Путешествие по Афганистану.
Ровно шесть лет прошло с тех пор, как меня первый раз чуть не пристрелили в Афганистане. После этого прошла неделя и меня чуть не пристрелили второй раз. Можно было бы на этом закончить путешествие, но у меня украли все деньги и документы. Зато потом я оказался в тюрьме, и моей жизни больше ничего не угрожало, кроме пары неразорвавшихся снарядов лежащих под моей кроватью. Вот так я провел лето 2007.
Сейчас все это звучит как-то комично, но почему-то за прошедшие шесть лет я ни разу полностью никому не рассказал о всех своих злоключениях. Я ужасно не люблю рассказывать про Афганистан. Мне стыдно. Я собрал все проблемы, какие только можно было, совершил все ошибки, какие можно совершить. Но дело даже не в этом, ведь проблемы и опасности бывают в каждом путешествии.
Стыдно, потому что мне хотелось что-то кому-то, а самое главное самому себе, доказать. Проверить себя на прочность. Сунуться в самое пекло и выйти оттуда победителем. Это были какие-то совершенно мальчишеские дела. Какой-то воображаемый мир, который краешком коснулся реальности и разлетелся на куски, доставив всем кучу хлопот.
С одной стороны не хочется все это вспоминать и выглядеть дураком. Вроде бы есть что рассказать и так: с тех пор я побывал почти в пятидесяти странах, последние годы совсем помешался на спорте и мотаюсь по скалам с веревками и железом, каждую зиму мы придумываем с друзьями какую-нибудь экспедицию в Африку, да и вообще в жизни все хорошо.
С другой стороны, не нужно забывать каким ты был. Даже если эти воспоминания не слишком приятные. Поэтому я позволю себе воскресить в памяти себя двадцатилетнего, решившего совершить захватывающее и опасное путешествие в Афганистан.
Помню, как я отправлял письма друзьям. Самой первой в списке адресов рассылки стояла моя мама. Я устраивался в дешевом интернет кафе, с такими знаете желтыми-желтыми от старости компьютерами, и описывал все, как оно есть. То есть примерно так: « С шутками и прибаутками я доехал от Кабула до Герата через Газни и Кандагар».
Потом я удалял из рассылки маму и писал новое письмо: «Блядь, нихуя не с шутками, нихуя не с прибаутками. Просто полный пиздец. Прежде чем читать дальше, пообещайте, что моя мама об этом не узнает».
Внизу истории из моего путешествия по Афганистану летом 2007. Я окончил второй курс университета, мне исполнилось 20 лет. И на вопрос, который сейчас возникает у меня в голове, ну не дурак ли я был, я могу ответить только утвердительно. Я все понимал, но ничего не мог с собой поделать. Я помню, как зимой читал информацию по Афгану и уже знал, что еду, что точно еду. Я хорошо помню, как шел в Кабуле по дороге, ведущей в Газни. Каждые сто метров, от центра к окраине, становились все мрачнее. Следы от пуль, разрушенные дома, железные фонарные столбы, с дырами от снарядов посередине. За неделю, которую я провел в стране, талибы успели расстрелять двух инженеров, журналиста, в плен попали двадцать три корейских миссионера. Я подписал в русском консульстве в Кабуле бумагу о том, что меня предупредили о положении в стране, и что я в своей возможной смерти никого не виню. Я проехал от Мазари-Шарифа до Кабула и написал друзьям письмо, что на хрен надо, я возвращаюсь домой и дальше не поеду. Но сам почему-то шел вперед.
Только прежде, чем читать, что из этого вышло, помните - моей маме ни слова!
История первая. О том, как мои кроссовки спасли мне жизнь.
Наш автобус тронулся сквозь утреннюю кабульскую мглу, сквозь туман, сквозь зевоту и пока еще тихие улицы. Я смотрел в окно, сидя на самом последнем сиденье длинного Икаруса, весь замотанный в афганскую одежду. Что-то в утреннем пейзаже казалось мне очень странным, секунда, и я с удивлением понял, что мы проезжаем мимо вклинившегося инородным телом в средневековье типового советского элеватора.
Постепенно начинало светать. Рядом со мной сидел какой-то древний старичок безобидной наружности, но общаться со мной он почему-то не горел желанием, что вообще-то странно для Афганистана. Я предавался размышлениям. Дорога от Кабула через Газни, Кандагар в Герат довольно длинна. И, как меня уверяли, довольно опасна. Вообще, я попал в это место в довольно паршивое время. Ситуация с 2001 года, когда американцы захватили страну, первоначально довольно спокойная, все ухудшалась, и я, в июле 2007 года только въехав в Афганистан, уже не удивлялся новостям: на следующий день после моего приезда двадцать три корейца были захвачены талибами именно на той дороге, по которой я сейчас ехал, где-то были убиты несколько немцев, в другом месте убиты инженеры на строительстве дорог, в третьем - расстреляли журналиста.
Поэтому, когда через час нас обогнала колонна БТР-ов, я принял это как должное. Трассу перекрыли, все машины встали на обочину. Прогуливаясь вместе с афганцами невдалеке от автобуса, я наслаждался трелями пулеметных очередей - буквально в километре от нас военные яростно кого-то обстреливали.
Через пару часов трассу снова открыли и мы поехали. Я был довольно мрачен и размышлял о том, что будет, если не всех талибов расстреляли. Может тогда они захотят сами кого-нибудь расстрелять? Тем временем наш автобус проехал Кандагар - один из самых южных городов Афганистана, и, наверное, самый опасный что в советское время, что в американское.
Кандагар остался позади, мы отъехали от него уже на добрые сто километров. Я расслабился и, сняв кроссовки, с ногами сидел на своем месте. Жара в 40 градусов, пустыня и низкие горы за окном, разбитая дорога.
Вдруг раздалось странное «тра-та-та», которое мне сразу не понравилось. И особенно в этом «тра-та-та», оказавшемся автоматной очередью, мне не понравилось то, что время от времени очень звонко раздавалось какое-то «дзинь». Это был звук пуль, попадавших по автобусу.
Дикий страх. Разом. Без всяких прелюдий. Один общий дикий страх на весь автобус, заполнивший все вокруг, сливший всех людей в одно целое. Кто-то пытался спрятаться под сиденьем, кто-то вытаскивал деньги, кто-то их, наоборот, куда-то убирал. Все выглядывали в окна. Один молодой парень вдруг вспомнил про меня и кинул мне свой платок, чтобы я укрылся. Кинул через весь салон, и платок, как бывает возможно только во сне, спокойно пролетел все это расстояние и упал мне на колени. Автобус превратился в один огромный сгусток страха.
Черт, почему мы не едем? Блядь. Надо же ехать. Мы стоим. Они стреляли по шинам? Сквозь щелочку между штор смотрю на грязных, замотанных в какое-то тряпье вооруженных людей, идущих по пустынной дороге к нашему автобусу.
Быстро достаю все деньги, которые были при мне и решаю, что отдам их сразу же. Потом большую часть из них зачем-то прячу под сиденьем. Потом выглядываю в окно. Потом, потом, потом. Тысяча мыслей за одну секунду. Речитативом повторяю: «Бля, бля, бля, бля, бля, бля». И одновременно думаю, а как я себя поведу? Совершенно очевидно, что меня сейчас расстреляют. Интересно, какими будут мои последние секунды? Я встану, рвану ворот рубахи и крикну: «Стреляй, сука!»? Или я буду ползать в слезах и соплях, пока не получу пулю в затылок? Речитативом звучит: «Бля, бля, бля, бля, бля, бля!». Очень интересно, обоссусь ли я от страха, обосрусь ли? Очень интересно.
Выглядываю в окошко - они уже совсем близко. Руки трясутся. Вдруг понимаю, что я до сих пор сижу босиком с ногами на сиденье, а мои кроссовки валяются под сиденьем. Черт, что же я за мудак? Сейчас талибы поднимутся в автобус и попросят меня на выход, мол, пора уж и расстреливать. И что я им скажу? «Подождите, ребята, я сейчас шнурки завяжу»? Не годится людей подводить, я им, может быть, план срываю, может, у них график? Кое-как попадаю ногами в кроссовки, пытаюсь завязать непослушными руками шнурки, совершаю кучу лишних движений, вожусь и дергаюсь. Но, в конце концов, справляюсь с задачей - кроссовки на мне.
И тут меня отпускает. Все дела перед смертью сделал - кроссовки надел. Я становлюсь абсолютно, невероятно спокоен. И именно это спокойствие, полученное через старые полуразвалившиеся кроссовки, сохранило мне жизнь. В это время дверь автобуса открывается, и в салон входят люди. Как и все, я закрываю голову руками и смотрю в пол. Что-то сказали на пушту. Старичок, сидящий рядом со мной, тихонько сделал мне знак поднять голову. Очень не хочется следовать его указаниям. Очень-очень. Но я убираю руки, поднимаю взгляд и долгую секунду смотрю в глаза человеку в грязных черных лохмотьях с автоматом Калашникова в руках. Платком замотано все его лицо, только дикие, страшные, звериные глаза горят совершенно сумасшедшим огнем. Глаза, много раз спокойно смотревшие на убитые тела, на густеющую кровь, на синеющие внутренности. Глаза такие же голубые, как у меня.
