Свабода супраць рабства
Гісторыя ня ведае ўмоўнага ладу; але толькі вывучэньне гісторыі дазваляе зразумець працэсы, якія адбываюцца ў цяперашнім часе ды - не, не зьмяніць іх; тое самае вывучэньне гісторыі пераканаўча даводзіць, што мы ня маем паўнамоцтваў на нешта ўплываць - не зьмяніць, а прадбачыць найбольш верагоднае завяршэньне бягучай гістарычнай фазы. Як веды з батанікі дазваляюць па малой частцы расьліны - караню, сьцябліне, кветцы - апісаць расьліну цалкам; так і канкрэтная падзея (выступы на Майдане, "залёныя чалавечкі" ў Крыме, невыкананьне ўмоваў Будапештскага мэмарандуму) паказвае абазнанаму чалавеку, наколькі глыбока сягаюць карані ды якіх нам чакаць пладоў.
Цяпер нашыя погляды скіраваныя на Расею. І, перафразуючы ніжэй згаданага аўтара, агульная дыялектыка гістарычнага працэсу вымагае абазнанасьці ў гісторыі менавіта гэтай дзяржавы.
Пэўны ўнёсак да абазнанасьці дадае чытаньне Троцкага (sic), а менавіта "Гісторыі рускай рэвалюцыі" ў двух тамах (том першы, том другі). (Дарэчы, нават без вывучэньня ягонай біяграфіі некаторыя жыцьцёвыя акалічнасьці можна пралічыць паводле ўскоснай прыкметы: ёсьць вуліцы Маркса, Энгельса, Леніна (нават "Лінія Сталіна"), Пляханава, праспект Дзяржынскага, плошча Калініна; а тапонімаў з Троцкім няма). Галоўная вартасьць гэтых твораў - падрабязнае храналягічнае апісаньне падзеяў 1917 года, ад якога ён сьвядома адмяжоўвае ўласныя палітычныя ацэнкі.
Але, апрача сумленнага з гістарыялягічнага пункту гледжаньня апісаньня фактаў, там ёсьць і аналіз гістарычных працэсаў на іх падставе (ня толькі бягучых фактаў, безумоўна, - сусьветнай гісторыі), і нават вернасьць аўтара клясавай тэорыі не замінае сучаснаму чытачу ўбачыць глыбіню ды справядлівасьць аналізу. (Хаця трапляюцца ў яго і падмаляваныя патлусьцей кропкі, каб супалі з графікам, кшталту: значэньне асобы ў гістарычным працэсе блізкае да нуля; кастрычніцкі пераварот адбыўся з падачы канкрэтна Леніна, але гэта не супярэчыць агульнай дыялектыцы рэвалюцыйнага працэсу, бо ён жа Леніна ўласна й узгадаваў; і г.д.) Што, нажаль, ня тычыцца прагнозаў; але ў гэтым абвінавачваць Троцкага несправядліва, бо ён ня меў лішнііх сто гадоў жыцьця, каб паглядзець на вынікі "сусьветнай пралетарскай рэвалюцыі".
Не магу адмовіць сабе ў задавальненьні прывесьці тут вялікія цытаты з тэксту.
(І дазволю сабе іх не афармляць належным чынам; дзякуй богу, рэферат выкладчыку не здаваць :)
Основной, наиболее устойчивой чертой истории России является замедленный характер ее развития, с вытекающей отсюда экономической отсталостью, примитивностью общественных форм, низким уровнем культуры.
В Англии крепостная зависимость исчезла фактически к концу XIV столетия, т. е. за два столетия до того, как она в России возникла, и за 4 1/2 столетия до того, как была отменена.
Процесс социальной дифференциации, интенсивный на Западе, на Востоке задерживался и размывался процессом экспансии. "Царь Московии, хотя и христианский, правит людьми ленивого ума", -- писал Вико, современник Петра I. "Ленивый ум" московитян отражал медленный темп хозяйственного развития, бесформенность классовых отношений, скудость внутренней истории.
Восток дал татарское иго, которое вошло важным элементом в строение русского государства. Запад был еще более грозным врагом, но в то же время и учителем. Россия не имела возможности сложиться в формах Востока, потому что ей всегда приходилось приспособляться к военному и экономическому давлению Запада.
