ЙОПТ In Translation: занимательное манъёведение
Оригинал взят у otakuru в ЙОПТ In Translation: занимательное манъёведение
http://otaku.ru/post/52310670101
Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку».
Прежде чем отдаться анимации, Макото Синкай закончил литературный факультет университета Тюо, и в новой ленте «Сад изящных слов» образование режиссера выглядывает из-за каждого угла, показывая язык завороженному зрителю. Собственно, изящная словесность начинается уже с названия. 言の葉の庭, кото-но ха-но нива, - это не просто «сад слов», «the garden of words», как переводят эти слова на английский и (видимо, следом) на русский. Современное японское слово «слово», оно же «слова», «речь», «язык», - 言葉, читается котоба, - состоит из тех же иероглифов «слово» и «лист», однако древнее выражение кото-но ха - «листья речи», «лепестки речи», - звучит куда более изящно.
В отличие от Синкая и героини его фильма я не изучал японскую литературу в университете, поэтому очень осторожно предположу, что некогда котоба (где слово ха, «лист», соединясь с кото, «слово», без частицы но, озвончилось до ба) произошло именно от выражения кото-но ха. В седой древности, когда азбук хирагана и катакана еще не было (они возникли в эпоху Хэйан), а потребность записывать тексты уже была, японцы использовали для этого иероглифы, изобретенные более культурными на тот момент соседями-китайцами. Беда в том, что на китайскую грамматику замысловатые значки ложились идеально, а вот японскому языку с его напрочь другим грамматическим строем они подходили как корове седло. Что, само собой, не остановило предприимчивых словесников архипелага. В результате появилось немало книг, в которых японские тексты записаны китайскими знаками. При этом японские падежные частицы иногда выражались через китайские слова, а иногда просто опускались, так что слово 言葉 могло читаться и кото-но ха (言の葉 в современном японском), и котоба.
Для полноты картины добавлю, что Кадзуаки Судо в книге «Японская письменность от истоков до наших дней» выделяет пять правил использования иероглифов на том этапе развития языка. Если коротко, эти правила позволяют издеваться над иероглифами любым способом: использовать их как китайские слова; читать их по-японски, сохраняя «китайские» значения; составлять из них японские слова, используя китайское произношение и наплевав на смысл, и так далее. Весь этот сумасшедший дом мог иметь место в пределах, например, стихотворения на 30-35 иероглифов. Вот почему японские филологи уже много веков спорят о том, как читается ряд неудобопонятных стихов древнейшего памятника классической японской поэзии «Манъёсю». По нему этот чудесный вид письменности и стал именоваться манъёганой.
«Манъёсю», рукопись из собрания университета Васэда.
Возвращаясь к Синкаю: название помянутого литпамятника - 万葉集, манъё:сю: - дословно, а точнее, доиероглифно означает как раз «Собрание десяти тысяч листьев», ну или «Собрание мириад листьев», как принято именовать его в русской традиции. Ряд манъёведов полагает, что ё здесь - это никакие не «листья» и не «лепестки речи», а совсем даже «века». Мол, слово «век» читается точно так же и могло записываться другим иероглифом «для красоты», а значит, название следует переводить как «Собрание множества поколений [поэтов]». Но растительные метафоры - не редкость для древних текстов (японских и не только). В итоге за выражением кото-но ха закрепилось поэтическое значение «литературная лексика». С ней-то и ассоциируется у образованного японца свежее синкаевское аниме: «Сад изящной словесности» - это почти «Собрание десяти тысяч листьев [речи]» или «Лес песен» (название другой древней поэтической антологии - «Карин», 歌林).
Но на этом приключения с «Манъёсю» не заканчиваются. На постере фильма написано:
“愛”よりも昔、”孤悲«のものがたり。То есть: «аи»-ёри-мо мукаси, «кои»-но моногатари. «Это история не о любви-аи (愛), а о древней любви-кои (孤悲)».