Снова опускаю голову и прижимаю ее руками к коленям. Минута - неясные фразы на пушту, несколько звонких ударов кому-то, жадные глотки воды, звук открывающейся двери, талибы выходят, мотор заводится. И мы, так неожиданно свободные, едем дальше.
История вторая
Моя ода радости. Я помню, как меня спросили после возвращения из Афганистана, какой был мой самый счастливый момент за последний год. Спросили так просто, без всякой задней мысли. И кто-то в компании вспоминал свои ощущения, когда он увидел Эйфелеву башню, кто-то вспоминал свои прогулки по Дамаску.
Свой самый счастливый момент я тоже вспомнил, но промолчал и делиться впечатлениями не стал. Потому что ощущения мои были непонятными с первого взгляда, но я точно помню, что я был безумно, как будто даже по-звериному счастлив. Так начинается эта история.
Добравшись до Герата, я решил ехать дальше и завершить афганское кольцо, проехав полностью по дороге от Мазари-Шарифа через Пули-Хумри, перевал Селанг, Кабул, Газни, Кандагар, Герат, Маймене и вернуться к точке старта. Пока это мне с шутками и прибаутками удавалось.
Оставался последний рывок по самой северной и, как я предполагал, самой безопасной части маршрута. Спустя пару дней я добрался до деревушки Калай-Нау и, как обычно, потратил весь день на хождение по ментовкам. На следующие сутки я пешком пошел в сторону Маргаба - маленького городка по пути в Мазар. Долгие часы, бредя по пыльным горным дорогам, изредка наблюдая небольшие поселения афганцев, я думал о том, что меня ждет впереди. Полиция думала, что меня там ждут талибы, так как по свежим данным разведки несколько их отрядов было замечено в последние две недели рядом с Маргабом. И это меня совсем не радовало.
Дорога петляла между невысокими выжженными солнцем горами. Я шел и думал, что, вероятно, талибы не попадутся мне, ну, а я не попадусь талибам. Вдруг из-за поворота навстречу мне выехал мотоциклист, резко затормозил рядом и начал что-то орать. Это вполне нормальная реакция на непонятного одинокого белого человека, невесть что делающего в Афганистане на горной дороге с большим рюкзаком за плечами. Я тоже покричал в ответ и совсем было собрался идти дальше, как вдруг заметил у человека автомат. Заметил я его ровно за секунду до того, как мотоциклист за него схватился и навел на меня. Так-с, понятно, никуда пока не идем, человеку очень хочется поговорить, а кто я такой, чтобы его расстраивать?
Тут из-за той же горы на огромной скорости выезжает грузовик, тормозит рядом со мной, и из него выпрыгивают люди с автоматами, а с самого грузовика на меня орет дикого вида разъяренный псих с пулеметом в руках. Ко мне бегут люди и с гримасами ярости наставляют на меня автоматы. А я, совершенно не владея собой, совершенно себя не контролируя, совершенно не понимая ничего вокруг, в каком-то животном всеобъемлющем страхе, полностью заполнившем меня, ни имея ни одной мысли в голове, пытаюсь сказать им, что меня не нужно убивать. Машу руками в безмолвном суетливом «не надо» одному, но тот лишь яростней тычет в меня автоматом, поворачиваюсь в другую сторону - дуло автомата, в третью - дуло автомата. Меня валят в овраг, сдергивают рюкзак. Пожалуйста не надо! Рот наполняется песком и пылью. Ну пожалуйста не надо. В затылок упирается дуло автомата.
И именно тут наступает самый счастливый, самый лучший, самый хороший момент моего путешествия: на моих руках защелкиваются наручники, и я понимаю, что это полиция. Как я был счастлив в этот момент! Как радостно я кричал своим новым друзьям: «Полис!? Полис!! Хуб! Хуб! Ман Руси, шурави, джаангард. Полис - дуст!». Я выражал свою радость и говорил им, что они мои друзья. А они, все еще дикие, нервные, кинули меня в кузов грузовика и помчались по дороге, то и дело угрожая ударить меня прикладом или застрелить. Но я уже не верил в плохие качества этих прекрасных людей и был полностью счастлив, даже несмотря на то, что держаться за что-либо скованными руками было невозможно. Я постоянно бился обо все углы, падал с покрышки, на которой сидел, неловко забирался обратно, снова бился и падал.
Мы вернулись в ту деревню, которую я прошел несколько часов назад, и уже там я узнал от командира, к которому мы приехали, что, когда мои новые друзья встретили меня, они с большим ужасом убегали от талибов, с которыми перестреливались до этого. И в послебоевой горячке чуть не пристрелили меня. Спасибо им за это «чуть».
Надеюсь, после предыдущих двух историй, никто не спросит меня, почему я вдруг решил несколько дней прогуляться пешком в сторону границы с Туркменией. Потому что я дебил. Просто я всегда любил походы, и ничто так не успокоит нервы, как долгая прогулка. Ну а кроме того, я подал документы на визу Ирана, раз иных способов покинуть эту страну я не видел. Визу нужно было ждать неделю, что выгодно отличало ее от визы Туркмении, которую нужно было ждать несравненно дольше.
Не буду утомлять вас скучными подробностями, как я крадучись обходил посты (они так и так бы меня пропустили, но сначала я потратил бы несколько часов на то, чтобы объехать под конвоем всех начальников). Как я общался с молодыми ребятами, работающими дробильщиками щебня (а они показывали мне русскую порнуху на телефоне). Как я на жаре напивался из колодца полным ведром мутной, но ледяной воды (а ведро, конечно, было сделано из автомобильных покрышек). Я просто шел весь день, наслаждаясь природой, средневековыми домами местных жителей, здороваясь с седыми бородатыми старичками (кто знает, может быть им было недалеко за тридцать?), выпивая чай в домах, стоящих на обочине, любуясь привычными выкрашенными в красный камнями вдоль дороги (так здесь обозначают минные поля).
День был и правда чудесный. Я почти не потратил времени на последнем блок-посту и пошел ставить палатку между каменистых холмов у озерца. Я чувствовал себя просто прекрасно. От красоты вокруг, от работы собственных мышц, от свежего воздуха и предвкушения ужина на лице появлялась улыбка.
От палатки к озеру вела узкая тропинка между больших валунов. Солнце только-только скрылось, я поужинал и решил спуститься, набрать воды. Сто метров до озера вниз я шел ни о чем не думая, и оглянулся только под конец. Очень хорошо помню это чувство - засосало под ложечкой, ты понимаешь, что уже все потеряно, но еще на что-то надеешься - наверху у палатки мелькнула чья-то тень. Через несколько секунд и я уже был наверху. Мои вещи, разбросанные валялись внутри, пропал фотоаппарат, какие-то вещи и ксивник с документами, который я зачем-то впервые за всю поездку снял с себя!
Я не помню, как выскочил из палатки, взяв в руку острый камень, и бросился в погоню. Стало уже совсем темно, но я слышал, как кто-то убегает от меня вверх по крутому склону на каменистое плато. У меня и сейчас, когда я пишу, скулы сводит от ненависти, а тогда я просто хотел убить, убить, убить. Я бежал вверх, не думая об осторожности на осыпающихся камнях. Но воры уже перевалили за вершину холма. Когда я поднялся, то метался как зверь, не зная в какую сторону продолжить преследование. За холмом была дорога, ведущая к блок-посту. И я решил бежать туда. Не знаю, на что я надеялся. Может быть на то, что преступники побежали в том направлении, или что постовые и были ворами? Я бежал, и мне было очень больно, физически больно в груди, от того, что я все потерял.
На посту я все объяснил и мы зачем-то побежали обратно. Забежали к моей палатке, взбежали на гору и даже постреляли из калаша. Но все равно пришлось вернуться на пост. Я остался ночевать там, пытаясь не обращать внимания на щемящее чувство утраты. Утром я, уже под конвоем, вернулся назад и забрал палатку, обошел окрестности в поисках паспорта, но конечно ничего не нашел.
Полицейские отправили меня обратно, откуда я пришел, на попутном хрен-знает чем. И я в третий раз оказался в Герате. Я даже полюбил этот город. Там удивительно красивый сосновый парк. Было очень здорово купить здоровенную афганскую дыню и съесть ее за компанию с прохожим, или местными мальчишками. Я прошел мимо сосен, дошел до центра города. Я чувствовал себя просто ужасно. Мне было безумно жаль фотоаппарата, я страшно корил себя за продолбанный паспорт. Перспективы мои были никудышными. Я остановился у знакомого магазина и купил себе на последние мороженку в вафельном стаканчике. После этого я остался еще и без денег. Самое смешное, что в тот момент я был абсолютно спокоен. Без денег, без документов, с мороженкой в руке и в Афганистане.