Отсталая нация к тому же нередко снижает заимствуемые ею извне готовые достижения путем приспособления их к своей более примитивной культуре. Самый процесс ассимиляции получает при этом противоречивый характер. Так, введение элементов западной техники и выучки, прежде всего военной и мануфактурной, при Петре I привело к усугублению крепостного права как основной формы организации труда. Европейское вооружение и европейские займы, -- и то и другое -- бесспорные продукты более высокой культуры, -- привели к укреплению царизма, тормозившего, в свою очередь, развитие страны.
Под давлением более богатой Европы государство поглощало в России гораздо большую относительную долю народного достояния, чем на Западе, и не только обрекало этим народные массы на двойную нищету, но и ослабляло основы имущих классов. Нуждаясь в то же время в поддержке последних, оно форсировало и регламентировало их формирование. В результате бюрократизированные привилегированные классы никогда не могли подняться во весь рост, и государство в России тем больше приближалось к азиатской деспотии.
Скудость не только русского феодализма, но и всей старой русской истории наиболее удручающее свое выражение находила в отсутствии настоящих средневековых городов как ремесленно-торговых центров6. Ремесло не успело в России отделиться от земледелия и сохраняло характер кустарничества. Старые русские города были торговыми, административными, военными и помещичьими, следовательно, потребляющими, а не производящими центрами. Даже Новгород, близкий к Ганзе и не знавший татарского ига, был только торговым, а не промышленным городом. Правда, разбросанность крестьянских промыслов по разным районам создавала потребность в торговом посредничестве широкого масштаба. Но кочующие торговцы ни в какой мере не могли занять в общественной жизни то место, которое на Западе принадлежало ремесленно-цеховой и торгово-промышленной мелкой и средней буржуазии, неразрывно связанной со своей крестьянской периферией. Главные пути русской торговли к тому же вели за границу, обеспечивая уже с отдаленных веков руководство за иностранным торговым капиталом и придавая полуколониальный характер всему обороту, в котором русский торговец был посредником между западными городами и русской деревней. Этот род экономических отношений получил дальнейшее развитие в эпоху русского капитализма и нашел свое крайнее выражение в империалистской войне.
Ничтожество русских городов, наиболее способствовавшее выработке азиатского типа государства, исключало, в частности, возможность реформации, т. е. замены феодально-бюрократического православия какой-либо модернизованной разновидностью христианства, приспособленной к потребностям буржуазного общества. Борьба против государственной церкви не возвышалась над крестьянскими сектами, включая и самую могущественную из них, староверческий раскол.
Основным измерителем экономического уровня нации является производительность труда, которая, в свою очередь, зависит от удельного веса промышленности в общем хозяйстве страны. Накануне войны, когда царская Россия достигла высшей точки своего благосостояния, народный доход на душу был в 8--10 раз ниже, чем в Соединенных Штатах, что неудивительно, если принять во внимание, что 1/5 самодеятельного населения России занято было в сельском хозяйстве, тогда как в Соединенных Штатах на 1 занятого в земледелии приходилось 2,5 занятых в промышленности. Прибавим еще, что на 100 квадратных километров в России приходилось накануне войны 0,4 километра железных дорог, в Германии -- 11,7, в Австро-Венгрии -- 7,0. Остальные сравнительные коэффициенты того же типа.
Большой, по крайней мере в пространственном отношении, размах русской торговли в XVI столетии -- как это ни парадоксально с точки зрения бюхеровско-струвианского критерия -- объясняется именно чрезвычайной примитивностью и отсталостью русского хозяйства. Западноевропейский город был ремесленно-цеховым и торгово-гильдейским. Наши же города были в первую голову административно-военными, следовательно, потребляющими, а не производящими центрами. Ремесленно-цеховой быт Запада сложился на относительно высоком уровне хозяйственного развития, когда все основные процессы обрабатывающей промышленности отделились от земледелия, превратились в самостоятельные ремесла, создали свои организации, свое средоточие, город, на первых порах ограниченный (областной, районный), но устойчивый рынок. В основе средневекового европейского города лежала, таким образом, относительно высокая дифференциация хозяйства, породившая правильные взаимоотношения между центром-городом и его сельскохозяйственной периферией. Наша же хозяйственная отсталость находила свое выражение прежде всего в том, что ремесло, не отделяясь от земледелия, сохранило форму кустарничества. Тут мы ближе к Индии, чем к Европе, как и средневековые города наши ближе к азиатским, чем к европейским, как и самодержавие наше, стоя между европейским абсолютизмом и азиатской деспотией, многими чертами приближалось к последней.
