Стойло Пегаса
Где-то здесь...
В 1919 году в Москве появилось еще одно поэтическое кафе. Имажинисткое. Шершеневича к тому времени выдворили из "Музыкальной табакерки", в "Десятой музе" дела не шли, да и там было все-таки больше кафе для киношников, а в "Домино" царили футуристы. Задумал кафе Есенин, проснулась в нем никогда не спавшая крестьянская жилка, ведь кафе не только арена для стихов, это еще и прибыль. Теперь дело оставалось за малым, получить разрешение у Луначарского, а для этого нужно было придумать базу.
Тогда Есениным и была придумана "Ассоциация вольнодумцев". Так что никто Есенина в имажинизм "как в кабак" не затягивал. Тут В.Ходасевич преувеличил.
Вот что вспоминает Матвей Ройзман. Сентябрь 1919 года.
Начало
- Я задумал учредить литературное общество,- сказал Есенин,- и хочу привлечь тебя. - Он дал мне напечатанную бумагу. - Читай!
Это был устав "Ассоциации вольнодумцев в Москве".
Под уставом стояли несколько подписей: Д. И. Марьянов, Я. Г. Блюмкин, Мариенгоф, А. Сахаров, Ив. Старцев, В. Шершеневич.
Мариенгоф, Есенин, Кусиков, Шершеневич, 1919
- Прочитал и подписывай! - заявил Есенин.
- Сергей Александрович! - заколебался я. - Я же только-только начинаю!
- Подписывай! - Он наклонился и, понизив голос, добавил: - Вопрос идет об издательстве, журнале, литературном кафе...
В уставе "вольнодумцев" ставились цели и задачи Ассоциации. Они заключались в том, что это ничто иное как "культурно-просветительное учреждение, ставящее себе целью духовное и экономическое объединение свободных мыслителей и художников, творящих в духе мировой революции. Свою цель Ассоциация Вольнодумцев полагает в пропаганде и самом широком распространении творческих идей революционной мысли и революционного искусства человечества путем устного и печатного слова".
На Луначарского в частности и революционное правительство вообще должно было произвести впечатление, что "из членов Ассоциации должны выходить борцы за идеи истинного революционного творчества во всех областях революционной мысли и революционного искусства".
Далее в уставе было прописано, что "Ассоциация ~ имеет образцовую студию-редакцию с библиотекой-читальней, имеет свое помещение, столовую..."
Впоследствии устав еще подписали М. Герасимов, А. Силин, Колобов, Марк Кривицкий.
24 октября 1919 года под этим уставом стояло:
"Подобные общества в Советской России в утверждении не нуждаются. Во всяком случае, целям Ассоциации я сочувствую и отдельную печать разрешаю иметь.
Народный комиссар по просвещению:
А. Луначарский".
20 февраля 1920 года состоялось первое заседание Ассоциации, на котором Есенин был избран председателем. Под столовой в уставе как раз и подразумевалось поэтическое кафе. Имаженистам досталось бывшее кафе "Бом" на Тверской, между Большим и Малым Гнездниковскими переулками. Это было кафе клоуна Бома из дуэта Радунский-Станевский Бим и Бом. Радунский был директором цирка Соломонского, а рыжий Станевский держал кафе. От "Бома" осталась мебель и утварь, а за оформление взялся небезызвестный Жорж Якулов.
Скорее всего было это кафе "Бом" в доме Гурьева. Он как раз стоял на углу с Малым Гнездниковским.
"Стойло Пегаса" было совсем не похоже на "Питтореск". В конце концов это было имажинистское кафе, где царили имажинисты, и поэтому именно имажинисты должны были его украшать. Поэтому стены Якулов с учениками покрыли ультрамариновой краской, а на ней желтыми красками были выведены портреты самих имажинистов и их стихи.
Между двух зеркал было намечено контурами лицо Есенина с золотистым пухом волос, а под ним выведено:
Срежет мудрый садовник - осень
Головы моей желтый лист.