Тюрьма.
Дела мои были плохи. Потеряв паспорт в чужой стране, нужно ехать в консульство. Туда, в Кабул, ведут две дороги, и на обеих мне уже не понравилось. Даже если попытаться проехать - на первом же посту у меня спросят документы, и я буду ездить из одной ментовки в другую, пока не окажусь в главной ментовке в Герате. Поэтому я сам попросил отвезти меня туда первого попавшегося мента. Подошел и сказал, что у меня украли все деньги и документы и мне нужно в отделение полиции. Там я дошел до начальника, смог позвонить в консульство и рассказать о своей судьбе. И попал в заключение.
Не могу сказать, что следующие две недели я провел в настоящей тюрьме. Скорее это был домашний арест. Это было главное здание антитеррористического подразделения полиции в Герате. А сидел я в маленькой комнатушке, в которой обычно видимо спали простые дежурные. Под мой кроватью лежали два здоровенных снаряда: один целый, другой раскуроченный, а за дверью сидел солдат, время от времени откладывающий автомат в сторону и куривший траву.
Главный начальник считал меня чем-то вроде животного в зоопарке, и любил мной хвастаться. Придут к нему гости по делу, а он велит послать за мной и всем меня показывает: вот, какого шурави я держу тут у себя! Гости пытались вспомнить пару фраз по-русски, угощали меня сахаром (да, настоящим белым сахаром к чаю), а я во время таких показов всегда пользовался моментом и спрашивал, нет ли вестей из консульства. Вестей не было.
В один из таких хвастовских визитов меня показывали какому-то молодому человеку в солнечных очках. Из под очков за мной пристально наблюдали. Да и фиг с ним, я к этому привык. Вдруг этот молодой человек спросил человеческим языком: «Ты что, правда по-русски говоришь?» Охренеть просто! Оказалось, что это украинский путешественник, случайно оказавшийся в этой же ментовке. Как же его звали, дай бог памяти, по-моему Богдан. Богдан, если ты прочитаешь эти заметки, то спасибо тебе большое - было круто, что ты пару раз меня навестил и угощал бананами!
Иногда начальник хвастался мне добычей. В один из дней они захватили какую-то тучу боеприпасов, и мне на радостях давали подержать огромный тяжеленный кусок ржавой трубы с приваренной ручкой. Видимо это был какой-то гранатомет. По крайней мере к ней в комплекте шли такие интересные снаряды. Так же подержал в руках мины: советские, похожие на огромные старые консервы, и иранские, похожие на праздничный торт. Если бы я был террористом-смертником, то я мог бы взорвать весь город!
В остальном дни мои проходили довольно однообразно. В туалет я ходил два раза в сутки под конвоем приставленного ко мне солдата. В одно из посещений я взобрался на унитаз и нарисовал на пыльном окне под потолком слово Grom - никнейм какого-то заебавшего меня в моем маленьком городке графитчика. Ржал так, что чуть с сортира не упал, представляя что он и сюда добрался, чтобы оставить своей ебучий тег. Что-то происходило с моей психикой.
Денег у меня не было. Поэтому едой со мной делились солдаты. Обычно это был рис с зирой, кувшин айрана, какие-нибудь тушеные овощи и длинная афганская булка, которую можно было есть, пока она горячая, а потом она каким-то чудом превращалась в блевотную несъедобную массу.
Итого, незанятым у меня оставалось еще 95% дня. И это то, о чем я до сих пор вспоминаю с теплой улыбкой. Это было прекрасное время! За неделю до моего попадания в тюрьму я купил себе на базаре несколько теннисных мячиков. Не помню уже зачем. По-моему они удивили меня своей дешевизной и ненужностью (вряд ли в Афгане играют в большой теннис). Я решил учиться жонглировать. Нет не так. Я решил основательно начать жонглировать! Очень основательно.
Гребаных 6 часов в сутки я проводил стоя у кровати и кидая мячи. Каждый день все свое время я жонглировал. Как я радовался, когда наконец-то смог десять раз перекинуть два мяча левой рукой. Потом я кидал по тысяче раз и левой и правой в обе стороны. Научился делать прямой и обратный каскад, учился кидать шары по-кругу. Это стало началом долгой дружбы. Я заморочился так, что по возвращению на родину я еще несколько лет занимался жонглированием и освоил кучу трюков. На моей полке до сих пор лежат несколько шаров, которые я иногда кидаю, чтобы расслабиться.
Вечерами, когда уходило все начальство, я играл с каким-то дядькой в перекидывание мяча. Мы становились в разных концах узкого коридора. Он снимал кобуру с пистолетом. И мы начинали кидать друг другу мяч с отскоком по центру. Нужно было кинуть как можно быстрее, так чтобы было трудно поймать. Так мы играли какое-то время, а потом, ни слова не говоря друг другу, прощались. Это была странная дружба.
Еще я пел. Я не то что бы какой-то певец и считаю, что у меня получается не очень хорошо. Но я вспомнил и спел по сто раз все песни, какие знал. Вечерами я пел раз за разом «темную ночь», «эх, дороги», «как на черный Терек», «снилось мне», «выйду ночью в поле с конем», «ой, то не вечер». Я грустил.
Я вспоминал стихи. Все стихи, какие мог вспомнить. Часами выцарапывал их себя строчку за строчкой, подставляя слова, по крупицам восстанавливая их в памяти:
Достать пролетку за шесть гривен.
Чрез благовест, чрез клик колес
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Или все таки черней? Черней он слез, или шумней? И что там дальше? Я даже восстановил в памяти «письма римскому другу» Иосифа Александровича, и еще десяток его стихов, чем несказанно тогда гордился. Ходил по комнате, бормотал различные варианты, а потом опять возвращался к жонглированию и пению.
Мне конечно было очень херово. Я понимал, сколько доставил всем проблем. Как переживают за меня дома. Я все еще очень переживал из-за потерянных вещей. При этом я был в полной информационной изоляции, не зная, сколько еще здесь пробуду и делается ли хоть что-то для моего освобождения. Я собрал все несчастья, совершил все ошибки, какие можно было совершить. Мне было стыдно перед всеми, и стыдно до сих пор. Из всех своих путешествий, про Афганистан я никогда не рассказываю. Мне было плохо и я не представлял, сколько еще пробуду времени в заключении.
Но с другой стороны, эти две недели, проведенные с самим собой, оказались ценнейшим подарком, который просто так не получишь. Сейчас мне кажется, что только ради этого стоило все затевать. Потому что толкнула меня на это путешествие не жажда посмотреть мир, или сделать красивые фотографии. Мне кажется, что на самом деле это был какой-то поиск самого себя, попытка что-то себе доказать, эскапизм юноши, не уверенного в том, правильно ли он живет, тот ли у него путь в жизни, хочет ли он заниматься теми вещами, к которым его подталкивает общество. И здесь, в заключении, было время над всем этим подумать.
Мне очень не хватало возможности пользоваться родным языком. Когда в начале второй недели мне подарили тетрадь и карандаш, я был просто счастлив. Тетрадка вполне заменила мне собеседника. Я решил записать в нее все вещи, которые я считаю главными в жизни, все мысли, какие приходят мне в голову, когда я думаю, что правильно, а что нет. Я наводил порядок у себя в голове и расставлял приоритеты (важнее всего любимые и родные, потом твое любимое дело, потом твое здоровье, потом твое положение в обществе, потом зарабатывание денег), переводил свои ощущения в точные формулировки. А к точным формулировкам долго и со вкусом рисовал картинки. Удивительно, как много можно обдумать, оставшись в одиночестве, когда ни с кем не можешь перекинуться ни словом.
Сейчас все это кажется каким-то бредом, но тогда, там я ощущал все это бурной жизнью. Кажется, что в те две недели вполне можно уместить обычные пол года. И для меня до сих пор то время значит очень много.
Чудесное освобождение.
Я не люблю вспоминать эти истории и стыжусь их. Мне приходится только догадываться какое количество проблем я доставил нашему МИДу. И мне не хочется даже представлять, какого было моим близким. Но я рад, что в конечном итоге им довольно быстро удалось меня вызволить.
Когда я был в Кабуле, то успел зарегистрироваться в русском консульстве. Это было очень хорошо. Поэтому, когда позвонил в консульство и рассказал, что со мной произошло, они хотя бы знали, что такой человек действительно был в стране.
Чтобы вернуться из другой страны, потеряв паспорт, нужно получить свидетельство о возвращении на родину. Документ, который может выдать только лично в руки консул. При этом нужно еще доказать, что ты это ты.
