Собирающая книгу
Ее Хомякости, достопочтенной Kroharat - ко давнему ее размышлению - со всем почтительным восхищением... (с тех пор вот и собира... пишу по кусочку).
Стало быть - некая первая часть.
#
Набор был рассыпан. Более того - слуги герцога позаботились о том, чтобы все до единой выворотные буквицы были собраны и попали в переплавку - на новые пуговицы для многочисленной пехоты владетеля края Брагова. Единственый отпечатанный экземпляр находился в замковой темнице, в дальней камере, обернутый в кожи и опечатанный - чтоб никто более не мог ни открыть ее, ни прочесть.
Высокий, сутулый худой старик в одеянии, похожем на рясу незнаемого ордена, стоял во дворе длинного каменного строения. Двор напоминал лесопильню: кругом обрезки дерева, опилки... и только слишком правильная форма некоторых дровец выдавала в них останки станка, шкафов и столов. Все было тщательно распилено, изломано и разметано по мощеной площадке перед бывшей типографией.
Старик пришел попрощаться с этим местом, где сделался было счастлив девять лет тому назад - когда, выучившись книгопечатанию в княжестве Диренналд, предложил свои услуги герцогу Брагова - поклоннику просвещения и всяческого прогресса. Типография стала печатать священые книги и грамматики, а герцогский духовник лично взялся выбрать для образца наиболее доброславные писания по математике и географии. Себе же типограф выговорил право издать книгу для чтения.
В юности Виэн, прослушав курсы в четырех университетах, завершил на том свое образование, но не пошел ни учителем в знатный дом, ни библиотекарем в какой могучий замок - хоть и были, были протекции... Мог бы и при университете остаться в том же Дамстерраме - однако отказался, чем поверг в немалое изумление почтенного ректора. Виэн продолжил путешествовать. А попросту - бродить по градам и весям с сумкой, в которой кроме краюхи хлеба, тряпицы с солью да пары луковиц обитала только постепенно распухающая рукопись.
Виэн собирал сказки, легенды и небылицы. О прекрасной Ленни-Обрежькосы, о птичке Захиэль, что лунной ночью способна упорхнуть из любой клетки, о фонтане забвения, что бьет в саду Маркизы колдуний, о сердитых гномах с серебряными топориками, о сумрачном Шуте и веселом Рыцаре, которые все никак не перешутят друг друга. Он записывал ужасные рассказы о горных троллях и невыразимое вранье о Повелителе Драконов, живущем в замке, построенном ветрами. О лукавом Лисе-оборотне, что перекидывался в монаха, и о Монахе, обращавшемся в лиса. О сидах, фэйри, эльфах и о Первых, о чисти и нечисти, о ведьмах и колдунах и о том, что может сделать с ребенком в новолуние настойка усов гигантского заморского кота, добавленная в молоко...
Виэна не интересовали побасенки о том, как Петер обжулил Гейнца на трех перевернутых пивных кружках, о толстой Лизе и тощей Минне, о пастушонке, кричавшем "Волки!" - нет, он искал чудеса. Он чуял необычное нутром, верховым нюхом - и частенько оказывался там, где свежая сказка родилась буквально позавчера. Ему было немного за полвека, когда сумка показалась полна. Вот тогда-то Виэн и взялся изучать печатное дело, а затем обосновался в Брагове.
В пристройке на задах типографии Виэн разбирал ночами собственные неровные, порой поплывшие или выцветшие каракули. Несколько лет он переписывал сказки, распределяя их по разделам и главам, проставляя связки между историями, в которых действовало несколько родов волшебных существ: эту идею он подхватил в Велисии, ознакомившись с энциклопедией, составленной самим святым Оридисом. Иногда ему казалось, что он попал на раскопки древнего дворца и пытается из россыпи найденных смальт заново собрать мозаику. Ускользающий узор то взблескивал, то исчезал... пока вновь - как однажды, на безвестном перекрестке Перовы, его настигло чувство полноты картины. Виэн приступил к набору "Энциклопедии чудес".
А потом заболела Малин. Единственная дочь герцога.