В современном японском есть два слова, которые переводятся на русский и европейские языки одинаково (любовь, love, amour и прочее в том же духе), - аи (愛) и кои (恋). Аи - любовь в широком смысле слова: патриота к родине, автолюбителя к транспортному средству, собачника к четвероногому питомцу, матери к ребенку, мужа к жене или наоборот. Между тем кои - это только любовь между женщиной и мужчиной, причем с достаточно болезненными обертонами: страсть, влечение, одержимость, невозможность жить без, нечто такое, что заставляет нас скорее плакать, чем улыбаться. Аи - светлый, ничем не замутненный ребяческий восторг; кои - чувство взрослое и серьезное. Отсюда, например, хацукои (初恋) - «первая любовь», хирэн (悲恋) - «разбитое сердце» (в сочетаниях иероглиф 恋 читается рэн), а также мукуварэну кои (報われぬ恋) - «безответная любовь». От обоих слов образуются глаголы (с добавлением суру, «делать»): аи суру - «любить», кои суру - «быть влюбленным». Любопытно, что романтическая любовь двух людей в японском обозначается сочетанием двух иероглифов: рэнаи, 恋愛. Скажем, «жениться по любви» - это рэнаи-кэккон суру (恋愛結婚する).
Синкай, однако, имеет в виду нечто большее. Как легко заметить, на постере слово кои написано не одним иероглифом, 恋, а двумя - 孤悲 (чтобы японцы не сомневались в том, как их читать, рядом фуриганой приписаны знаки азбуки: こい, кои). Именно так, в два иероглифа, слово «любовь» писалось в «Манъёсю». Скажем, в стихотворении № 67 («Песня Такаясу Осима»):
旅尓之而 物戀之伎尓 鶴之鳴毛不所 聞有世者 孤悲而死萬思
таби-ни ситэ
монокохосики-ни
тадзу-га нэ-мо
кикоэдзу арисэба
кохитэ синамаси
В переводе А.Е. Глускиной:
В странствии дальнем
Тоскою полны мои думы,
И если б не слышал
Я криков родных журавлей,
Я б умер, наверно, тоскуя о доме далеком…
Заметим, что в переводе нет ни слова о любви: комментаторы и переводчик трактуют кои (кохи) как тоску по далекому дому. Кои - щемящее ощущение одиночества, захватившее лирического героя на чужбине. Насколько эта трактовка оправданна - вопрос отдельный: журавли из соседней строчки символизировали в том числе верность, так что Такаясу Осима мог тосковать и по оставшейся дома супруге. Вот о такой любви - классической японской, зрелой, настоящей, толкающей на подвиги, похожей скорее на чувства рыцаря к прекрасной даме, чем на подростковый гормональный всплеск с элементами гона, - и повествует «Сад изящных слов».
Наверное, в идеале японские зрители должны ловить отсылки Синкая к «Манъёсю» на лету (хотя в самом фильме брат главного героя не отличает стихи танка от хокку). Во всяком случае, ключевые стихотворения, которые цитируют герои фильма, - именно из «Собрания мириад листьев». Это так называемые «песни-диалоги» или «песни вопросов и ответов» №№ 2513 и 2514 из 11-й книги (вновь в переводе А.Е. Глускиной):
雷神 小動 刺雲 雨零耶 君将留
наруками-но
сукоси тоёмитэ
сасикумори
амэ-мо фурану ка
кими-о тодомэму
О, если б грома бог
На миг здесь загремел
И небо всё покрыли б облака и хлынул дождь,
О, может быть, тогда
Тебя, любимый, он остановил.
雷神 小動 雖不零 吾将留 妹留者
наруками-но
сукоси тоёмитэ
фурадзу-но мо
варэ-ва томараму
имоси тодомэба
Пусть не гремит совсем здесь грома бог,
И пусть не льет с небес поток дождя, -
Ведь всё равно
Останусь я с тобой,
Коль остановишь ты, любимая моя.
Вот еще одна проблема: стоит ли переводчику, который возьмется за «Сад», придерживаться уже существующего русского перевода, или же сделать новый - неясно. Древние японские стихи многозначны, между тем к содержанию аниме конкретно эти переводы подходят не слишком: тут мужчина явно собирается уходить, а женщина его останавливает, чего у Синкая, в общем, не наблюдается. С другой стороны, может, и не нужно, чтобы стихи соответствовали содержанию настолько уж явно, не оставляя никакого зазора для интерпретаций.
Древние японцы знали толк в любви. Знали они и то, что Прекрасное, будь то стихи «Манъёсю» или туфли, изготовленные школьником Такао, рождается не из светлой аи, а из темной кои, похожей на грозовые тучи. Полыхнет молния, грянет гром, и кои прольется на землю благодатной влагой. И сад изящных слов зазеленеет. И блинский блин.
http://otaku.ru/post/52310670101
Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку».