Над моим освобождением работала целая система. Из Кабула посылали запросы в МИД, оттуда ко мне домой, в мой маленький город. Лично в руки консул передать мне бумагу не мог. А я без документов не мог прилететь или приехать в Кабул. Поэтому решили, что меня должен встретить российский консул в Туркменистане. Но для этого мне должны были дать визу Туркмении, а давать юридически ее было некому, так как свидетельство ждет меня на той стороне границы. При этом Афганские пограничники тоже должны были выпустить человека без документов. Все это требовало такого количества бумаг и такого количества согласований между нашим МИДом, МИДом Туркмении и Афганистана, между нашими консульствами в Кабуле и Ашхабаде и прекрасным консульством Туркмении в Герате, что мне страшно представить, сколько людей было вовлечено в операцию спасения.
И в то время, как шла эта напряженная работа, где бумаги стремительно летали из консульства в консульство, совершались важные звонки, а наш МИД пытался меня спасти, я сидел в полной абсолютной тишине. Я не знал, делается ли хоть что-то и каждый день надеялся услышать новости.
Потом все завертелось довольно быстро. Целый день мы ездили по всем главным городским учреждениям, ко всем главным начальникам собирать подписи. Меня демонстрировали, что-то тарабанили на пушту, доставали ворох бумаг. Потом я испытывал долгий осуждающий взгляд начальства и получал подписи. Большое спасибо консулу Туркменистана, он с помощником принял участие в моей судьбе и искренне помогал, пару раз навестил, взял на себя ответственность перед своим МИДом за выдачу мне визы и даже договорился с знакомым водителем, чтобы тот довез меня до границы
Рано или поздно, но я оказался на границе с Туркменистаном. Там, стоя на какой-то советской развалюхе, скрестя руки на груди меня высматривали два хмурых человека. Наш консул и врач посольства в Ашхабаде - не буду лишний раз писать их имен. Консул передал мне мое свидетельство о возвращении на родину. Три часа на таможне гордого Туркменистана, где не только перетрясли все мои вещи, но по-настоящему и всерьез перелистывали каждую страницу моей тетради на предмет контрабанды, и я оказался на дружественной советской территории. Ура!
По дороге в Ашхабад вначале была какая-то неловкость. Я чувствовал себя всем виноватым, но мне хотелось пообщаться наконец-то с русскими людьми. А консул и врач сначала пытались хранить серьезность, но потом решили так: «даже хорошо, что ты такой мудак, вот хоть на три дня от семей и работы вырвались, отдохнем!»
Наконец-то начало счастье, которое, к сожалению уже не такое интересное: мы общались, купались в каких-то каналах, заночевали в городе Мары, заливали туркменский бензин за 30 коп/литр, а вместо омывайки - водку, останавливались в шашлычках и так пару дней ехали к Ашхабаду. Я даже успел немного посмотреть город, пожить пару дней на посольской квартире, объехать окрестные достопримечательности.
К своему удивлению я в какой-то момент увидел, что эти занятые и серьезные люди прекрасно поняли мои мотивы и сами не лишены авантюризма. Консул через пару дней пригласил меня домой на ужин, показывал варана, которого, будучи охотником, сам поймал недавно в горах, демонстрировал своего ручного сокола. Смысл этого визита я понял потом, когда он знакомил меня с сыном со словами: «Вот, Герман, тебе будет полезно узнать, на что люди готовы пойти ради своих увлечений». Мы классно пообщались, я рассказал о своих приключениях, а сам узнал о жизни туркменских школьников и Рухмане.
В аэропорт я ехал на посольской машине с работником, которому строго настрого наказали точно отправить меня на хрен на родину и проследить, чтобы проблем от меня больше не было. Он подошел к этому делу очень серьезно. Его строгая фигура в черном пиджаке провожала меня взглядом до самого самолета. И я уверен, что он покинул аэропорт, только после того, как я взлетел. А я летел первый раз в жизни и у меня сердце замирала, но не от этого, а потому что скоро я окажусь дома.
Допрос в ФСБ
Когда я уже стал забывать все эти истории, когда мне уже нестерпимо хотелось отправиться в новое путешествие, а Афганистан был полностью позабыт, то есть примерно через неделю после возвращения, в моей квартире раздался странный телефонный звонок.
- Алло.
- Игорь Владимирович, почему вы так долго к телефону идете?
- Эм. Я…
- Неважно. Завтра в десять часов ждем вас в управлении ФСБ. На проходной вас встретят.
Здание ФСБ у нас в городе немного страшноватое: серое, монолитное и пустынное. Проходя мимо, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь выходил или заходил. Я неловко топтался у порога, думая что сделаю с шутниками, когда догадаюсь, кто меня так разыграл. Но через несколько минут действительно вышел молодой человек и сказал следовать за ним.
Меня отвели в какую-то классическую, стереотипы писать можно, комнату допроса большим столом и непрозрачным стеклом в пол стены. Мне все время казалось, что за стеклом кто-то за мной наблюдает. За столом сидел строгий мужчина лет тридцати пяти, а у него за спиной с блокнотиком сидел какой-то рыжий парень. Рыжий! С блокнотиком! Сразу понятно, что один матерый, а второй учится и не мешает.
Дальше начался какой-то бред, который на удивление очень хорошо давил на психику. Многозначительное молчание, тяжелые взгляды и фразы: «Ты сам то хоть понимаешь во что ты вляпался? Любишь путешествовать? Я думаю, что вряд ли ты еще когда-нибудь уедешь из России».
Я сижу, волнуюсь, все еще не понимаю, зачем я здесь. А рыжий, гад, смотрит внимательно и записывает, смотрит и записывает.
- Тебе маму свою не жалко? Ты представляешь хоть что ей пришлось вынести?
Я вяло рассказываю о том, что у меня золотая мама, преподаватель литературы и мудрейший человек. И что я всем желаю такого взаимопонимания, какое есть у нас. Ну и конечно я понимаю, что ей было тяжело.
- Ладно, я понял, что маму тебе не жаль, а Сашу не жалко?
Рыжий вообще во все глаза уже смотрит и строчит что-то в своем блокнотике. Секунду я думаю, а потом понимаю, что они имеют в виду Сашу, с которой у нас были романтические отношения в одиннадцатом классе. Нифига себе у них сведения о моей личной жизни. Впрочем, конечно, не совсем верные - с Сашей у нас ничего не вышло и мы давно не общались. Но главный уже заметил, что я немного ошарашен и продолжает многозначительно и недосказано вываливать на меня какие-то факты.
- Думаешь мы не знаем, про кого тогда в газете писали? Мы все знаем и про тебя и про брата твоего.
Ого, думаю. Когда мы с моим знакомым журналистом, чтобы вылечить его творческий кризис, придумывали постановочную статью «ШОК! ВУРДАЛАКИ! НИГИЛИСТЫ!», он мне говорил, что это все шутки ради и имена он никому не расскажет, и он вообще журналист имеет право не разглашать героев. Теперь получается, что пошутили, а его там за жопу взяли, и он сразу рассказал, что за люди на фотографиях изображают сектантов-вампиров. Смешная была статья, круто всех надурили, но какой-то осадочек теперь.
- И про друзей твоих их из НБП знаем.
- Да вовсе они мне не друзья.
- Да знаем мы все.
Я сижу и удивляюсь. Со школы значит на меня досье есть. С газеты есть. С университета и то есть. Кого волнует, что я здороваюсь на переменах с парнями-историками? У нас вообще не истфиле отношения теплые, все друг друга знают. Ну да, я знаю, какие там у кого политические взгляды, но для меня они просто чуваки с параллельных групп. А теперь получается, что кто-то следит и записывает там, с кем я здороваюсь, и есть ли среди них социально вредные элементы.
- Да, мы все про тебя знаем. И про старика того бородатого, в той деревушке в Афганистане все знаем.
Сказал и смотрит мне в глаза не отрываясь. Это потом я понял, что вот ради этой фразы все и затевалось, а тогда мне было почему-то очень неуютно. Но про старика я вообще ничего не понял.
- Что, не ожидал? Знаем. Так о чем вы с эти дедушкой бородатым тогда говорили?
Рыжий там вообще, мне кажется, уже в блокноте дыру от усилия прошкрябал - смотрит на меня своими рыбьими глазами и пишет. Я не понимал о чем мне говорят, но прямо чувствовал себя виновным. Но главный понял, что заход неудачный, и сразу продолжил уже в другом направлении.
- Ты понимаешь, что тебе нужна помощь. Сейчас с твоим паспортом поймают какого-нибудь наркоторговца, который везет сто килограмм героина в Россию. И кто тебе поможет? Паспорт твой и проблем у тебя будет огромное количество. А новый паспорт ты теперь вообще не получишь.
Потом допрос наш закончился, и главный сделал вид, что устал от работы, и по отечески так меня спросил, курю ли я. Я тогда еще иногда курил, и он сказал, что сам поможет мне выйти из здания, заодно перекурит. На улице мы сразу оказались в такой неформальной обстановке и он сразу, угостив сигаретой, сказал, что прекрасно меня понимает. У него, мол, есть друзья среди байкеров, и он знает, что такое настоящее увлечение, и как люди меняют всю свою жизнь ради этого. Дал мне свой номер телефона и сказал, чтобы я ему позвонил, если вдруг что-то вспомню еще, что он мне поможет из всего этого выкрутиться.