Малин росла без матери. Герцогская дворня передавала смутные рассказы о тоненькой женщине с нежной и бледной кожей, долгими волосами оттенка ветреного заката, зеленоглазой и молчаливой. Якобы владетель Брагова привез ее с оленьей охоты и скоропалительно женился. Соседи бурчали о мезальянсе,- однако госпожа обладала явно аристократическими манерами и умением вести дом. Не слишком-то уютный замок, взрастивший многие поколения рослых суровых рыцарей, стараниями леди стал чист и проветрен, а прелестные драпировки и редкостные вещицы, вынутые ею из полузабытых сундуков, наполнили залы ощущением каждодневного праздника.
...Молодая госпожа померла родами, произведя на свет слишком крупную для себя девочку. Малин унаследовала отцовскую смугловатую кожу, волосы ее были хоть и рыжеваты, но заметно темней полыхающего локона в ее медальоне,- зато глаза отливали той самой яркой материнской зеленью и каждый день наполняли сердце герцога радостью и скорбью. Несмотря на усилия знатных мамаш со всей округи, новой хозяйки Брагов замок так и не узнал.
По настоянию отца Малин обучали всему, что должна знать и уметь высокородная девица, а сверх того - владению достаточно легким для нее оружием. Единственное, от чего девочка отказалась еще лет в восемь с необычайной твердостью - от участия в охоте. Было и еще одно обстоятельство, о коем соседи говорили с нехорошим изумлением - Малин была грамотна, а годам к одиннадцати стала заядлой книгочейкой. Неудивительно, что она первою прочла и все то, что печаталось в типографии... а позже Виэн доверил девочке сделать беловой список "Энциклопедии чудес",- сам же набирал ее для печати.
Но с дюжину дней тому назад Малин слегла в лихорадке. И было так, словно с потом и жаром постепенно уходила из нее жизнь. У постели девочки сменялись лекари, но все было бесполезно. А когда на лице ее залегли серые тени и стал заостряться нежный носик - отец пошел на крайность. С одним только оруженосцем и запасною лошадью ускакал в лесную глушь... и к вечеру следующего дня к воротам замка подъехали трое. На третьей лошади восседал некто невысокий, закутанный с головы до пят в накидку цвета осенннего плюща.
Знахарь потребовал оставить его в детской одного. Малин дышала уже почти неслышно, окно быо приотворено, и свечи подрагивали в ветвистых канделябрах на ее столе. На столе, где был брошен незавершенный беловик. Бегло перелистав его, знахарь словно бы даже зашипел сквозь зубы: картина жизни нелюдей рядом с людьми представала, как на ладони.
...К утру Малин впервые открыла глаза навстречу тихому оклику отца.
Знахарь объявил герцогу, что неокрепший подростковый ум был перевозбужден непростительным вздором, коим исполнена переписываемая книга. Нервные лихорадки такого рода могут бывать у девиц и даже юношей с чрезмерно живым воображением, и во избежание нового приступа, которого Малин может и не пережить, книгу следует надежно удалить, а набор рассыпать. Недоставало еще, чтоб подобная лихорадка поразила еще кого из будущих ее читателей... Браговский владетель вгорячах хотел было сжечь рукопись и полукопию, но знахарь только усмехнулся: "Разве мы варвары? Довольно и ареста..." Однако разъяренные слуги отыгрались на самой типографии - Малин в замке обожали,- а герцог не стал их останавливать. Засим, знахарь вернулся к себе в чащобу, Малин помаленьку выздоравливала, а Виэн - Виэн постоял на опустелом дворе бывшей печатни, да и побрел куда глаза глядят... вот только в сумке был хлеб, лук, полголовки козьего сыру - и ни одного листочка бумаги. Расчета он не взял.
- Довольно и того, достопочтенные, что мы допустили этот невообразимый брак. Лэррин не должна была достаться этому человеку, и тем паче - не должна была родить ребенка. Особенно - дочь. Я до сих пор не понимаю, как вы, высокородный Кшафр, позволили себе ее вылечить. Древняя кровь, разбуженная опасной книгой, непременно спалила бы девчонку в несколько недель. И одной проблемой в нашем будущем стало бы меньше. Спасибо, хоть книгу арестовали! Да и то,- что вам помешало истребовать ее в качестве гонорара? Ах, да... какая жалость - Виэн не сможет восстановить книгу по памяти: на дорогах нынче, как вы знаете, шалят... беда одинокому страннику. Где-то близ Шечского тракта похоронена вместе с ним еще одна грядущая опасность. Мы не можем позволить, чтобы люди знали о нас столько же, сколько мы о них. Люди многочисленны и агрессивны, они ненавидят не подобных себе, и особенно - тех, кто хоть в чем-то выше... или хотя бы древней. Мы допускаем кое о чем догадываться лишь тем из них, кто так или иначе от нас зависит - и довольно! Сказки должны оставаться сказками, нельзя позволить вновь сложить их воедино и превратить в знания!