Прежде чем отдаться анимации, Макото Синкай закончил литературный факультет университета Тюо, и в новой ленте «Сад изящных слов» образование режиссера выглядывает из-за каждого угла, показывая язык завороженному зрителю. Собственно, изящная словесность начинается уже с названия. 言の葉の庭, кото-но ха-но нива, - это не просто «сад слов», «the garden of words», как переводят эти слова на английский и (видимо, следом) на русский. Современное японское слово «слово», оно же «слова», «речь», «язык», - 言葉, читается котоба, - состоит из тех же иероглифов «слово» и «лист», однако древнее выражение кото-но ха - «листья речи», «лепестки речи», - звучит куда более изящно.
В отличие от Синкая и героини его фильма я не изучал японскую литературу в университете, поэтому очень осторожно предположу, что некогда котоба (где слово ха, «лист», соединясь с кото, «слово», без частицы но, озвончилось до ба) произошло именно от выражения кото-но ха. В седой древности, когда азбук хирагана и катакана еще не было (они возникли в эпоху Хэйан), а потребность записывать тексты уже была, японцы использовали для этого иероглифы, изобретенные более культурными на тот момент соседями-китайцами. Беда в том, что на китайскую грамматику замысловатые значки ложились идеально, а вот японскому языку с его напрочь другим грамматическим строем они подходили как корове седло. Что, само собой, не остановило предприимчивых словесников архипелага. В результате появилось немало книг, в которых японские тексты записаны китайскими знаками. При этом японские падежные частицы иногда выражались через китайские слова, а иногда просто опускались, так что слово 言葉 могло читаться и кото-но ха (言の葉 в современном японском), и котоба.
Для полноты картины добавлю, что Кадзуаки Судо в книге «Японская письменность от истоков до наших дней» выделяет пять правил использования иероглифов на том этапе развития языка. Если коротко, эти правила позволяют издеваться над иероглифами любым способом: использовать их как китайские слова; читать их по-японски, сохраняя «китайские» значения; составлять из них японские слова, используя китайское произношение и наплевав на смысл, и так далее. Весь этот сумасшедший дом мог иметь место в пределах, например, стихотворения на 30-35 иероглифов. Вот почему японские филологи уже много веков спорят о том, как читается ряд неудобопонятных стихов древнейшего памятника классической японской поэзии «Манъёсю». По нему этот чудесный вид письменности и стал именоваться манъёганой.
«Манъёсю», рукопись из собрания университета Васэда.
Возвращаясь к Синкаю: название помянутого литпамятника - 万葉集, манъё:сю: - дословно, а точнее, доиероглифно означает как раз «Собрание десяти тысяч листьев», ну или «Собрание мириад листьев», как принято именовать его в русской традиции. Ряд манъёведов полагает, что ё здесь - это никакие не «листья» и не «лепестки речи», а совсем даже «века». Мол, слово «век» читается точно так же и могло записываться другим иероглифом «для красоты», а значит, название следует переводить как «Собрание множества поколений [поэтов]». Но растительные метафоры - не редкость для древних текстов (японских и не только). В итоге за выражением кото-но ха закрепилось поэтическое значение «литературная лексика». С ней-то и ассоциируется у образованного японца свежее синкаевское аниме: «Сад изящной словесности» - это почти «Собрание десяти тысяч листьев [речи]» или «Лес песен» (название другой древней поэтической антологии - «Карин», 歌林).
Но на этом приключения с «Манъёсю» не заканчиваются. На постере фильма написано:
“愛”よりも昔、”孤悲«のものがたり。То есть: «аи»-ёри-мо мукаси, «кои»-но моногатари. «Это история не о любви-аи (愛), а о древней любви-кои (孤悲)».