При безграничности наших пространств и редкости населения (кажись, тоже достаточно объективный признак отсталости) обмен продуктами предполагал посредническую роль торгового капитала самого широкого размаха. Такой размах был возможен именно потому, что Запад стоял на гораздо более высоком уровне развития, имел свои многосложные потребности, посылал своих купцов и свои товары и тем толкал вперед торговый оборот у нас, на нашей примитивнейшей, в значительной мере варварской хозяйственной основе. Не видеть этой величайшей особенности нашего исторического развития -- значит не видеть всей нашей истории.
Цеховое ремесло составляло фундамент средневековой городской культуры, которая излучалась и на деревню. Средневековая наука, схоластика, религиозная реформация выросли из ремесленно-цеховой почвы. У нас этого не было. Конечно, зачатки, симптомы, признаки можно найти, но ведь на Западе это было не признаками, а могущественной хозяйственно-культурной формацией с ремесленно-цеховым фундаментом. На этом стоял средневековой европейский город, и на этом он рос и вступал в борьбу с церковью и феодалами, и протянул против феодалов руку монархии. Этот же город создал технические предпосылки для постоянных армий в виде огнестрельного оружия.
Где же были наши ремесленно-цеховые города, хотя бы в отдаленной мере похожие на города Западной Европы? Где их борьба с феодалами? И разве основу для развития русского самодержавия создала борьба промышленно-торгового города с феодалами? Такой борьбы у нас и не было по самому характеру наших городов, как не было у нас и реформации. Особенность это или не особенность?
Ремесло наше осталось в стадии кустарничества, т. е. не отслоилось от крестьянского земледелия. Реформация осталась в стадии крестьянских сект, так как не нашла руководства со стороны городов. Примитивность и отсталость вопиют здесь к небесам.
Царизм поднялся как самостоятельная (опять-таки относительно, в пределах борьбы живых исторических сил на хозяйственной основе) государственная организация не благодаря борьбе могущественных городов с могущественными феодалами, а несмотря на полнейшее промышленное худосочие наших городов, благодаря худосочию наших феодалов.
Суайчыньнікі, нам прывет:
Польша по своей социальной структуре стояла между Россией и Западом, как Россия -- между Азией и Европой. Польские города уже гораздо больше знали цеховое ремесло, чем наши. Но им не удалось подняться настолько, чтобы помочь королевской власти сломить феодалов. Государственная власть оставалась непосредственно в руках дворянства. Результат: полное бессилие государства и его распад.
І гэтак далей у такім духу.
Ахвочыя могуць самастойна азнаёміцца з усёй працай; а я хачу занатаваць адно назіраньне, якога ў Троцкага няма й ня можа быць з агучанай вышэй нагоды: ён ня мог пражыць яшчэ сто гадоў і паглядзець на вынік меркаванай "пралетарскай рэвалюцыі". Агучаныя ім разьлікі на выключную ролю пралетарыята ў пераадоленьні адсталасьці, пераскокваньне праз ступені гістарычнага разьвіцьця, на пабудову новага справядлівага грамадзтва (ну вымавім ужо гэта - сьветлай будучыні) - не апраўдаліся. Дзяржава, дзе рабства было дэ-юрэ скасавана ў 1861 годзе, а дэ-факта - праіснавала ці ня ў тым самым выглядзе да пачатку ХХ ст., - зрабіла рэвалюцыю і збудавала ўсяго толькі наступную форму рабаўладальніцкага ладу. Камунізм на практыцы ("на прыкладзе адной асобна ўзятай краіны") аказаўся тым самым рабствам з калгасамі, турмамі, лягерамі, заводамі; без прыватнай маёмасьці і з працай, якая не аплочвалася. Тут, я думаю, ня варта ні тлумачыць, ні апісваць: з гэтым пэрыядам мы знаёмыя асабіста.
І Расія сёньня - гэта сукупнасьць перажыткаў рабаўладальніцкага ладу. Што можа лепш ахарактэрызаваць краіну, чым тое, што слова "лібералізм" і іншыя тэрміны, якія ў карані ўтрымліваюць "свабоду", - там ёсьць лаянкай і абразай?