- Высокородный Моррат, неужели вы имели в виду, что я обязан был уморить ребенка новой расы?
- Не уморить - просто не вылечить... это бывает с любым целителем...
- Не играйте словами, Моррат! Уморить?
- Да, если хотите - уморить. Это лишь вопрос терминологии!
- Не забыли ли вы, что именно так образовалось большинство ныне существующих наших рас?
- Я не забыл и того, что подобные опыты привели к появлению этой быстроживущей и еще быстрее плодящейся саранчи, пожирающей наш - наш некогда прекрасный мир! Мы не можем себе позволить привить к этому сверхустойчивому гибриду веточку лучшей, древнейшей, долговечнейшей крови! А девчонка и книга в одном замке... Впрочем, в этом есть известные преимущества - замок можно спалить со всем содержимым. Благо, у богатого Брагова довольно врагов...
- Моррат, вы готовы погубить живых разумных, которые ничем перед вами не провинились, только из страха перед будущим?
- Да, Кшафр. Готов. Люди виновны уж тем, что они есть, и их все больше. А сжечь заразу, таящуюся в замке - то же самое, что уничтожить обезумевший пчелиный рой, лишенный матки. Мы не знаем, на что способна девчонка - а я даже и знать не хочу! Ничего из этого не выйдет, кроме неисчислимых бед!
- Хссс... Моррат, я не буду мешшшать вам добратьссся до книги... если сссможете, высссокородный... Проссстите мне мой акцент... Но если вы не хххотите раззздора в Сссовете Древних - оссставьте в покое Малин. Сссчитайте это разззменом...
- Посмотрим, Кшафр... высокородный... Посмотрим.
- Я буду очччень внимательно сссмотреть, о высссокородный Моррат...
Совет безмолвствовал. Встрять меж двумя древнейшими мог додуматься только очень пьяный дварф... но таковых в Совете не было. В смысле - пьяных. Дварф-то был. Один. Из сорока присутствовавших древних.
Далее пишется...
Стало быть - некая первая часть.
#
Набор был рассыпан. Более того - слуги герцога позаботились о том, чтобы все до единой выворотные буквицы были собраны и попали в переплавку - на новые пуговицы для многочисленной пехоты владетеля края Брагова. Единственый отпечатанный экземпляр находился в замковой темнице, в дальней камере, обернутый в кожи и опечатанный - чтоб никто более не мог ни открыть ее, ни прочесть.
Высокий, сутулый худой старик в одеянии, похожем на рясу незнаемого ордена, стоял во дворе длинного каменного строения. Двор напоминал лесопильню: кругом обрезки дерева, опилки... и только слишком правильная форма некоторых дровец выдавала в них останки станка, шкафов и столов. Все было тщательно распилено, изломано и разметано по мощеной площадке перед бывшей типографией.
Старик пришел попрощаться с этим местом, где сделался было счастлив девять лет тому назад - когда, выучившись книгопечатанию в княжестве Диренналд, предложил свои услуги герцогу Брагова - поклоннику просвещения и всяческого прогресса. Типография стала печатать священые книги и грамматики, а герцогский духовник лично взялся выбрать для образца наиболее доброславные писания по математике и географии. Себе же типограф выговорил право издать книгу для чтения.
В юности Виэн, прослушав курсы в четырех университетах, завершил на том свое образование, но не пошел ни учителем в знатный дом, ни библиотекарем в какой могучий замок - хоть и были, были протекции... Мог бы и при университете остаться в том же Дамстерраме - однако отказался, чем поверг в немалое изумление почтенного ректора. Виэн продолжил путешествовать. А попросту - бродить по градам и весям с сумкой, в которой кроме краюхи хлеба, тряпицы с солью да пары луковиц обитала только постепенно распухающая рукопись.
