя, это фамилия. Хм, можно было догадаться самой. Русскому языку вообще характерно избавляться от иноязычных удвоений, а уж особенно когда ударение падает на первый слог, именно поэтому "Таллин" грамотный человек всегда будет писать с одной "н", что бы там ни требовали новые правила и пооооолиииииткорректность.Германом герой стал с лёгкой руки Модеста Чайковского, писавшего либретто оперы. С пушкинским сюжетом я познакомилась через оперу, поэтому Герман для меня так и остался Германом, несмотря на чтение первоисточника.
2. Наши дети будут последними, кто читает Пушкина без переводчика. Но, возможно, последние - это мы сами.
Прочитала в одном интервью Вайля, как он рассказал байку. "Ученикам младших классов предложили проиллюстрировать четверостишие Пушкина: «Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая. Ямщик сидит на облучке в тулупе, в красном кушаке». Выяснилось, что единственное слово, которое понимали все, это «тулуп». Многие еще понимали слово «кушак». «Кибитку» все ученики без исключения изобразили в виде летательного аппарата. Потому что она летит («летит кибитка удалая»). Дальше - «Бразды пушистые взрывая». То есть с этого летательного аппарата сбрасывали бомбы, взрывая каких-то «браздов», которые бежали внизу в виде пушистых грызунов. «Ямщик» все произвели от слова «яма», что, кстати, правильно, но только в другом значении. На краю ямы, которую только что вырыл, сидел мужик с лопатой. Вот он был в тулупе, и некоторые дети изобразили красный кушак. Вот вам, пожалуйста."
Ладно бы дети. Вот Пушкин сообщает в письме Плетнёву: "Написал я прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьётся". Вы помните повести Белкина? Вы тоже вели себя, как Баратынский?
Удивительно, как одно лишь верно истолкованное слово может изменить представление о тексте и наполнить неведанным доселе смыслом. Например, "Выстрел", первая (в цикле) повесть, заканчивается так: "Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал
отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами". Как обычно думает читатель (да и я грешна, что уж) - ну, убит и убит, понятно было, что хорошо не кончит.
Что же произошло под Скулянами? Об этом известно мало, но у Пушкина есть подробное описание этой взволновавшей его битвы в повести "Кирджали": "Турки атаковали этеристов. Не смея употреблять ни картечи, ни ядер, они решились, вопреки своему обыкновению, действовать холодным оружием. Сражение было жестоко. Резались атаганами. Со стороны турков замечены были копья, дотоле у них не бывалые." Сильвио погиб в жестокой рукопашной с применением холодного оружия, в то время как в жизни он умел только одно - стрелять. Всю свою жизнь он тренировал только один этот навык. Через годы пронёс желание изысканной мести сопернику, посмеявшемуся над его серьёзным отношением к стрельбе. Он придумал свой жизненный сценарий и положил жизнь на его воплощение. И сама жизнь в конце над ним жестоко посмеялась.
Сложность, конечно, не только в том, чтобы прочитать тонны книг и погрузиться в историко-литературный контекст пушкинского языка. Как говорил нам на лекции Гаспаров, читавший нам поэтов пушкинской плеяды, "филология трудна не тем, что она требует изучать чужие системы ценностей, а тем, что она велит нам откладывать на время в сторону свою собственную систему ценностей. Прочитать все книги, которые читал Пушкин, трудно, но возможно. А вот забыть (хотя бы на время) все книги, которых Пушкин не читал, а мы читали, гораздо труднее".
Но ладно бы только это. До сих пор мы (я) ощущали какое-то постоянное присутствие Пушкина в нашей жизни. Те же сказки, стихотворные строчки, или вот, например, когда я была маленькой, моя мама постоянно цитировала Евгения Онегина. Про "Страсбурга пирог нетленный меж сыром лимбургским живым" или "без грамматической ошибки я русской речи не люблю" я знала задолго до того, как прочитала роман. Что сейчас? Когда я рассказала некоторым, что читаю сейчас "Капитанскую дочку", они все, все иронично улыбались. Мол, лёгкая придурь даже украшает. А между тем сцена прощания Ивана Кузьмича и Василисы Егоровны перед взятием Белогорской крепости Пугачёвым - это второй раз за последние два года, когда я плакала над книгой. Ах, Александр Сергеевич, милый, Ваш рукотворный памятник уже успел позеленеть и облупиться, а нерукотворный покрыт таким слоем сусального золота, что очень скоро воссияете Вы, как Гёте, далёкий, непонятный, навсегда "солнце русской поэзии", которое превратили в оправдание культурного кризиса - куда ж нам после Пушкина-то.
Остановите землю - я сойду.