Слева от зеркала были изображены нагие женщины с глазом в середине живота, а под этим рисунком шли есенинские строки:
Посмотрите: у женщин третий
Вылупляется глаз из пупа.
Справа от другого зеркала глядел человек в цилиндре, в котором можно было признать Мариенгофа, ударяющего кулаком в желтый круг. Этот рисунок поясняли его стихи:
В солнце кулаком бац,
А вы там,- каждый собачьей шерсти блоха,
Ползаете, собираете осколки
Разбитой клизмы.
В углу можно было разглядеть, пожалуй, наиболее удачный портрет Шершеневича и намеченный пунктиром забор, где было написано:
И похабную надпись заборную
Обращаю в священный псалом.
Через год наверху стены, над эстрадой крупными белыми буквами были выведены стихи Есенина:
Плюйся, ветер, охапками листьев,
Я такой же, как ты, хулиган!
Жорж Якулов
Мариенгоф считал Якулова лучшим художником современности: Это "замечательный художник. Сейчас об этом только догадываются, но когда-нибудь шумно заговорят," - вспоминал его слова Рюрик Ивнев. Портрет Рюрика потребовался для журнала "Гостиница поэтов", и Мариенгоф был готов задержать выпуск на месяц лишь бы заполучить портрет кисти Якулова. Со словами "времена Репина миновали" Мариенгоф привел Ивнева в мастерскую, и замечательный художник современности взялся за дело.
- Спину немного прямее, - попросил художник, - левую руку откиньте влево, а правую держите свободно. Больше от вас ничего не требуется, кроме некоторой неподвижности. Смотреть можете прямо, сквозь эти окна вдаль.
- Это будет портрет не в полном смысле этого слова, - сказал Якулов, - это, собственно, художественная фотография. Древние мастера - я говорю о Леонардо - обращали внимание на внутренний мир человека. Рисуя одного, художник видит перед собой двух: явного и скрытого. Подлинный художник должен быть ясновидцем".
Для вывески Якулов нарисовал "скачущего «Пегаса» и вывел название буквами, которые как бы летели за ним". Уж в чем в чем, а в лошадях Якулов толк знал.
Пегас Якулова
Успехом своих "Скачек" в Париже Якулов частенько любил хвастаться: "когда они, сопляки, еще цветочки в вазочках рисовали, Серов, простояв час перед моими "Скачками", гхе, гхе, заявил...
- Я знаю, Жорж.
- Ну, так вот, милый мой, - я уж тебе раз пятьдесят... гхе, гхе... говорил и еще сто скажу... милый мой... гхе, гхе... что все эти французы... Пикассо ваш, Матисс... и режиссеры там разные... гхе... гхе... Таиров - с площадочками своими... гхе, гхе... "Саломеи" всякие... гхе, гхе... и гениальнейший Мейерхольд, милый мой, все это мои "Скачки"... "Скачки", да-с!
Весь "Бубновый валет", милый мой..."
(Знаменитое покашливание Якулова напоминало о его ранении. Простреленное на войне легкое давало о себе знать.)
- Революция необходима народам, но художникам она необходима вдвойне, - проговорил Якулов. - До революции мы были скованы уставами и устоями, теперь и краски наши, кроме специфического запаха, приобрели запах свободы, это запах тающего снега и еще не распустившихся цветов. Да, краски и запахи связаны прочно, хотя никто не видит тех вервий, которые их скрепляют.
Мебель в кафе не меняли, однако в левом углу, наискось от входной двери, организовали «ложу имажинистов», роль ложи исполнял угловой диван, или два сдвинутых углом дивана. Ложу от зала отделял огромный стол и ряд стульев. Напротив двери возвышалась небольшая этрада, а в ложе сидели обычно Мариенгоф, Есенин, Шершеневич
Кафе получилось эффектным и красочным. Однако среди поэтов и интеллигенции оно пользовалось не очень хорошей репутацией. Имажинистов подводил вкус, точнее его отсутствие.