Докурили, попрощались, бычки в урну, и я, как загипнотизированный кролик, пошел домой.
Сейчас все это звучит как-то комично, но почему-то за прошедшие шесть лет я ни разу полностью никому не рассказал о всех своих злоключениях. Я ужасно не люблю рассказывать про Афганистан. Мне стыдно. Я собрал все проблемы, какие только можно было, совершил все ошибки, какие можно совершить. Но дело даже не в этом, ведь проблемы и опасности бывают в каждом путешествии.
Стыдно, потому что мне хотелось что-то кому-то, а самое главное самому себе, доказать. Проверить себя на прочность. Сунуться в самое пекло и выйти оттуда победителем. Это были какие-то совершенно мальчишеские дела. Какой-то воображаемый мир, который краешком коснулся реальности и разлетелся на куски, доставив всем кучу хлопот.
С одной стороны не хочется все это вспоминать и выглядеть дураком. Вроде бы есть что рассказать и так: с тех пор я побывал почти в пятидесяти странах, последние годы совсем помешался на спорте и мотаюсь по скалам с веревками и железом, каждую зиму мы придумываем с друзьями какую-нибудь экспедицию в Африку, да и вообще в жизни все хорошо.
С другой стороны, не нужно забывать каким ты был. Даже если эти воспоминания не слишком приятные. Поэтому я позволю себе воскресить в памяти себя двадцатилетнего, решившего совершить захватывающее и опасное путешествие в Афганистан.
Помню, как я отправлял письма друзьям. Самой первой в списке адресов рассылки стояла моя мама. Я устраивался в дешевом интернет кафе, с такими знаете желтыми-желтыми от старости компьютерами, и описывал все, как оно есть. То есть примерно так: « С шутками и прибаутками я доехал от Кабула до Герата через Газни и Кандагар».
Потом я удалял из рассылки маму и писал новое письмо: «Блядь, нихуя не с шутками, нихуя не с прибаутками. Просто полный пиздец. Прежде чем читать дальше, пообещайте, что моя мама об этом не узнает».
Внизу истории из моего путешествия по Афганистану летом 2007. Я окончил второй курс университета, мне исполнилось 20 лет. И на вопрос, который сейчас возникает у меня в голове, ну не дурак ли я был, я могу ответить только утвердительно. Я все понимал, но ничего не мог с собой поделать. Я помню, как зимой читал информацию по Афгану и уже знал, что еду, что точно еду. Я хорошо помню, как шел в Кабуле по дороге, ведущей в Газни. Каждые сто метров, от центра к окраине, становились все мрачнее. Следы от пуль, разрушенные дома, железные фонарные столбы, с дырами от снарядов посередине. За неделю, которую я провел в стране, талибы успели расстрелять двух инженеров, журналиста, в плен попали двадцать три корейских миссионера. Я подписал в русском консульстве в Кабуле бумагу о том, что меня предупредили о положении в стране, и что я в своей возможной смерти никого не виню. Я проехал от Мазари-Шарифа до Кабула и написал друзьям письмо, что на хрен надо, я возвращаюсь домой и дальше не поеду. Но сам почему-то шел вперед.
Только прежде, чем читать, что из этого вышло, помните - моей маме ни слова!
История первая. О том, как мои кроссовки спасли мне жизнь.
Наш автобус тронулся сквозь утреннюю кабульскую мглу, сквозь туман, сквозь зевоту и пока еще тихие улицы. Я смотрел в окно, сидя на самом последнем сиденье длинного Икаруса, весь замотанный в афганскую одежду. Что-то в утреннем пейзаже казалось мне очень странным, секунда, и я с удивлением понял, что мы проезжаем мимо вклинившегося инородным телом в средневековье типового советского элеватора.
Постепенно начинало светать. Рядом со мной сидел какой-то древний старичок безобидной наружности, но общаться со мной он почему-то не горел желанием, что вообще-то странно для Афганистана. Я предавался размышлениям. Дорога от Кабула через Газни, Кандагар в Герат довольно длинна. И, как меня уверяли, довольно опасна. Вообще, я попал в это место в довольно паршивое время. Ситуация с 2001 года, когда американцы захватили страну, первоначально довольно спокойная, все ухудшалась, и я, в июле 2007 года только въехав в Афганистан, уже не удивлялся новостям: на следующий день после моего приезда двадцать три корейца были захвачены талибами именно на той дороге, по которой я сейчас ехал, где-то были убиты несколько немцев, в другом месте убиты инженеры на строительстве дорог, в третьем - расстреляли журналиста.
Поэтому, когда через час нас обогнала колонна БТР-ов, я принял это как должное. Трассу перекрыли, все машины встали на обочину. Прогуливаясь вместе с афганцами невдалеке от автобуса, я наслаждался трелями пулеметных очередей - буквально в километре от нас военные яростно кого-то обстреливали.
Через пару часов трассу снова открыли и мы поехали. Я был довольно мрачен и размышлял о том, что будет, если не всех талибов расстреляли. Может тогда они захотят сами кого-нибудь расстрелять? Тем временем наш автобус проехал Кандагар - один из самых южных городов Афганистана, и, наверное, самый опасный что в советское время, что в американское.
Кандагар остался позади, мы отъехали от него уже на добрые сто километров. Я расслабился и, сняв кроссовки, с ногами сидел на своем месте. Жара в 40 градусов, пустыня и низкие горы за окном, разбитая дорога.
Вдруг раздалось странное «тра-та-та», которое мне сразу не понравилось. И особенно в этом «тра-та-та», оказавшемся автоматной очередью, мне не понравилось то, что время от времени очень звонко раздавалось какое-то «дзинь». Это был звук пуль, попадавших по автобусу.
Дикий страх. Разом. Без всяких прелюдий. Один общий дикий страх на весь автобус, заполнивший все вокруг, сливший всех людей в одно целое. Кто-то пытался спрятаться под сиденьем, кто-то вытаскивал деньги, кто-то их, наоборот, куда-то убирал. Все выглядывали в окна. Один молодой парень вдруг вспомнил про меня и кинул мне свой платок, чтобы я укрылся. Кинул через весь салон, и платок, как бывает возможно только во сне, спокойно пролетел все это расстояние и упал мне на колени. Автобус превратился в один огромный сгусток страха.
Черт, почему мы не едем? Блядь. Надо же ехать. Мы стоим. Они стреляли по шинам? Сквозь щелочку между штор смотрю на грязных, замотанных в какое-то тряпье вооруженных людей, идущих по пустынной дороге к нашему автобусу.
Быстро достаю все деньги, которые были при мне и решаю, что отдам их сразу же. Потом большую часть из них зачем-то прячу под сиденьем. Потом выглядываю в окно. Потом, потом, потом. Тысяча мыслей за одну секунду. Речитативом повторяю: «Бля, бля, бля, бля, бля, бля». И одновременно думаю, а как я себя поведу? Совершенно очевидно, что меня сейчас расстреляют. Интересно, какими будут мои последние секунды? Я встану, рвану ворот рубахи и крикну: «Стреляй, сука!»? Или я буду ползать в слезах и соплях, пока не получу пулю в затылок? Речитативом звучит: «Бля, бля, бля, бля, бля, бля!». Очень интересно, обоссусь ли я от страха, обосрусь ли? Очень интересно.
Выглядываю в окошко - они уже совсем близко. Руки трясутся. Вдруг понимаю, что я до сих пор сижу босиком с ногами на сиденье, а мои кроссовки валяются под сиденьем. Черт, что же я за мудак? Сейчас талибы поднимутся в автобус и попросят меня на выход, мол, пора уж и расстреливать. И что я им скажу? «Подождите, ребята, я сейчас шнурки завяжу»? Не годится людей подводить, я им, может быть, план срываю, может, у них график? Кое-как попадаю ногами в кроссовки, пытаюсь завязать непослушными руками шнурки, совершаю кучу лишних движений, вожусь и дергаюсь. Но, в конце концов, справляюсь с задачей - кроссовки на мне.
И тут меня отпускает. Все дела перед смертью сделал - кроссовки надел. Я становлюсь абсолютно, невероятно спокоен. И именно это спокойствие, полученное через старые полуразвалившиеся кроссовки, сохранило мне жизнь. В это время дверь автобуса открывается, и в салон входят люди. Как и все, я закрываю голову руками и смотрю в пол. Что-то сказали на пушту. Старичок, сидящий рядом со мной, тихонько сделал мне знак поднять голову. Очень не хочется следовать его указаниям. Очень-очень. Но я убираю руки, поднимаю взгляд и долгую секунду смотрю в глаза человеку в грязных черных лохмотьях с автоматом Калашникова в руках. Платком замотано все его лицо, только дикие, страшные, звериные глаза горят совершенно сумасшедшим огнем. Глаза, много раз спокойно смотревшие на убитые тела, на густеющую кровь, на синеющие внутренности. Глаза такие же голубые, как у меня.
