Но он ужасен, он ужасен. (О.Уайльд)
Мы ездили в Пушкинский. Вчера мы хотели еще раз посмотреть на Рубенса и Ван Дейка, но в Пушкинский стояла длинная очередь на выставку Британского дизайна. Мы постояли-постояли, но кофе по близости не продавался, было ветрено и Британский дизайн того не стоил, ну или просто мы решили, что не стоил (остальные же продолжали стоять), а мы пошли смотреть импрессионистов. Кстати и там кафе было закрыто на ремонт, а для осени это большое упущение, потому что всегда хочется спать, даже когда вокруг есть на что посмотреть.
Но и тут нас ждало разочарование. Наш любимый первый этаж был переоборудован под выставку Одри Бердслея. Было досадно, потому что всегда приятно вернуться и увидеть любимые картины, и, честно говоря, устраивать выставки за счет постоянной экспозиции, как это делается в Пушкинском просто ужасно. Мы пошли наверх. Честно говоря, я не очень люблю Гогена и Матисса и думаю, что Щукин зря свел с ума свое семейство, развешивая их творения по стенам своего дома на Знаменке, но Коро был прекрасен и спокоен, Роден чувственен, Моне и Ренуар заставили думать, что я уже во Франции, стало тепло и снова захотелось кофе. С.М.Третьяков, как коллекционер, мне больше по душе. Мы посидели на третьем этаже у мрачных картин зимнего Парижа (надо же как-то привыкать к будущему) и пошли вниз.
Да, мы все-таки зашли на Бердслея. Это была выставка, посвященная его иллюстрациям к "Соломее" Оскара Уальда. Теплые залы с картинами 1890-х годов постоянной экспозиции были поделены на черные и белые полотна. Четкие, витиеватые линии, завораживающие, заставляющие поверить в абсолютное зло. Совсем небольшие гравюры - черное и белое в них не допускает никаких оттенков серого. Это десятые годы любого тысячелетия, когда живопись жизни заменяется двумя цветами - за и против, на черной стороне или на белой, граница тонка и непроходима. В бывшем зале романтизма крутили немое кино, Соломея танцевала и требовала голову Иоанна Крестителя, кажется это был переодетый мужчина. История сделала круг, и чей танец мы видим сейчас, и чья голова окажется на серебряном блюде в следующий раз - все это вопрос нескольких лет. Романтика ушла на покой, только черное и белое, только линия, изгибающаяся, чувственная и неумолимая. Без оттенков.
"Дозаигрывались с Дьяволом..." - говорит мне Лешка и мы уходим.
Но и тут нас ждало разочарование. Наш любимый первый этаж был переоборудован под выставку Одри Бердслея. Было досадно, потому что всегда приятно вернуться и увидеть любимые картины, и, честно говоря, устраивать выставки за счет постоянной экспозиции, как это делается в Пушкинском просто ужасно. Мы пошли наверх. Честно говоря, я не очень люблю Гогена и Матисса и думаю, что Щукин зря свел с ума свое семейство, развешивая их творения по стенам своего дома на Знаменке, но Коро был прекрасен и спокоен, Роден чувственен, Моне и Ренуар заставили думать, что я уже во Франции, стало тепло и снова захотелось кофе. С.М.Третьяков, как коллекционер, мне больше по душе. Мы посидели на третьем этаже у мрачных картин зимнего Парижа (надо же как-то привыкать к будущему) и пошли вниз.
Да, мы все-таки зашли на Бердслея. Это была выставка, посвященная его иллюстрациям к "Соломее" Оскара Уальда. Теплые залы с картинами 1890-х годов постоянной экспозиции были поделены на черные и белые полотна. Четкие, витиеватые линии, завораживающие, заставляющие поверить в абсолютное зло. Совсем небольшие гравюры - черное и белое в них не допускает никаких оттенков серого. Это десятые годы любого тысячелетия, когда живопись жизни заменяется двумя цветами - за и против, на черной стороне или на белой, граница тонка и непроходима. В бывшем зале романтизма крутили немое кино, Соломея танцевала и требовала голову Иоанна Крестителя, кажется это был переодетый мужчина. История сделала круг, и чей танец мы видим сейчас, и чья голова окажется на серебряном блюде в следующий раз - все это вопрос нескольких лет. Романтика ушла на покой, только черное и белое, только линия, изгибающаяся, чувственная и неумолимая. Без оттенков.
"Дозаигрывались с Дьяволом..." - говорит мне Лешка и мы уходим.