Ставка делалась на эпатаж и скандал. Это было то время, когда Есенин и Мариенгоф "по не известной никому причине ходили по Тверской и прилегавшим к ней переулкам в цилиндрах, Есенин даже в вечерней накидке, в лакированных туфлях. Белые шарфы подчеркивали их нелепый банальный вид. Эти два молодых человека будто не понимали, как неестественно выглядят они на плохо освещенных, замусоренных улицах, такие одинокие в своем франтовстве, смешные в своих претензиях на светскую жизнь, явно подражая каким-то литературным героям из французских романов. Есенин ходил слегка опустив голову, цилиндр не шел к его кудрявым волосам, к мелким, женственным чертам его лица," - из воспоминаний А.А.Берзинь.
Ю.Трубецкой писал: "Обстановка «Стойла Пегаса» - резиденции имажинистов1 - лидером коих и, так сказать, козырным тузом был Есенин, не производила приятного впечатления. Что-то уж много делячества, дурного тона, воробьиной фанаберии, скандальной саморекламы. И их «теоретик» Анатолий Мариенгоф - циркулеподобно шагающий по эстраде, и Кусиков, что-то бормочущий с сильным акцентом, и какие-то сомнительные девицы с подкрашенными дешевой помадой губами и накокаинившиеся «товарищи» полувоенного и получекистского образца".
То же вспоминает и Евгений Шварц, только приехавший в Москву: "«Стойло Пегаса» мало чем отличалось от ростовского «Подвала поэтов». То же эпатирование буржуа, в высшей степени для них утешительное. Та же безграничная свобода, при которой все можно и ничем не удивишь, но еще более обескураживающая. Имажинисты позволяли себе все, но никто не удивлялся."
Сами имаженисты были довольны своим детищем. Никто из них ничего плохого про "Стойло Пегаса" не вспоминал. Как и было заявлено в уставе вольнодумцев в кафе проходили концерты, лекции, чтения, беседы, спектакли, выставки.
Есенин на таких вечерах был необычайно жизнерадостен, подсаживался то к одному, то к другому. Пили шампанское, говорил о культурной роли Ассоциации, призывая всех завоевать первые позиции в искусстве. На открытии "с блеском выступил Шершеневич, предлагая тост за образоносцев, за образ. И скаламбурил: "Поэзия без образа - безобразие".
Летов 1919 года в "Стойле" слушали ревопусы Реварсавра. Реварсавр - Революционный Арсений Авраамов был композитором. Самым, наверное, безобидным, но несостоявшемся произведением Авраамова была Героическая симфония к годовщине Октября. Реварсавр предложил Луначарскому исполнить ее всему гудками всех московских заводов, фабри к паровозов. Луначарский именем Ленина отказался. "Признаюсь, я не очен уверен, что товарищ Ленин даст согласие на ваш гениальный проект, - сказал ему тогда Луначарский. - Владимир Ильич, видите ли, любит скрипку, рояль..." Тогда Революционный Арсений предложил перенастроить эту "интернациональную балалайку", так гений назвал любимый инструмент вождя. Удрученный совнарком выдал гению "бумажку для революционной перестроки буржуазного рояля". И вот в "Стойле Пегаса" Мариенгоф, Есенин, Шершеневич, Ивнев и Якулов слушали ревопусы для перенастроенного рояля. "Обычные человеческие пальцы были, конечно, непригодны для исполнения ревмузыки. Поэтому наш имажинистский композитор воспользовался небольшими садовыми граблями. Это не шутка и не преувеличение. Это история и эпоха." С подобным концертом Авраамов, искренне желая отблагодарить Луначарского за "внушительные бумажки", выступал перед коллегией Наркомпроса.
Как-то так...
- Бисировал?
- Нет. Это было собрание невежд.
- Воображаю.
- ... у них у всех довольно быстро разболелись головы.
Реварсавр собственной персоной
Вот, кому интересно http://necrodesign.livejournal.com/190890.html
Частенько в "Стойле Пегаса" организовывались диспуты.