І барацьба з Расеяй ня ёсьць барацьбой з асабіста Пуціным. Мы назіраем параксізмы вырачонага на распад рабаўладальніцкага ладу. І, нажаль, не назіраем, а асабіста ўдзельнічаем. І заплюшчваць вочы на гэта немагчыма. Немагчыма рабіць выгляд, што Беларусь - асобная незалежная дзяржава, якая ня мусіць турбавацца аб справах "нашых суседзяў". І вайна, якая ідзе, - нашая вайна таксама.
Цяпер нашыя погляды скіраваныя на Расею. І, перафразуючы ніжэй згаданага аўтара, агульная дыялектыка гістарычнага працэсу вымагае абазнанасьці ў гісторыі менавіта гэтай дзяржавы.
Пэўны ўнёсак да абазнанасьці дадае чытаньне Троцкага (sic), а менавіта "Гісторыі рускай рэвалюцыі" ў двух тамах (том першы, том другі). (Дарэчы, нават без вывучэньня ягонай біяграфіі некаторыя жыцьцёвыя акалічнасьці можна пралічыць паводле ўскоснай прыкметы: ёсьць вуліцы Маркса, Энгельса, Леніна (нават "Лінія Сталіна"), Пляханава, праспект Дзяржынскага, плошча Калініна; а тапонімаў з Троцкім няма). Галоўная вартасьць гэтых твораў - падрабязнае храналягічнае апісаньне падзеяў 1917 года, ад якога ён сьвядома адмяжоўвае ўласныя палітычныя ацэнкі.
Але, апрача сумленнага з гістарыялягічнага пункту гледжаньня апісаньня фактаў, там ёсьць і аналіз гістарычных працэсаў на іх падставе (ня толькі бягучых фактаў, безумоўна, - сусьветнай гісторыі), і нават вернасьць аўтара клясавай тэорыі не замінае сучаснаму чытачу ўбачыць глыбіню ды справядлівасьць аналізу. (Хаця трапляюцца ў яго і падмаляваныя патлусьцей кропкі, каб супалі з графікам, кшталту: значэньне асобы ў гістарычным працэсе блізкае да нуля; кастрычніцкі пераварот адбыўся з падачы канкрэтна Леніна, але гэта не супярэчыць агульнай дыялектыцы рэвалюцыйнага працэсу, бо ён жа Леніна ўласна й узгадаваў; і г.д.) Што, нажаль, ня тычыцца прагнозаў; але ў гэтым абвінавачваць Троцкага несправядліва, бо ён ня меў лішнііх сто гадоў жыцьця, каб паглядзець на вынікі "сусьветнай пралетарскай рэвалюцыі".
Не магу адмовіць сабе ў задавальненьні прывесьці тут вялікія цытаты з тэксту.
(І дазволю сабе іх не афармляць належным чынам; дзякуй богу, рэферат выкладчыку не здаваць :)
Основной, наиболее устойчивой чертой истории России является замедленный характер ее развития, с вытекающей отсюда экономической отсталостью, примитивностью общественных форм, низким уровнем культуры.
В Англии крепостная зависимость исчезла фактически к концу XIV столетия, т. е. за два столетия до того, как она в России возникла, и за 4 1/2 столетия до того, как была отменена.
Процесс социальной дифференциации, интенсивный на Западе, на Востоке задерживался и размывался процессом экспансии. "Царь Московии, хотя и христианский, правит людьми ленивого ума", -- писал Вико, современник Петра I. "Ленивый ум" московитян отражал медленный темп хозяйственного развития, бесформенность классовых отношений, скудость внутренней истории.
Восток дал татарское иго, которое вошло важным элементом в строение русского государства. Запад был еще более грозным врагом, но в то же время и учителем. Россия не имела возможности сложиться в формах Востока, потому что ей всегда приходилось приспособляться к военному и экономическому давлению Запада.
Отсталая нация к тому же нередко снижает заимствуемые ею извне готовые достижения путем приспособления их к своей более примитивной культуре. Самый процесс ассимиляции получает при этом противоречивый характер. Так, введение элементов западной техники и выучки, прежде всего военной и мануфактурной, при Петре I привело к усугублению крепостного права как основной формы организации труда. Европейское вооружение и европейские займы, -- и то и другое -- бесспорные продукты более высокой культуры, -- привели к укреплению царизма, тормозившего, в свою очередь, развитие страны.