Виэн собирал сказки, легенды и небылицы. О прекрасной Ленни-Обрежькосы, о птичке Захиэль, что лунной ночью способна упорхнуть из любой клетки, о фонтане забвения, что бьет в саду Маркизы колдуний, о сердитых гномах с серебряными топориками, о сумрачном Шуте и веселом Рыцаре, которые все никак не перешутят друг друга. Он записывал ужасные рассказы о горных троллях и невыразимое вранье о Повелителе Драконов, живущем в замке, построенном ветрами. О лукавом Лисе-оборотне, что перекидывался в монаха, и о Монахе, обращавшемся в лиса. О сидах, фэйри, эльфах и о Первых, о чисти и нечисти, о ведьмах и колдунах и о том, что может сделать с ребенком в новолуние настойка усов гигантского заморского кота, добавленная в молоко...
Виэна не интересовали побасенки о том, как Петер обжулил Гейнца на трех перевернутых пивных кружках, о толстой Лизе и тощей Минне, о пастушонке, кричавшем "Волки!" - нет, он искал чудеса. Он чуял необычное нутром, верховым нюхом - и частенько оказывался там, где свежая сказка родилась буквально позавчера. Ему было немного за полвека, когда сумка показалась полна. Вот тогда-то Виэн и взялся изучать печатное дело, а затем обосновался в Брагове.
В пристройке на задах типографии Виэн разбирал ночами собственные неровные, порой поплывшие или выцветшие каракули. Несколько лет он переписывал сказки, распределяя их по разделам и главам, проставляя связки между историями, в которых действовало несколько родов волшебных существ: эту идею он подхватил в Велисии, ознакомившись с энциклопедией, составленной самим святым Оридисом. Иногда ему казалось, что он попал на раскопки древнего дворца и пытается из россыпи найденных смальт заново собрать мозаику. Ускользающий узор то взблескивал, то исчезал... пока вновь - как однажды, на безвестном перекрестке Перовы, его настигло чувство полноты картины. Виэн приступил к набору "Энциклопедии чудес".
А потом заболела Малин. Единственная дочь герцога.
Малин росла без матери. Герцогская дворня передавала смутные рассказы о тоненькой женщине с нежной и бледной кожей, долгими волосами оттенка ветреного заката, зеленоглазой и молчаливой. Якобы владетель Брагова привез ее с оленьей охоты и скоропалительно женился. Соседи бурчали о мезальянсе,- однако госпожа обладала явно аристократическими манерами и умением вести дом. Не слишком-то уютный замок, взрастивший многие поколения рослых суровых рыцарей, стараниями леди стал чист и проветрен, а прелестные драпировки и редкостные вещицы, вынутые ею из полузабытых сундуков, наполнили залы ощущением каждодневного праздника.
...Молодая госпожа померла родами, произведя на свет слишком крупную для себя девочку. Малин унаследовала отцовскую смугловатую кожу, волосы ее были хоть и рыжеваты, но заметно темней полыхающего локона в ее медальоне,- зато глаза отливали той самой яркой материнской зеленью и каждый день наполняли сердце герцога радостью и скорбью. Несмотря на усилия знатных мамаш со всей округи, новой хозяйки Брагов замок так и не узнал.
По настоянию отца Малин обучали всему, что должна знать и уметь высокородная девица, а сверх того - владению достаточно легким для нее оружием. Единственное, от чего девочка отказалась еще лет в восемь с необычайной твердостью - от участия в охоте. Было и еще одно обстоятельство, о коем соседи говорили с нехорошим изумлением - Малин была грамотна, а годам к одиннадцати стала заядлой книгочейкой. Неудивительно, что она первою прочла и все то, что печаталось в типографии... а позже Виэн доверил девочке сделать беловой список "Энциклопедии чудес",- сам же набирал ее для печати.
Но с дюжину дней тому назад Малин слегла в лихорадке. И было так, словно с потом и жаром постепенно уходила из нее жизнь. У постели девочки сменялись лекари, но все было бесполезно. А когда на лице ее залегли серые тени и стал заостряться нежный носик - отец пошел на крайность. С одним только оруженосцем и запасною лошадью ускакал в лесную глушь... и к вечеру следующего дня к воротам замка подъехали трое. На третьей лошади восседал некто невысокий, закутанный с головы до пят в накидку цвета осенннего плюща.
Знахарь потребовал оставить его в детской одного. Малин дышала уже почти неслышно, окно быо приотворено, и свечи подрагивали в ветвистых канделябрах на ее столе. На столе, где был брошен незавершенный беловик. Бегло перелистав его, знахарь словно бы даже зашипел сквозь зубы: картина жизни нелюдей рядом с людьми представала, как на ладони.