1. Германн - это не имя, это фамилия. Хм, можно было догадаться самой. Русскому языку вообще характерно избавляться от иноязычных удвоений, а уж особенно когда ударение падает на первый слог, именно поэтому "Таллин" грамотный человек всегда будет писать с одной "н", что бы там ни требовали новые правила и пооооолиииииткорректность.Германом герой стал с лёгкой руки Модеста Чайковского, писавшего либретто оперы. С пушкинским сюжетом я познакомилась через оперу, поэтому Герман для меня так и остался Германом, несмотря на чтение первоисточника.
2. Наши дети будут последними, кто читает Пушкина без переводчика. Но, возможно, последние - это мы сами.
Прочитала в одном интервью Вайля, как он рассказал байку. "Ученикам младших классов предложили проиллюстрировать четверостишие Пушкина: «Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая. Ямщик сидит на облучке в тулупе, в красном кушаке». Выяснилось, что единственное слово, которое понимали все, это «тулуп». Многие еще понимали слово «кушак». «Кибитку» все ученики без исключения изобразили в виде летательного аппарата. Потому что она летит («летит кибитка удалая»). Дальше - «Бразды пушистые взрывая». То есть с этого летательного аппарата сбрасывали бомбы, взрывая каких-то «браздов», которые бежали внизу в виде пушистых грызунов. «Ямщик» все произвели от слова «яма», что, кстати, правильно, но только в другом значении. На краю ямы, которую только что вырыл, сидел мужик с лопатой. Вот он был в тулупе, и некоторые дети изобразили красный кушак. Вот вам, пожалуйста."
Ладно бы дети. Вот Пушкин сообщает в письме Плетнёву: "Написал я прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьётся". Вы помните повести Белкина? Вы тоже вели себя, как Баратынский?
Удивительно, как одно лишь верно истолкованное слово может изменить представление о тексте и наполнить неведанным доселе смыслом. Например, "Выстрел", первая (в цикле) повесть, заканчивается так: "Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал
отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами". Как обычно думает читатель (да и я грешна, что уж) - ну, убит и убит, понятно было, что хорошо не кончит.
Что же произошло под Скулянами? Об этом известно мало, но у Пушкина есть подробное описание этой взволновавшей его битвы в повести "Кирджали": "Турки атаковали этеристов. Не смея употреблять ни картечи, ни ядер, они решились, вопреки своему обыкновению, действовать холодным оружием. Сражение было жестоко. Резались атаганами. Со стороны турков замечены были копья, дотоле у них не бывалые." Сильвио погиб в жестокой рукопашной с применением холодного оружия, в то время как в жизни он умел только одно - стрелять. Всю свою жизнь он тренировал только один этот навык. Через годы пронёс желание изысканной мести сопернику, посмеявшемуся над его серьёзным отношением к стрельбе. Он придумал свой жизненный сценарий и положил жизнь на его воплощение. И сама жизнь в конце над ним жестоко посмеялась.
Сложность, конечно, не только в том, чтобы прочитать тонны книг и погрузиться в историко-литературный контекст пушкинского языка. Как говорил нам на лекции Гаспаров, читавший нам поэтов пушкинской плеяды, "филология трудна не тем, что она требует изучать чужие системы ценностей, а тем, что она велит нам откладывать на время в сторону свою собственную систему ценностей. Прочитать все книги, которые читал Пушкин, трудно, но возможно. А вот забыть (хотя бы на время) все книги, которых Пушкин не читал, а мы читали, гораздо труднее".
Но ладно бы только это. До сих пор мы (я) ощущали какое-то постоянное присутствие Пушкина в нашей жизни. Те же сказки, стихотворные строчки, или вот, например, когда я была маленькой, моя мама постоянно цитировала Евгения Онегина. Про "Страсбурга пирог нетленный меж сыром лимбургским живым" или "без грамматической ошибки я русской речи не люблю" я знала задолго до того, как прочитала роман. Что сейчас? Когда я рассказала некоторым, что читаю сейчас "Капитанскую дочку", они все, все иронично улыбались. Мол, лёгкая придурь даже украшает. А между тем сцена прощания Ивана Кузьмича и Василисы Егоровны перед взятием Белогорской крепости Пугачёвым - это второй раз за последние два года, когда я плакала над книгой. Ах, Александр Сергеевич, милый, Ваш рукотворный памятник уже успел позеленеть и облупиться, а нерукотворный покрыт таким слоем сусального золота, что очень скоро воссияете Вы, как Гёте, далёкий, непонятный, навсегда "солнце русской поэзии", которое превратили в оправдание культурного кризиса - куда ж нам после Пушкина-то.
Остановите землю - я сойду.