Снова опускаю голову и прижимаю ее руками к коленям. Минута - неясные фразы на пушту, несколько звонких ударов кому-то, жадные глотки воды, звук открывающейся двери, талибы выходят, мотор заводится. И мы, так неожиданно свободные, едем дальше.
История вторая
Моя ода радости. Я помню, как меня спросили после возвращения из Афганистана, какой был мой самый счастливый момент за последний год. Спросили так просто, без всякой задней мысли. И кто-то в компании вспоминал свои ощущения, когда он увидел Эйфелеву башню, кто-то вспоминал свои прогулки по Дамаску.
Свой самый счастливый момент я тоже вспомнил, но промолчал и делиться впечатлениями не стал. Потому что ощущения мои были непонятными с первого взгляда, но я точно помню, что я был безумно, как будто даже по-звериному счастлив. Так начинается эта история.
Добравшись до Герата, я решил ехать дальше и завершить афганское кольцо, проехав полностью по дороге от Мазари-Шарифа через Пули-Хумри, перевал Селанг, Кабул, Газни, Кандагар, Герат, Маймене и вернуться к точке старта. Пока это мне с шутками и прибаутками удавалось.
Оставался последний рывок по самой северной и, как я предполагал, самой безопасной части маршрута. Спустя пару дней я добрался до деревушки Калай-Нау и, как обычно, потратил весь день на хождение по ментовкам. На следующие сутки я пешком пошел в сторону Маргаба - маленького городка по пути в Мазар. Долгие часы, бредя по пыльным горным дорогам, изредка наблюдая небольшие поселения афганцев, я думал о том, что меня ждет впереди. Полиция думала, что меня там ждут талибы, так как по свежим данным разведки несколько их отрядов было замечено в последние две недели рядом с Маргабом. И это меня совсем не радовало.
Дорога петляла между невысокими выжженными солнцем горами. Я шел и думал, что, вероятно, талибы не попадутся мне, ну, а я не попадусь талибам. Вдруг из-за поворота навстречу мне выехал мотоциклист, резко затормозил рядом и начал что-то орать. Это вполне нормальная реакция на непонятного одинокого белого человека, невесть что делающего в Афганистане на горной дороге с большим рюкзаком за плечами. Я тоже покричал в ответ и совсем было собрался идти дальше, как вдруг заметил у человека автомат. Заметил я его ровно за секунду до того, как мотоциклист за него схватился и навел на меня. Так-с, понятно, никуда пока не идем, человеку очень хочется поговорить, а кто я такой, чтобы его расстраивать?
Тут из-за той же горы на огромной скорости выезжает грузовик, тормозит рядом со мной, и из него выпрыгивают люди с автоматами, а с самого грузовика на меня орет дикого вида разъяренный псих с пулеметом в руках. Ко мне бегут люди и с гримасами ярости наставляют на меня автоматы. А я, совершенно не владея собой, совершенно себя не контролируя, совершенно не понимая ничего вокруг, в каком-то животном всеобъемлющем страхе, полностью заполнившем меня, ни имея ни одной мысли в голове, пытаюсь сказать им, что меня не нужно убивать. Машу руками в безмолвном суетливом «не надо» одному, но тот лишь яростней тычет в меня автоматом, поворачиваюсь в другую сторону - дуло автомата, в третью - дуло автомата. Меня валят в овраг, сдергивают рюкзак. Пожалуйста не надо! Рот наполняется песком и пылью. Ну пожалуйста не надо. В затылок упирается дуло автомата.
И именно тут наступает самый счастливый, самый лучший, самый хороший момент моего путешествия: на моих руках защелкиваются наручники, и я понимаю, что это полиция. Как я был счастлив в этот момент! Как радостно я кричал своим новым друзьям: «Полис!? Полис!! Хуб! Хуб! Ман Руси, шурави, джаангард. Полис - дуст!». Я выражал свою радость и говорил им, что они мои друзья. А они, все еще дикие, нервные, кинули меня в кузов грузовика и помчались по дороге, то и дело угрожая ударить меня прикладом или застрелить. Но я уже не верил в плохие качества этих прекрасных людей и был полностью счастлив, даже несмотря на то, что держаться за что-либо скованными руками было невозможно. Я постоянно бился обо все углы, падал с покрышки, на которой сидел, неловко забирался обратно, снова бился и падал.
Мы вернулись в ту деревню, которую я прошел несколько часов назад, и уже там я узнал от командира, к которому мы приехали, что, когда мои новые друзья встретили меня, они с большим ужасом убегали от талибов, с которыми перестреливались до этого. И в послебоевой горячке чуть не пристрелили меня. Спасибо им за это «чуть».
Надеюсь, после предыдущих двух историй, никто не спросит меня, почему я вдруг решил несколько дней прогуляться пешком в сторону границы с Туркменией. Потому что я дебил. Просто я всегда любил походы, и ничто так не успокоит нервы, как долгая прогулка. Ну а кроме того, я подал документы на визу Ирана, раз иных способов покинуть эту страну я не видел. Визу нужно было ждать неделю, что выгодно отличало ее от визы Туркмении, которую нужно было ждать несравненно дольше.
Не буду утомлять вас скучными подробностями, как я крадучись обходил посты (они так и так бы меня пропустили, но сначала я потратил бы несколько часов на то, чтобы объехать под конвоем всех начальников). Как я общался с молодыми ребятами, работающими дробильщиками щебня (а они показывали мне русскую порнуху на телефоне). Как я на жаре напивался из колодца полным ведром мутной, но ледяной воды (а ведро, конечно, было сделано из автомобильных покрышек). Я просто шел весь день, наслаждаясь природой, средневековыми домами местных жителей, здороваясь с седыми бородатыми старичками (кто знает, может быть им было недалеко за тридцать?), выпивая чай в домах, стоящих на обочине, любуясь привычными выкрашенными в красный камнями вдоль дороги (так здесь обозначают минные поля).
День был и правда чудесный. Я почти не потратил времени на последнем блок-посту и пошел ставить палатку между каменистых холмов у озерца. Я чувствовал себя просто прекрасно. От красоты вокруг, от работы собственных мышц, от свежего воздуха и предвкушения ужина на лице появлялась улыбка.
От палатки к озеру вела узкая тропинка между больших валунов. Солнце только-только скрылось, я поужинал и решил спуститься, набрать воды. Сто метров до озера вниз я шел ни о чем не думая, и оглянулся только под конец. Очень хорошо помню это чувство - засосало под ложечкой, ты понимаешь, что уже все потеряно, но еще на что-то надеешься - наверху у палатки мелькнула чья-то тень. Через несколько секунд и я уже был наверху. Мои вещи, разбросанные валялись внутри, пропал фотоаппарат, какие-то вещи и ксивник с документами, который я зачем-то впервые за всю поездку снял с себя!
Я не помню, как выскочил из палатки, взяв в руку острый камень, и бросился в погоню. Стало уже совсем темно, но я слышал, как кто-то убегает от меня вверх по крутому склону на каменистое плато. У меня и сейчас, когда я пишу, скулы сводит от ненависти, а тогда я просто хотел убить, убить, убить. Я бежал вверх, не думая об осторожности на осыпающихся камнях. Но воры уже перевалили за вершину холма. Когда я поднялся, то метался как зверь, не зная в какую сторону продолжить преследование. За холмом была дорога, ведущая к блок-посту. И я решил бежать туда. Не знаю, на что я надеялся. Может быть на то, что преступники побежали в том направлении, или что постовые и были ворами? Я бежал, и мне было очень больно, физически больно в груди, от того, что я все потерял.
На посту я все объяснил и мы зачем-то побежали обратно. Забежали к моей палатке, взбежали на гору и даже постреляли из калаша. Но все равно пришлось вернуться на пост. Я остался ночевать там, пытаясь не обращать внимания на щемящее чувство утраты. Утром я, уже под конвоем, вернулся назад и забрал палатку, обошел окрестности в поисках паспорта, но конечно ничего не нашел.
Полицейские отправили меня обратно, откуда я пришел, на попутном хрен-знает чем. И я в третий раз оказался в Герате. Я даже полюбил этот город. Там удивительно красивый сосновый парк. Было очень здорово купить здоровенную афганскую дыню и съесть ее за компанию с прохожим, или местными мальчишками. Я прошел мимо сосен, дошел до центра города. Я чувствовал себя просто ужасно. Мне было безумно жаль фотоаппарата, я страшно корил себя за продолбанный паспорт. Перспективы мои были никудышными. Я остановился у знакомого магазина и купил себе на последние мороженку в вафельном стаканчике. После этого я остался еще и без денег. Самое смешное, что в тот момент я был абсолютно спокоен. Без денег, без документов, с мороженкой в руке и в Афганистане.
Тюрьма.