В современном японском есть два слова, которые переводятся на русский и европейские языки одинаково (любовь, love, amour и прочее в том же духе), - аи (愛) и кои (恋). Аи - любовь в широком смысле слова: патриота к родине, автолюбителя к транспортному средству, собачника к четвероногому питомцу, матери к ребенку, мужа к жене или наоборот. Между тем кои - это только любовь между женщиной и мужчиной, причем с достаточно болезненными обертонами: страсть, влечение, одержимость, невозможность жить без, нечто такое, что заставляет нас скорее плакать, чем улыбаться. Аи - светлый, ничем не замутненный ребяческий восторг; кои - чувство взрослое и серьезное. Отсюда, например, хацукои (初恋) - «первая любовь», хирэн (悲恋) - «разбитое сердце» (в сочетаниях иероглиф 恋 читается рэн), а также мукуварэну кои (報われぬ恋) - «безответная любовь». От обоих слов образуются глаголы (с добавлением суру, «делать»): аи суру - «любить», кои суру - «быть влюбленным». Любопытно, что романтическая любовь двух людей в японском обозначается сочетанием двух иероглифов: рэнаи, 恋愛. Скажем, «жениться по любви» - это рэнаи-кэккон суру (恋愛結婚する).
Синкай, однако, имеет в виду нечто большее. Как легко заметить, на постере слово кои написано не одним иероглифом, 恋, а двумя - 孤悲 (чтобы японцы не сомневались в том, как их читать, рядом фуриганой приписаны знаки азбуки: こい, кои). Именно так, в два иероглифа, слово «любовь» писалось в «Манъёсю». Скажем, в стихотворении № 67 («Песня Такаясу Осима»):
旅尓之而 物戀之伎尓 鶴之鳴毛不所 聞有世者 孤悲而死萬思
таби-ни ситэ
монокохосики-ни
тадзу-га нэ-мо
кикоэдзу арисэба
кохитэ синамаси
В переводе А.Е. Глускиной:
В странствии дальнем
Тоскою полны мои думы,
И если б не слышал
Я криков родных журавлей,
Я б умер, наверно, тоскуя о доме далеком…
Заметим, что в переводе нет ни слова о любви: комментаторы и переводчик трактуют кои (кохи) как тоску по далекому дому. Кои - щемящее ощущение одиночества, захватившее лирического героя на чужбине. Насколько эта трактовка оправданна - вопрос отдельный: журавли из соседней строчки символизировали в том числе верность, так что Такаясу Осима мог тосковать и по оставшейся дома супруге. Вот о такой любви - классической японской, зрелой, настоящей, толкающей на подвиги, похожей скорее на чувства рыцаря к прекрасной даме, чем на подростковый гормональный всплеск с элементами гона, - и повествует «Сад изящных слов».
Наверное, в идеале японские зрители должны ловить отсылки Синкая к «Манъёсю» на лету (хотя в самом фильме брат главного героя не отличает стихи танка от хокку). Во всяком случае, ключевые стихотворения, которые цитируют герои фильма, - именно из «Собрания мириад листьев». Это так называемые «песни-диалоги» или «песни вопросов и ответов» №№ 2513 и 2514 из 11-й книги (вновь в переводе А.Е. Глускиной):
雷神 小動 刺雲 雨零耶 君将留
наруками-но
сукоси тоёмитэ
сасикумори
амэ-мо фурану ка
кими-о тодомэму
О, если б грома бог
На миг здесь загремел
И небо всё покрыли б облака и хлынул дождь,
О, может быть, тогда
Тебя, любимый, он остановил.
雷神 小動 雖不零 吾将留 妹留者
наруками-но
сукоси тоёмитэ
фурадзу-но мо
варэ-ва томараму
имоси тодомэба
Пусть не гремит совсем здесь грома бог,
И пусть не льет с небес поток дождя, -
Ведь всё равно
Останусь я с тобой,
Коль остановишь ты, любимая моя.
Вот еще одна проблема: стоит ли переводчику, который возьмется за «Сад», придерживаться уже существующего русского перевода, или же сделать новый - неясно. Древние японские стихи многозначны, между тем к содержанию аниме конкретно эти переводы подходят не слишком: тут мужчина явно собирается уходить, а женщина его останавливает, чего у Синкая, в общем, не наблюдается. С другой стороны, может, и не нужно, чтобы стихи соответствовали содержанию настолько уж явно, не оставляя никакого зазора для интерпретаций.
Древние японцы знали толк в любви. Знали они и то, что Прекрасное, будь то стихи «Манъёсю» или туфли, изготовленные школьником Такао, рождается не из светлой аи, а из темной кои, похожей на грозовые тучи. Полыхнет молния, грянет гром, и кои прольется на землю благодатной влагой. И сад изящных слов зазеленеет. И блинский блин.