Под давлением более богатой Европы государство поглощало в России гораздо большую относительную долю народного достояния, чем на Западе, и не только обрекало этим народные массы на двойную нищету, но и ослабляло основы имущих классов. Нуждаясь в то же время в поддержке последних, оно форсировало и регламентировало их формирование. В результате бюрократизированные привилегированные классы никогда не могли подняться во весь рост, и государство в России тем больше приближалось к азиатской деспотии.
Скудость не только русского феодализма, но и всей старой русской истории наиболее удручающее свое выражение находила в отсутствии настоящих средневековых городов как ремесленно-торговых центров6. Ремесло не успело в России отделиться от земледелия и сохраняло характер кустарничества. Старые русские города были торговыми, административными, военными и помещичьими, следовательно, потребляющими, а не производящими центрами. Даже Новгород, близкий к Ганзе и не знавший татарского ига, был только торговым, а не промышленным городом. Правда, разбросанность крестьянских промыслов по разным районам создавала потребность в торговом посредничестве широкого масштаба. Но кочующие торговцы ни в какой мере не могли занять в общественной жизни то место, которое на Западе принадлежало ремесленно-цеховой и торгово-промышленной мелкой и средней буржуазии, неразрывно связанной со своей крестьянской периферией. Главные пути русской торговли к тому же вели за границу, обеспечивая уже с отдаленных веков руководство за иностранным торговым капиталом и придавая полуколониальный характер всему обороту, в котором русский торговец был посредником между западными городами и русской деревней. Этот род экономических отношений получил дальнейшее развитие в эпоху русского капитализма и нашел свое крайнее выражение в империалистской войне.
Ничтожество русских городов, наиболее способствовавшее выработке азиатского типа государства, исключало, в частности, возможность реформации, т. е. замены феодально-бюрократического православия какой-либо модернизованной разновидностью христианства, приспособленной к потребностям буржуазного общества. Борьба против государственной церкви не возвышалась над крестьянскими сектами, включая и самую могущественную из них, староверческий раскол.
Основным измерителем экономического уровня нации является производительность труда, которая, в свою очередь, зависит от удельного веса промышленности в общем хозяйстве страны. Накануне войны, когда царская Россия достигла высшей точки своего благосостояния, народный доход на душу был в 8--10 раз ниже, чем в Соединенных Штатах, что неудивительно, если принять во внимание, что 1/5 самодеятельного населения России занято было в сельском хозяйстве, тогда как в Соединенных Штатах на 1 занятого в земледелии приходилось 2,5 занятых в промышленности. Прибавим еще, что на 100 квадратных километров в России приходилось накануне войны 0,4 километра железных дорог, в Германии -- 11,7, в Австро-Венгрии -- 7,0. Остальные сравнительные коэффициенты того же типа.
Большой, по крайней мере в пространственном отношении, размах русской торговли в XVI столетии -- как это ни парадоксально с точки зрения бюхеровско-струвианского критерия -- объясняется именно чрезвычайной примитивностью и отсталостью русского хозяйства. Западноевропейский город был ремесленно-цеховым и торгово-гильдейским. Наши же города были в первую голову административно-военными, следовательно, потребляющими, а не производящими центрами. Ремесленно-цеховой быт Запада сложился на относительно высоком уровне хозяйственного развития, когда все основные процессы обрабатывающей промышленности отделились от земледелия, превратились в самостоятельные ремесла, создали свои организации, свое средоточие, город, на первых порах ограниченный (областной, районный), но устойчивый рынок. В основе средневекового европейского города лежала, таким образом, относительно высокая дифференциация хозяйства, породившая правильные взаимоотношения между центром-городом и его сельскохозяйственной периферией. Наша же хозяйственная отсталость находила свое выражение прежде всего в том, что ремесло, не отделяясь от земледелия, сохранило форму кустарничества. Тут мы ближе к Индии, чем к Европе, как и средневековые города наши ближе к азиатским, чем к европейским, как и самодержавие наше, стоя между европейским абсолютизмом и азиатской деспотией, многими чертами приближалось к последней.
При безграничности наших пространств и редкости населения (кажись, тоже достаточно объективный признак отсталости) обмен продуктами предполагал посредническую роль торгового капитала самого широкого размаха. Такой размах был возможен именно потому, что Запад стоял на гораздо более высоком уровне развития, имел свои многосложные потребности, посылал своих купцов и свои товары и тем толкал вперед торговый оборот у нас, на нашей примитивнейшей, в значительной мере варварской хозяйственной основе. Не видеть этой величайшей особенности нашего исторического развития -- значит не видеть всей нашей истории.