Если маленькое "Стойло Пегаса" не вмещало толпу, кипящую благородными страстями, Всеволод Эмильевич Мейерхольд вскакивал на диван, обитый красным рубчатым плюшем, и, подняв высоко над головой ладонь (жест эпохи), заявлял:
- Товарищи, сегодня мы не играем, сегодня наши актеры в бане моются; милости прошу: двери нашего театра для вас открыты - сцена и зрительный зал свободны. Прошу пожаловать!
Жаждущие найти истину в искусстве широкой шумной лавиной катились по вечерней Тверской, чтобы заполнить партер, ложи и ярусы.
(Мариенгоф)
Мейерхольд обосновался тогда на Триумфальной площади в бывшем театре "Буф", где теперь Филармония.
Тем не менее в истории кафе существует одно событие, о котором предпочли забыть участники и неохотно помнят современники. Событие это ложкой дегтя падает в ведро с медом всей истории имажинизма, и без того переполненного скандалами и склоками.
Такой точкой невозврата стал скандальный вечер "Чистосердечно о Блоке. Бордельная мистика". Чаще всего вечер вспоминают с эпитетом "гнусный" или называют его - "издевательские поминки под кощунственным названием".
Скандальный вечер «памяти» Блока состоялся 28 августа 1921 года, вскоре после смерти поэта. О нем сохранилось очень мало сведений, но все сходятся на том, что участники вечера выступили со "Словом о дохлом поэте». Кто именно это был: Шершеневич, Мариенгоф, Бобров и Аксенов...
Похороны Блока
Получилось некрасиво, более того недостойно. Владимир Пяст опубликовал после статью "Кунсткамера", возмущаясь этим вечером: "Имена участников этого паскудства я не предам печати на сей раз; достаточно знаменит за всех них Герострат, в психологии коего дал себе сладострастный труд копаться один, крепко теперь, по счастью, забытый, русский стихотворец".
Есенина среди участников вечера не называют, но я сомневаюсь, что вечер делался без его ведома, все таки председатель Ассоциации. Однако помнят только, что он сидел в "Стойле Пегаса" "в уголке и плакал" или помнят еще, как он метался по Москве, забегая в поэтические клубы и кричал: "Это вы, пролетарские поэты, виновны в смерти Блока!"
Д.А.Самсонов даже вспомнил, что это именно он рассказал Есенину о вечере.
- Сергей Александрович? Неужели после этого вы не порвете с этой имажинисткой...?
- Обязательно порву, обязательно, - прервал он меня. - Ну, честное слово!
Но сразу порвать как-то не получилось и 12 сентября 1921 (меньше чем через месяц после вечера) вышел Манифест за подписью Есенина и Мариенгофаом, в котором в частности говорилось: Поэтому первыми нашими врагами в отечестве являются доморощенные Верлены (Брюсов, Белый, Блок и др.), Маринетти (Хлебников, Крученых, Маяковский), Верхарнята (пролетарские поэты - имя им легион).
Мы - буйные зачинатели эпохи Российской поэтической независимости. Только с нами Русское искусство вступает впервые в сознательный возраст".
А уже весной 1922 года Есенин всячески от этой истории открещивался.
-- Разве можно относиться к памяти Блока без благоговения? Я, Есенин, так отношусь к ней, с благоговением.
-- Мне мои товарищи были раньше дороги. Но тогда, когда они осмелились после смерти Блока объявить скандальный вечер его памяти, я с ними разошелся.
-- Да, я не участвовал в этом вечере и сказал им, моим бывшим друзьям: "Стыдно!" Имажинизм ими был опозорен, мне стыдно было носить одинаковую с ними кличку, я отошел от имажинизма.
-- Как можно осмелиться поднять руку на Блока, на лучшего русского поэта за последние сто лет!
Есенину простили и это, как прощали еще многое и многое. История забылась, благо телевидения и твиттера тогда не было.
Мариенгоф и Шершеневич предпочли не вспоминать этот некрасивый момент в мемуарах "без вранья" и "великолепного" очевидца. В обеих книгах очень много стихов Блока, благодарных слов в его адрес. У Шершеневича два эпиграфа из Блока, а Марингоф говорит о нем, как о втором поэте после Пушкина.