Дела мои были плохи. Потеряв паспорт в чужой стране, нужно ехать в консульство. Туда, в Кабул, ведут две дороги, и на обеих мне уже не понравилось. Даже если попытаться проехать - на первом же посту у меня спросят документы, и я буду ездить из одной ментовки в другую, пока не окажусь в главной ментовке в Герате. Поэтому я сам попросил отвезти меня туда первого попавшегося мента. Подошел и сказал, что у меня украли все деньги и документы и мне нужно в отделение полиции. Там я дошел до начальника, смог позвонить в консульство и рассказать о своей судьбе. И попал в заключение.
Не могу сказать, что следующие две недели я провел в настоящей тюрьме. Скорее это был домашний арест. Это было главное здание антитеррористического подразделения полиции в Герате. А сидел я в маленькой комнатушке, в которой обычно видимо спали простые дежурные. Под мой кроватью лежали два здоровенных снаряда: один целый, другой раскуроченный, а за дверью сидел солдат, время от времени откладывающий автомат в сторону и куривший траву.
Главный начальник считал меня чем-то вроде животного в зоопарке, и любил мной хвастаться. Придут к нему гости по делу, а он велит послать за мной и всем меня показывает: вот, какого шурави я держу тут у себя! Гости пытались вспомнить пару фраз по-русски, угощали меня сахаром (да, настоящим белым сахаром к чаю), а я во время таких показов всегда пользовался моментом и спрашивал, нет ли вестей из консульства. Вестей не было.
В один из таких хвастовских визитов меня показывали какому-то молодому человеку в солнечных очках. Из под очков за мной пристально наблюдали. Да и фиг с ним, я к этому привык. Вдруг этот молодой человек спросил человеческим языком: «Ты что, правда по-русски говоришь?» Охренеть просто! Оказалось, что это украинский путешественник, случайно оказавшийся в этой же ментовке. Как же его звали, дай бог памяти, по-моему Богдан. Богдан, если ты прочитаешь эти заметки, то спасибо тебе большое - было круто, что ты пару раз меня навестил и угощал бананами!
Иногда начальник хвастался мне добычей. В один из дней они захватили какую-то тучу боеприпасов, и мне на радостях давали подержать огромный тяжеленный кусок ржавой трубы с приваренной ручкой. Видимо это был какой-то гранатомет. По крайней мере к ней в комплекте шли такие интересные снаряды. Так же подержал в руках мины: советские, похожие на огромные старые консервы, и иранские, похожие на праздничный торт. Если бы я был террористом-смертником, то я мог бы взорвать весь город!
В остальном дни мои проходили довольно однообразно. В туалет я ходил два раза в сутки под конвоем приставленного ко мне солдата. В одно из посещений я взобрался на унитаз и нарисовал на пыльном окне под потолком слово Grom - никнейм какого-то заебавшего меня в моем маленьком городке графитчика. Ржал так, что чуть с сортира не упал, представляя что он и сюда добрался, чтобы оставить своей ебучий тег. Что-то происходило с моей психикой.
Денег у меня не было. Поэтому едой со мной делились солдаты. Обычно это был рис с зирой, кувшин айрана, какие-нибудь тушеные овощи и длинная афганская булка, которую можно было есть, пока она горячая, а потом она каким-то чудом превращалась в блевотную несъедобную массу.
Итого, незанятым у меня оставалось еще 95% дня. И это то, о чем я до сих пор вспоминаю с теплой улыбкой. Это было прекрасное время! За неделю до моего попадания в тюрьму я купил себе на базаре несколько теннисных мячиков. Не помню уже зачем. По-моему они удивили меня своей дешевизной и ненужностью (вряд ли в Афгане играют в большой теннис). Я решил учиться жонглировать. Нет не так. Я решил основательно начать жонглировать! Очень основательно.
Гребаных 6 часов в сутки я проводил стоя у кровати и кидая мячи. Каждый день все свое время я жонглировал. Как я радовался, когда наконец-то смог десять раз перекинуть два мяча левой рукой. Потом я кидал по тысяче раз и левой и правой в обе стороны. Научился делать прямой и обратный каскад, учился кидать шары по-кругу. Это стало началом долгой дружбы. Я заморочился так, что по возвращению на родину я еще несколько лет занимался жонглированием и освоил кучу трюков. На моей полке до сих пор лежат несколько шаров, которые я иногда кидаю, чтобы расслабиться.
Вечерами, когда уходило все начальство, я играл с каким-то дядькой в перекидывание мяча. Мы становились в разных концах узкого коридора. Он снимал кобуру с пистолетом. И мы начинали кидать друг другу мяч с отскоком по центру. Нужно было кинуть как можно быстрее, так чтобы было трудно поймать. Так мы играли какое-то время, а потом, ни слова не говоря друг другу, прощались. Это была странная дружба.
Еще я пел. Я не то что бы какой-то певец и считаю, что у меня получается не очень хорошо. Но я вспомнил и спел по сто раз все песни, какие знал. Вечерами я пел раз за разом «темную ночь», «эх, дороги», «как на черный Терек», «снилось мне», «выйду ночью в поле с конем», «ой, то не вечер». Я грустил.
Я вспоминал стихи. Все стихи, какие мог вспомнить. Часами выцарапывал их себя строчку за строчкой, подставляя слова, по крупицам восстанавливая их в памяти:
Достать пролетку за шесть гривен.
Чрез благовест, чрез клик колес
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Или все таки черней? Черней он слез, или шумней? И что там дальше? Я даже восстановил в памяти «письма римскому другу» Иосифа Александровича, и еще десяток его стихов, чем несказанно тогда гордился. Ходил по комнате, бормотал различные варианты, а потом опять возвращался к жонглированию и пению.
Мне конечно было очень херово. Я понимал, сколько доставил всем проблем. Как переживают за меня дома. Я все еще очень переживал из-за потерянных вещей. При этом я был в полной информационной изоляции, не зная, сколько еще здесь пробуду и делается ли хоть что-то для моего освобождения. Я собрал все несчастья, совершил все ошибки, какие можно было совершить. Мне было стыдно перед всеми, и стыдно до сих пор. Из всех своих путешествий, про Афганистан я никогда не рассказываю. Мне было плохо и я не представлял, сколько еще пробуду времени в заключении.
Но с другой стороны, эти две недели, проведенные с самим собой, оказались ценнейшим подарком, который просто так не получишь. Сейчас мне кажется, что только ради этого стоило все затевать. Потому что толкнула меня на это путешествие не жажда посмотреть мир, или сделать красивые фотографии. Мне кажется, что на самом деле это был какой-то поиск самого себя, попытка что-то себе доказать, эскапизм юноши, не уверенного в том, правильно ли он живет, тот ли у него путь в жизни, хочет ли он заниматься теми вещами, к которым его подталкивает общество. И здесь, в заключении, было время над всем этим подумать.
Мне очень не хватало возможности пользоваться родным языком. Когда в начале второй недели мне подарили тетрадь и карандаш, я был просто счастлив. Тетрадка вполне заменила мне собеседника. Я решил записать в нее все вещи, которые я считаю главными в жизни, все мысли, какие приходят мне в голову, когда я думаю, что правильно, а что нет. Я наводил порядок у себя в голове и расставлял приоритеты (важнее всего любимые и родные, потом твое любимое дело, потом твое здоровье, потом твое положение в обществе, потом зарабатывание денег), переводил свои ощущения в точные формулировки. А к точным формулировкам долго и со вкусом рисовал картинки. Удивительно, как много можно обдумать, оставшись в одиночестве, когда ни с кем не можешь перекинуться ни словом.
Сейчас все это кажется каким-то бредом, но тогда, там я ощущал все это бурной жизнью. Кажется, что в те две недели вполне можно уместить обычные пол года. И для меня до сих пор то время значит очень много.
Чудесное освобождение.
Я не люблю вспоминать эти истории и стыжусь их. Мне приходится только догадываться какое количество проблем я доставил нашему МИДу. И мне не хочется даже представлять, какого было моим близким. Но я рад, что в конечном итоге им довольно быстро удалось меня вызволить.
Когда я был в Кабуле, то успел зарегистрироваться в русском консульстве. Это было очень хорошо. Поэтому, когда позвонил в консульство и рассказал, что со мной произошло, они хотя бы знали, что такой человек действительно был в стране.
Чтобы вернуться из другой страны, потеряв паспорт, нужно получить свидетельство о возвращении на родину. Документ, который может выдать только лично в руки консул. При этом нужно еще доказать, что ты это ты.
Над моим освобождением работала целая система. Из Кабула посылали запросы в МИД, оттуда ко мне домой, в мой маленький город. Лично в руки консул передать мне бумагу не мог. А я без документов не мог прилететь или приехать в Кабул. Поэтому решили, что меня должен встретить российский консул в Туркменистане. Но для этого мне должны были дать визу Туркмении, а давать юридически ее было некому, так как свидетельство ждет меня на той стороне границы. При этом Афганские пограничники тоже должны были выпустить человека без документов. Все это требовало такого количества бумаг и такого количества согласований между нашим МИДом, МИДом Туркмении и Афганистана, между нашими консульствами в Кабуле и Ашхабаде и прекрасным консульством Туркмении в Герате, что мне страшно представить, сколько людей было вовлечено в операцию спасения.
