Я блуждал в игрушечной чаще и открыл лазоревый грот...
Лет в 15-16 я довольно много читал русской поэзии. То есть, началось всё, пожалуй, с возникшей вдруг любви к Лермонтову (ещё на пару лет раньше)... но потом был некоторая пауза, прервалась которая вдруг Брюсовым. Сейчас я едва ли вернусь к нему, но тогда это был отчего-то взрыв. И тогда же - обнаружившаяся у родителей "На берегах Невы" И. Одоевцевой. Фактически, ещё раньше, чем я начал читать поэтов Серебряного века, я читал о них. Можно критиковать мемуары Ираиды Густавовны за "необъективность" и, возможно, некую "неисторичность", но Гумилёв, Блок, Белый, Мандельштам, Г. Иванов (и менее известные личности) ожили для меня в первую очередь благодаря именно "...Неве" ("На берегах Сены", кстати, я даже не начинал). Да что! Такую фамилию - Мандельштам - я там впервые и встретил.
Вскоре я записался в целых две библиотеки города Цимлянска (первая делила крышу с отделом ЗАГС, вторая была встроена в пролетарскую малосемейку) и за полвесны и лето перетаскал оттуда всё, что имело отношение к стихам на русском языке - начиная от символистов и оканчивая "Частью речи" Бродского (но это для меня всё же был тогда хардкор).
Жаркими степными ночами переписывал черной гелевой ручкой особо зацепившие тексты в отжатую у деда линованную тетрадь формата А4 (как сейчас предполагаю, предназначавшуюся изначально стать журналом регистрации инструктажей по технике безопасности при эксплуатации каких-нибудь сосудов под давлением). Всё же и что-то из Бродского туда попало. Вскоре же, когда библиотечный материал был переработан, всё чаще стали просачиваться тексты Высоцкого, Шевчука, Цоя и Кинчева (Галича и Башлачёва я тогда совсем не знал)... Даже пара вещей Маргариты Пушкиной (кажется, именно её текстом сей гроссбух и завершился). Ближе к финишу стал попадаться и откровенный порожняк, чем-то тогда тронувший - всего и не вспомнить... Спустя пару лет сборник этот благополучно куда-то ушёл в общаге Волгодонского филиала НПИ, но к тому времени я уже был поглощён самостоятельным (как казалось) стихосложением и особого значения не придал.
Всё (ну, или почти), что я переписывал, как-то само запоминалось (а что не запоминалось, училось уже по тетради). Сейчас я сам в некотором шоке от того, сколько знал наизусть в те годы.
Ну, знал и знал; молодой мозг - что с него взять... Но позже, к концу второго курса (уже в Новочеркасске), вдруг осознал, что не помню из тех записей почти ничего. Отрывки мог выудить, но стихи целиком - редко когда. Лучше прочих, пожалуй, сохранились Высоцкий и Пастернак. И практически неприкосновенным остался только Мандельштам. Почти всё (за исключением, может, двух-трёх стихов), что я тогда перенёс в свою тетрадь из Мандельштама, знаю и сейчас, спустя 14 лет.
Помню: что-то вроде ноября 2002-го; около 9 часов вечера. Я приехал в Ростов налегке, поднимаюсь по Большой Садовой от Привокзальной площади. Отчего-то страстно, остро захотелось почитать, перечитать раннего Мандельштама (собственно, почти исключительно раннего я к тому времени и знал). И вот подхожу к парку имени гопников Горького, а на парапете, что вдоль тротуара, тогда происходила всякая торговля - картины, фенечки, монетки... И вот ближе к мэрии замечаю крохотный книжный развальчик, и там - в мягкой обложке, чуть меньше ста страниц - "Камень" и "Tristia". Кишинёв, 1990. Рублей 20 или 25.
Такое.
Вот она слева от клавиатуры лежит. Давно не открывал, а сегодня за день прочёл "Камень".
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от неё не приемлю,
Но люблю мою бедную землю
Оттого, что иной не видал.
О подобном будут - позже - Бродский и Геннадий Жуков. Только плотнее и больнее. Потому что им будет не по семнадцать. А человеку, написашему вышеприведённое, было столько. И я ему верю.