Остальные современники дружно пытаются отмазать от гнусной истории Есенина. Дескать, не был, плакал, порвал.
Порвал - не порвал, а доходы от "Стойла Пегаса" Есенин получал. Правда, нельзя сказать, чтобы регулярные.
"Стойло Пегаса" не было прибыльным кафе. А. Г. Назарова вспоминала в 1926 г.: «...Есенин жил исключительно на деньги из „Стойла“, а там давали редко и мало". Среди поэтов-пайщиков кафе частенько возникали споры и обиды при дележе доходов от кафе и от журналов. То на Мариенгофа жаловались, что имаженизмом заправляет "его теща", которая тянет из него деньги, то оказывалось что Есенин сильно задолжал "Стойлу Пегаса", потому что кормились там за его счет "не только его сёстры, но и многие его приятели и знакомые (А. Кожебаткин, Н. Клюев, И. Приблудный, Е. Устинова, Г. Бениславская и др.). Так, например, сохранилась расписка от 30 августа 1923 г.: «В счет Есенина. Взято котлету на 175 руб. Иван Приблудный. P. S. И стакан [кофе] чаю. 35 руб.". Назарова вспоминает: " Я хорошо помню это стадо, врывавшееся на Никитскую часов около 2-х - 3-х дня и тянувшее „Сергея“ обедать. Все гуртом шли обедать в „Стойло“. Просили пива, потом вино. Каждый заказывал, что хотел, и счет Е<сенина> в один вечер вырастал до того, что надо было неделю не брать денег, чтоб погасить его. Напоив С. Е., наевшись сами, они, более крепкие и здоровые, оставляли невменяемого С. А. где попало и уходили от него»
Есенин рассорился с Мариенгофом: "Я открывал Ассоциацию не для этих жуликов".
А 26 апреля 1924 г. писал Бениславской: «С деньгами положение такое: „Стойло“ прогорело, продается с торгов, денег нам так и не дали...» - и 28 апреля: «„Стойло“, к моей неописуемой радости, закрыто».
В защиту Мариенгофа могу сказать, что человеком он был честным и достойным. В своем письме о нем известный драматург Александр Крон, сам человек безукоризненной честности писал:
"В моей памяти Мариенгоф остался человеком редкой доброты, щепетильно порядочным в отношениях с товарищами, влюбленным в литературу, и, несмотря на то, что к нему часто бывали несправедливы, очень скромным и незлобивым".
Сейчас кафе "Стойло Пегаса" искать бесполезно. Оно погребено под обломками старой Тверской улицы.
Кстати ли, не кстати ли,
Только вспомнил я:
Здесь мои приятели,
Там мои друзья.
Тут какие речи?
Скучные, ей-богу!
Для желанной встречи
Соберусь в дорогу.
Там и выпить гоже.
Там вино, как пламень.
- Золотой Сережа,
Угости стихами.
Память не уснула,
Не опали листья,
Там и Жорж Якулов
При бессмертной кисти.
Речь картечи мечет.
Брызжут солнцем краски.
Что за человече
Пикассо кавказский!
А в военный вечер,
В буревую пору
Прибыл Шершеневич
Для горячих споров.
Профиль древних римлян.
Яд сарказма в тосте.
слышу я Вадима:
Зазывает в гости.
Где уж им до холода?
Пьют ведром искристым.
Это ж наша молодость -
Все имажинисты.
Может быть, им вспомнится
Наша дружба тесная,
Наша юность дерзкая
И дорога крестная.
Вот как мне сегодня
Вспомнился твой голос
И, скажу по правде,
Сердце раскололось.
Поднял твою лиру,
Тронул твои струны,
Моего далёкого,
Моего Сергуна.
Та ль повадка стройная?
Так ли я? Похоже ли?
Ах, какие струны
Были у Серёжи!
В вашу честь, хорошие,
(Не было чудесней!)
На мотив Серёжи я
Складываю песни.
1940-е, Анатолий Мариенгоф (я немножко сократила, целиком тут http://www.vilavi.ru/raz/mariengof/krug/golgofa.shtml)