Из книги Армена Григоряна "Призраки Крематория"
«Иллюзорный мир» - по ту сторону культуры
Примерно в августе 1989 года, мы с моим старинным другом Дмитрием Дробницким, ныне известным политологом, пишущим на темы американской политики, задумали статью о связи творчества Борхеса и песен рок-группы «Крематорий», особенно из альбома 1987 года «Иллюзорный мир». Мы увидели что-то аналогичное постоянной борхесовской теме «горящей Библиотеки» в строчках из песни: «Я открыл в океане крохотный остров, построив трубу из пепла книг». Еще более существенным признаком этого сходства казался нам пронизывающий новеллы Борхеса культ смерти как единственного условия сохранения личности в мире нескончаемых, порождающих друг друга текстов.
«Крематорием» в целом, и «Иллюзорным миром» в особенности мы увлеклись примерно с начала 1989 года. В принципе, многие композиции этой группы - это любимые песни московского (и не только московского) студенчества - особенно «Таня», «Америка», «Безобразная Эльза». Но тут было еще что-то, связанное с тем временем. В стихах Армена Григоряна мы почувствовали соединение двух тем.
Темы «отсутствия смерти» как «изнанки жизни - «Я тоже когда-то был самоубийцей», «Это случилось в моей прошлой жизни» - здесь описывается такое зыбкое существование «носферату»-«зомби», который проходит через все эпохи и все культуры. И темы «конца культуры», обусловленного вот этим неожиданным - почерпнутым то ли из «кокаиновых джунглей», то ли из какого-то глубинного опыта национальной памяти - обретением знания о собственном призрачном - «бессмертном» - существовании.
Уже потом, кажется, именно в августе 1989 года нас с Митей вдруг поразила мысль, насколько это тема близка Борхесу, которым я тогда особенно увлекался. И Борхес стал смысловым ключом к песням «Иллюзорного мира», равно как и этот альбом превратился в музыкальное введение к Борхесу.
Сам тема «Крематория», к которому ведут все дороги истории и культуры как будто была почерпнута из новеллы Борхеса «Утопия усталого человека». В рассказе Борхеса герой попадает в мир будущего, каким он будет через тысячу лет, когда люди обретут долгожданное долголетие. Он обнаруживает, что в этом мире люди забыли прошлое, не интересуются ни книгами, ни освоением космоса, ни научным познанием, у них нет никакой общей религии, каждый из них забыл свое имя. В этом мире осталась одна безусловная ценность, и это смерть. Перед глазами попавшего в будущее предстает образ единственного мемориального здания будущего века: «После четверти часа ходьбы свернули налево. Неподалеку я различил что-то вроде башни, увенчанной куполом. - Крематорий, - отозвался кто-то. - Внутри находится камера смерти. Говорят, ее изобрел один “филантроп” по имени, кажется, Адольф Гитлер».
Песня «Африканский царь», которая показалась нам центральной для альбома «Иллюзорный мир», представилась прямой аллюзией на борхесовского «Бессмертного». Герой рассказа “Бессмертный” римский всадник Марк Фламиний Руф путешествует в пустынях Египта в поисках города, в котором протекает Река Жизни, дающая всем, пившим из нее, бессмертие. Он знает: в этом городе люди достигли высшей цели человеческой жизни, их город, стоящий “на краю земли… весь из башен, амфитеатров и храмов”, превосходит своим величием все семь известных чудес света. После тягчайших испытаний Марк находит Город Бессмертных и пьет из Реки Жизни. Но то, что он видит затем, вселяет в него ужас. Бессмертные превратились в дикое племя троглодитов, архитектура города поражает его грандиозностью форм и полным отсутствием какой-либо осмысленности: творение рук бессмертных скорее похоже на абсурд, чем на вечную гармонию. Этот город - новая Вавилонская башня - отнимает у людей всякую общую цель, а у каждого из них - самого себя: осознав вечность своего существования, жители города обрели абсолютную память, потеряв тем самым чувство уходящего времени, а стало быть, потеряли себя, ни у кого из них нет своего лица, каждый из них - все, а значит, никто, и Марк Фламиний в этом мире уже не Марк Фламиний. Встретившийся ему троглодит оказывается Гомером, автором “Одиссеи”. Он рассказывает римскому легионеру историю племени бессмертных. Марк отправляется на поиски Реки Смерти, чтобы, вернув себе смерть, вновь обрести самого себя. Через много веков, выпив мертвой воды, герой замечает, что все слова, произнесенные им ранее, были словами Гомера, то есть Марк стал самим Гомером или Гомер перешел еще в одну жизнь, как африканский царь переходит в героя “Крематория”.
…Африканский царь из одноименной песни и есть тот всадник, ищущий свое лицо, то есть ищущий Реку Смерти. Он обращается к хозяину дома со словами, кажущимися обрывками какого-то забытого повествования: “Он сказал мне, в долгом пути своем // Я умирал много раз, Что такое смерть и смирение // Знает каждый из нас”. Беседа заканчивается с наступлением вечера, герои встречаются взглядом и, прощаясь, подают друг другу руки. Хозяин подает левую… «Я подал ему левую руку». Гость при этом произносит еще более странные слова: “Ах, если мне дано судьбою // Найти дорогу назад, // То, уходя, я плюну в реку наших слез”. Почему герой подает левую руку, понять несложно: гость и хозяин стоят по разные стороны зеркала, в котором скорее хозяин является отражением африканского царя, чем наоборот. Герой, отражаясь в африканском царе, получает знание о своих прошлых перевоплощениях, поэтому в последующих песнях альбома мы слышим повествование африканского царя, прошедшего через разные века и культуры. И главное осознавшего внутреннюю пустоту каждой из них.
В то время советские философы уже много и часто говорили о Хайдеггере и той его центральной идее, что человек обретает свое личное бытие лишь при сознании собственной конечности, то есть перед лицом времени и смерти. Но получается тогда, что вся культура - все высшее, что есть в ней - это культ смерти. «Медуза Горгона, кровавая ведьма, мы как верные слуги идем за тобой». Но если вдруг неизвестный герой «Иллюзорного мира», по-видимому в какой-то хиппистской компании, после некоей трансперсональной медитации, вдруг узнает, что он - бессмертен и вспоминает себя в прошлых воплощениях - «Прошлой ночью я видел то, что сейчас видит он» - и догадывается, что смерти - нет, то, значит, исчезает и личное бытие. Во всяком случае, лично для него. Но выходит, что и все человечество теряет цель своего существования.
Но отсюда у нас следовало обращение в сторону христианства - что есть некая абсолютная Смерть, которая может освободить от этой странной неподлинной «вампирической» жизни, которая для многих, проникнувших в «иллюзорный мир», уже стала реальностью. Вот такие мысли вызвал у нас альбом «Иллюзорный мир», что потом во многом предопределило мои уже личные поиски в области философии.