Цеховое ремесло составляло фундамент средневековой городской культуры, которая излучалась и на деревню. Средневековая наука, схоластика, религиозная реформация выросли из ремесленно-цеховой почвы. У нас этого не было. Конечно, зачатки, симптомы, признаки можно найти, но ведь на Западе это было не признаками, а могущественной хозяйственно-культурной формацией с ремесленно-цеховым фундаментом. На этом стоял средневековой европейский город, и на этом он рос и вступал в борьбу с церковью и феодалами, и протянул против феодалов руку монархии. Этот же город создал технические предпосылки для постоянных армий в виде огнестрельного оружия.
Где же были наши ремесленно-цеховые города, хотя бы в отдаленной мере похожие на города Западной Европы? Где их борьба с феодалами? И разве основу для развития русского самодержавия создала борьба промышленно-торгового города с феодалами? Такой борьбы у нас и не было по самому характеру наших городов, как не было у нас и реформации. Особенность это или не особенность?
Ремесло наше осталось в стадии кустарничества, т. е. не отслоилось от крестьянского земледелия. Реформация осталась в стадии крестьянских сект, так как не нашла руководства со стороны городов. Примитивность и отсталость вопиют здесь к небесам.
Царизм поднялся как самостоятельная (опять-таки относительно, в пределах борьбы живых исторических сил на хозяйственной основе) государственная организация не благодаря борьбе могущественных городов с могущественными феодалами, а несмотря на полнейшее промышленное худосочие наших городов, благодаря худосочию наших феодалов.
Суайчыньнікі, нам прывет:
Польша по своей социальной структуре стояла между Россией и Западом, как Россия -- между Азией и Европой. Польские города уже гораздо больше знали цеховое ремесло, чем наши. Но им не удалось подняться настолько, чтобы помочь королевской власти сломить феодалов. Государственная власть оставалась непосредственно в руках дворянства. Результат: полное бессилие государства и его распад.
І гэтак далей у такім духу.
Ахвочыя могуць самастойна азнаёміцца з усёй працай; а я хачу занатаваць адно назіраньне, якога ў Троцкага няма й ня можа быць з агучанай вышэй нагоды: ён ня мог пражыць яшчэ сто гадоў і паглядзець на вынік меркаванай "пралетарскай рэвалюцыі". Агучаныя ім разьлікі на выключную ролю пралетарыята ў пераадоленьні адсталасьці, пераскокваньне праз ступені гістарычнага разьвіцьця, на пабудову новага справядлівага грамадзтва (ну вымавім ужо гэта - сьветлай будучыні) - не апраўдаліся. Дзяржава, дзе рабства было дэ-юрэ скасавана ў 1861 годзе, а дэ-факта - праіснавала ці ня ў тым самым выглядзе да пачатку ХХ ст., - зрабіла рэвалюцыю і збудавала ўсяго толькі наступную форму рабаўладальніцкага ладу. Камунізм на практыцы ("на прыкладзе адной асобна ўзятай краіны") аказаўся тым самым рабствам з калгасамі, турмамі, лягерамі, заводамі; без прыватнай маёмасьці і з працай, якая не аплочвалася. Тут, я думаю, ня варта ні тлумачыць, ні апісваць: з гэтым пэрыядам мы знаёмыя асабіста.
І Расія сёньня - гэта сукупнасьць перажыткаў рабаўладальніцкага ладу. Што можа лепш ахарактэрызаваць краіну, чым тое, што слова "лібералізм" і іншыя тэрміны, якія ў карані ўтрымліваюць "свабоду", - там ёсьць лаянкай і абразай?
І барацьба з Расеяй ня ёсьць барацьбой з асабіста Пуціным. Мы назіраем параксізмы вырачонага на распад рабаўладальніцкага ладу. І, нажаль, не назіраем, а асабіста ўдзельнічаем. І заплюшчваць вочы на гэта немагчыма. Немагчыма рабіць выгляд, што Беларусь - асобная незалежная дзяржава, якая ня мусіць турбавацца аб справах "нашых суседзяў". І вайна, якая ідзе, - нашая вайна таксама.