И в то время, как шла эта напряженная работа, где бумаги стремительно летали из консульства в консульство, совершались важные звонки, а наш МИД пытался меня спасти, я сидел в полной абсолютной тишине. Я не знал, делается ли хоть что-то и каждый день надеялся услышать новости.
Потом все завертелось довольно быстро. Целый день мы ездили по всем главным городским учреждениям, ко всем главным начальникам собирать подписи. Меня демонстрировали, что-то тарабанили на пушту, доставали ворох бумаг. Потом я испытывал долгий осуждающий взгляд начальства и получал подписи. Большое спасибо консулу Туркменистана, он с помощником принял участие в моей судьбе и искренне помогал, пару раз навестил, взял на себя ответственность перед своим МИДом за выдачу мне визы и даже договорился с знакомым водителем, чтобы тот довез меня до границы
Рано или поздно, но я оказался на границе с Туркменистаном. Там, стоя на какой-то советской развалюхе, скрестя руки на груди меня высматривали два хмурых человека. Наш консул и врач посольства в Ашхабаде - не буду лишний раз писать их имен. Консул передал мне мое свидетельство о возвращении на родину. Три часа на таможне гордого Туркменистана, где не только перетрясли все мои вещи, но по-настоящему и всерьез перелистывали каждую страницу моей тетради на предмет контрабанды, и я оказался на дружественной советской территории. Ура!
По дороге в Ашхабад вначале была какая-то неловкость. Я чувствовал себя всем виноватым, но мне хотелось пообщаться наконец-то с русскими людьми. А консул и врач сначала пытались хранить серьезность, но потом решили так: «даже хорошо, что ты такой мудак, вот хоть на три дня от семей и работы вырвались, отдохнем!»
Наконец-то начало счастье, которое, к сожалению уже не такое интересное: мы общались, купались в каких-то каналах, заночевали в городе Мары, заливали туркменский бензин за 30 коп/литр, а вместо омывайки - водку, останавливались в шашлычках и так пару дней ехали к Ашхабаду. Я даже успел немного посмотреть город, пожить пару дней на посольской квартире, объехать окрестные достопримечательности.
К своему удивлению я в какой-то момент увидел, что эти занятые и серьезные люди прекрасно поняли мои мотивы и сами не лишены авантюризма. Консул через пару дней пригласил меня домой на ужин, показывал варана, которого, будучи охотником, сам поймал недавно в горах, демонстрировал своего ручного сокола. Смысл этого визита я понял потом, когда он знакомил меня с сыном со словами: «Вот, Герман, тебе будет полезно узнать, на что люди готовы пойти ради своих увлечений». Мы классно пообщались, я рассказал о своих приключениях, а сам узнал о жизни туркменских школьников и Рухмане.
В аэропорт я ехал на посольской машине с работником, которому строго настрого наказали точно отправить меня на хрен на родину и проследить, чтобы проблем от меня больше не было. Он подошел к этому делу очень серьезно. Его строгая фигура в черном пиджаке провожала меня взглядом до самого самолета. И я уверен, что он покинул аэропорт, только после того, как я взлетел. А я летел первый раз в жизни и у меня сердце замирала, но не от этого, а потому что скоро я окажусь дома.
Допрос в ФСБ
Когда я уже стал забывать все эти истории, когда мне уже нестерпимо хотелось отправиться в новое путешествие, а Афганистан был полностью позабыт, то есть примерно через неделю после возвращения, в моей квартире раздался странный телефонный звонок.
- Алло.
- Игорь Владимирович, почему вы так долго к телефону идете?
- Эм. Я…
- Неважно. Завтра в десять часов ждем вас в управлении ФСБ. На проходной вас встретят.
Здание ФСБ у нас в городе немного страшноватое: серое, монолитное и пустынное. Проходя мимо, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь выходил или заходил. Я неловко топтался у порога, думая что сделаю с шутниками, когда догадаюсь, кто меня так разыграл. Но через несколько минут действительно вышел молодой человек и сказал следовать за ним.
Меня отвели в какую-то классическую, стереотипы писать можно, комнату допроса большим столом и непрозрачным стеклом в пол стены. Мне все время казалось, что за стеклом кто-то за мной наблюдает. За столом сидел строгий мужчина лет тридцати пяти, а у него за спиной с блокнотиком сидел какой-то рыжий парень. Рыжий! С блокнотиком! Сразу понятно, что один матерый, а второй учится и не мешает.
Дальше начался какой-то бред, который на удивление очень хорошо давил на психику. Многозначительное молчание, тяжелые взгляды и фразы: «Ты сам то хоть понимаешь во что ты вляпался? Любишь путешествовать? Я думаю, что вряд ли ты еще когда-нибудь уедешь из России».
Я сижу, волнуюсь, все еще не понимаю, зачем я здесь. А рыжий, гад, смотрит внимательно и записывает, смотрит и записывает.
- Тебе маму свою не жалко? Ты представляешь хоть что ей пришлось вынести?
Я вяло рассказываю о том, что у меня золотая мама, преподаватель литературы и мудрейший человек. И что я всем желаю такого взаимопонимания, какое есть у нас. Ну и конечно я понимаю, что ей было тяжело.
- Ладно, я понял, что маму тебе не жаль, а Сашу не жалко?
Рыжий вообще во все глаза уже смотрит и строчит что-то в своем блокнотике. Секунду я думаю, а потом понимаю, что они имеют в виду Сашу, с которой у нас были романтические отношения в одиннадцатом классе. Нифига себе у них сведения о моей личной жизни. Впрочем, конечно, не совсем верные - с Сашей у нас ничего не вышло и мы давно не общались. Но главный уже заметил, что я немного ошарашен и продолжает многозначительно и недосказано вываливать на меня какие-то факты.
- Думаешь мы не знаем, про кого тогда в газете писали? Мы все знаем и про тебя и про брата твоего.
Ого, думаю. Когда мы с моим знакомым журналистом, чтобы вылечить его творческий кризис, придумывали постановочную статью «ШОК! ВУРДАЛАКИ! НИГИЛИСТЫ!», он мне говорил, что это все шутки ради и имена он никому не расскажет, и он вообще журналист имеет право не разглашать героев. Теперь получается, что пошутили, а его там за жопу взяли, и он сразу рассказал, что за люди на фотографиях изображают сектантов-вампиров. Смешная была статья, круто всех надурили, но какой-то осадочек теперь.
- И про друзей твоих их из НБП знаем.
- Да вовсе они мне не друзья.
- Да знаем мы все.
Я сижу и удивляюсь. Со школы значит на меня досье есть. С газеты есть. С университета и то есть. Кого волнует, что я здороваюсь на переменах с парнями-историками? У нас вообще не истфиле отношения теплые, все друг друга знают. Ну да, я знаю, какие там у кого политические взгляды, но для меня они просто чуваки с параллельных групп. А теперь получается, что кто-то следит и записывает там, с кем я здороваюсь, и есть ли среди них социально вредные элементы.
- Да, мы все про тебя знаем. И про старика того бородатого, в той деревушке в Афганистане все знаем.
Сказал и смотрит мне в глаза не отрываясь. Это потом я понял, что вот ради этой фразы все и затевалось, а тогда мне было почему-то очень неуютно. Но про старика я вообще ничего не понял.
- Что, не ожидал? Знаем. Так о чем вы с эти дедушкой бородатым тогда говорили?
Рыжий там вообще, мне кажется, уже в блокноте дыру от усилия прошкрябал - смотрит на меня своими рыбьими глазами и пишет. Я не понимал о чем мне говорят, но прямо чувствовал себя виновным. Но главный понял, что заход неудачный, и сразу продолжил уже в другом направлении.
- Ты понимаешь, что тебе нужна помощь. Сейчас с твоим паспортом поймают какого-нибудь наркоторговца, который везет сто килограмм героина в Россию. И кто тебе поможет? Паспорт твой и проблем у тебя будет огромное количество. А новый паспорт ты теперь вообще не получишь.
Потом допрос наш закончился, и главный сделал вид, что устал от работы, и по отечески так меня спросил, курю ли я. Я тогда еще иногда курил, и он сказал, что сам поможет мне выйти из здания, заодно перекурит. На улице мы сразу оказались в такой неформальной обстановке и он сразу, угостив сигаретой, сказал, что прекрасно меня понимает. У него, мол, есть друзья среди байкеров, и он знает, что такое настоящее увлечение, и как люди меняют всю свою жизнь ради этого. Дал мне свой номер телефона и сказал, чтобы я ему позвонил, если вдруг что-то вспомню еще, что он мне поможет из всего этого выкрутиться.
Докурили, попрощались, бычки в урну, и я, как загипнотизированный кролик, пошел домой.