...К утру Малин впервые открыла глаза навстречу тихому оклику отца.
Знахарь объявил герцогу, что неокрепший подростковый ум был перевозбужден непростительным вздором, коим исполнена переписываемая книга. Нервные лихорадки такого рода могут бывать у девиц и даже юношей с чрезмерно живым воображением, и во избежание нового приступа, которого Малин может и не пережить, книгу следует надежно удалить, а набор рассыпать. Недоставало еще, чтоб подобная лихорадка поразила еще кого из будущих ее читателей... Браговский владетель вгорячах хотел было сжечь рукопись и полукопию, но знахарь только усмехнулся: "Разве мы варвары? Довольно и ареста..." Однако разъяренные слуги отыгрались на самой типографии - Малин в замке обожали,- а герцог не стал их останавливать. Засим, знахарь вернулся к себе в чащобу, Малин помаленьку выздоравливала, а Виэн - Виэн постоял на опустелом дворе бывшей печатни, да и побрел куда глаза глядят... вот только в сумке был хлеб, лук, полголовки козьего сыру - и ни одного листочка бумаги. Расчета он не взял.
- Довольно и того, достопочтенные, что мы допустили этот невообразимый брак. Лэррин не должна была достаться этому человеку, и тем паче - не должна была родить ребенка. Особенно - дочь. Я до сих пор не понимаю, как вы, высокородный Кшафр, позволили себе ее вылечить. Древняя кровь, разбуженная опасной книгой, непременно спалила бы девчонку в несколько недель. И одной проблемой в нашем будущем стало бы меньше. Спасибо, хоть книгу арестовали! Да и то,- что вам помешало истребовать ее в качестве гонорара? Ах, да... какая жалость - Виэн не сможет восстановить книгу по памяти: на дорогах нынче, как вы знаете, шалят... беда одинокому страннику. Где-то близ Шечского тракта похоронена вместе с ним еще одна грядущая опасность. Мы не можем позволить, чтобы люди знали о нас столько же, сколько мы о них. Люди многочисленны и агрессивны, они ненавидят не подобных себе, и особенно - тех, кто хоть в чем-то выше... или хотя бы древней. Мы допускаем кое о чем догадываться лишь тем из них, кто так или иначе от нас зависит - и довольно! Сказки должны оставаться сказками, нельзя позволить вновь сложить их воедино и превратить в знания!
- Высокородный Моррат, неужели вы имели в виду, что я обязан был уморить ребенка новой расы?
- Не уморить - просто не вылечить... это бывает с любым целителем...
- Не играйте словами, Моррат! Уморить?
- Да, если хотите - уморить. Это лишь вопрос терминологии!
- Не забыли ли вы, что именно так образовалось большинство ныне существующих наших рас?
- Я не забыл и того, что подобные опыты привели к появлению этой быстроживущей и еще быстрее плодящейся саранчи, пожирающей наш - наш некогда прекрасный мир! Мы не можем себе позволить привить к этому сверхустойчивому гибриду веточку лучшей, древнейшей, долговечнейшей крови! А девчонка и книга в одном замке... Впрочем, в этом есть известные преимущества - замок можно спалить со всем содержимым. Благо, у богатого Брагова довольно врагов...
- Моррат, вы готовы погубить живых разумных, которые ничем перед вами не провинились, только из страха перед будущим?
- Да, Кшафр. Готов. Люди виновны уж тем, что они есть, и их все больше. А сжечь заразу, таящуюся в замке - то же самое, что уничтожить обезумевший пчелиный рой, лишенный матки. Мы не знаем, на что способна девчонка - а я даже и знать не хочу! Ничего из этого не выйдет, кроме неисчислимых бед!
- Хссс... Моррат, я не буду мешшшать вам добратьссся до книги... если сссможете, высссокородный... Проссстите мне мой акцент... Но если вы не хххотите раззздора в Сссовете Древних - оссставьте в покое Малин. Сссчитайте это разззменом...
- Посмотрим, Кшафр... высокородный... Посмотрим.
- Я буду очччень внимательно сссмотреть, о высссокородный Моррат...
Совет безмолвствовал. Встрять меж двумя древнейшими мог додуматься только очень пьяный дварф... но таковых в Совете не было. В смысле - пьяных. Дварф-то был. Один. Из сорока присутствовавших древних.
Далее пишется...