И немного про Иммануила Канта, грядущего юбиляра
И немного про Иммануила Канта, грядущего юбиляра
Помните про доктора Вулике из романа Томаса Манна «Будденброки»? Я писал про него недавно, и про прусский дух, и про категорический императив, который стал знаменем этого жестокого директора гимназии, где поселился новый дух и ʺтеперь превыше всего ставились такие понятия, как авторитет, долг, сила, служба, карьераʺ, а прусская субординация воцарилась полновластно.
И представим, а это не трудно представить, вот торжественное мероприятие, вот восходит доктор Вулике на кафедру, чтобы рассказать отрокам-ученикам про необходимость послушания и дисциплины, и начинает свою речь с цитаты из Канта, с простых и, несмотря на свою метафизическую корявость, сильных слов:
«Мы подчинены дисциплине разума и во всех наших максимах не должны забывать о подчиненности ему, в чем-либо отступать от него или, питая какую-то иллюзию самолюбия, сколько-нибудь уменьшать вес закона (хотя его и дает наш собственный разум) тем, что определяющее основание нашей воли, хотя и сообразно с законом, мы бы усматривали не в самом законе и не в уважении к этому закону, а в чем-то ином. Долг и обязанность - только так мы должны называть наше отношение к моральному закону. Хотя мы законодательные члены возможного через свободу царства нравственности, представляемого практическим разумом и побуждающего нас к уважению, но вместе с тем мы подданные, а не глава этого царства, и непризнание нашей низшей ступени как сотворенных существ и отказ самомнения уважать святой закон есть уже отступничество от него по духу, хотя бы буква закона и была соблюдена».
(Критика практического разума)
И еще раз напомню, что подчинение моральному закону не предполагает ни любви к Другому, ни симпатии, ни сочувствия, ни эмпатии, никакого горизонтального понимающего взаимодействия, только вертикальное безусловное, безоговорочное принятие морального императива. Императива, который трудно не нарушить (Вы в жизни ни разу никого не обманывали? Вы врете!). Нельзя следовать категорическим требованиям императива всегда и всюду. Где-то придется оступиться.
И преданность моральному закону оборачивается чувством вины, за невозможность его исполнения. Никогда нет уверенности, что в следующий миг ты не попадешь в ситуацию, когда ненароком не нарушишь требования категорического императива. Принципиальность оборачивается уязвимостью. И вина становится хронической. Вина преследует.
Это вина не перед Другим человеком, это вина перед Законом, перед высшим недостижимым Законом. Вина, которая превращает человека во прах и заставляет думать о собственной ничтожности по сравнению с предписаниями морального законодательства. Вина, которая собственное Я превращает в объект порицания. Вина, которая заставляет человека ненавидеть себя, презирать себя. Чувство вины теряет свой источник. Чувство вины уходит в подсознание. Но, чувство вины работает. Подсознательное чувство вины заставляет искать искупление. Вина бросает в объятия Авторитета, где раздавленный императивом человек сможет найти успокоение и уверенность в объятиях Большого и Сильного Друга, Брата, Отца. Вина заставляет присваивать отчужденную истину, и служить ей. И т.д, и т.п. Вина перед расплывчатым моральным законом трансформируется в вину перед теми, кто говорит от имени Закона, или сам является Законом. Главное, есть ощущение вины, предзаданно-изначальное чувство вины, а уж объект, перед которым надо чувствовать себя виновным найдется сам. И не факт, что это будет просто Другой, к которому категорический императив запрещает обращаться при исполнении своего морального долга. Добрый поступок - это результат ужаса перед Законом, а не просто непонятно откуда взявшееся желание сделать доброе другому человеку.
Принципиальность оборачивается уязвимостью. Моральный императив жесток. И человек становится жестоким по отношению к самому себе. Человек сам для себя становится объектом жестокого обращения. Человек влюбляется в жестокость по отношению к самому себе. Человек становится жестоким по отношению к Другим. Другие люди превращаются для него в объекты жестокого обращения. Жестокость к себе и жестокость к Другим - это то, что существует совместно. Отчужденный от самого себя через категорические требования морального закона человек отчуждается от других носителей человеческих эмоций, которым ему императивно запрещено соответствовать и сопереживать при совершении морального поступка.
P.S. Не будем забывать, что согласно Канту, моральный поступок из чувства любви - это патология. Моральный поступок из добрых чувств - это патология. Ибо, и в том, и в другом случае, поступок лишен чистоты разума, под ними не будет объективных оснований в виде разума. А страсти - плохой путеводитель в мире добра. Потом, уже ближе к старости, Кант в «Антропологии с прагматической точки зрения» напишет, что, все-таки, есть добрые страсти, и уж пусть лучше будут они, чем совсем ничего. И для темных, суетливых, глупых людишек добрые страсти - это своего рода подготовка для принятия морального императива, к которому они придут, когда выйдут из тьмы своего несовершеннолетия и обретут разум для самостоятельного мышления.
P.P.S. Можно, конечно, сказать, что во времена Канта слово ʺпатологияʺ имело немного другой смысл (патологическим было все зависимое от чувств, инстинктивное, животное, и т.п.). Но, я вас умоляю, не смешите мои тапочки. Туфта это все.
P.P.P.S. И эти механически воспроизводимые, бездумно повторяемые и ставшие анекдотически популярными слова про ʺзвездное небо над головой и моральный закон внутри насʺ (Заключение ʺКритики практического разумаʺ) - это жестоко даже по отношению к Канту, ибо противоречит его представлениям о самостоятельности и совершеннолетии индивида, который в своих действиях способен опираться только на свой рассудок, а не на внешние мнения и суждения. Когда-то, в разноцветные годы Перестройки эти слова впервые прозвучали в программе ʺВзглядʺ, и всех поразили, и всем запомнились. Потом, на исходе 90-х, или в нулевые усушливые годы, помню, в какой-то передаче, посвященной интеллектуальной деградации юношества, известный телеведущий Дмитрий Дибров пристально и сурово, не без ехидства, взирая на молодую аудиторию, с пафосом проговаривал слова про звездное небо и моральный закон, и восклицал-вопрошал: ʺА вот вы мне скажите, что в данном случае имел в виду Гегель?!ʺ. Никто его не поправил, насколько я помню. Сейчас можно не читать Канта, но ты уже специалист по Канту, если при случае способен серьезно, или полушутя, с легкой ненатужной иронией сообщить окружающим что-то про звездное небо над головой, моральный закон внутри, и благоговение спутанное с удивлением перед оными.
Просто дополнение:
В конце концов, безобъектное чувство вины может свидетельствовать о недостатке Бытия, как у Хайдеггера; или о упрятанных в бессознательных психических травмах, как у Фрейда.
Как-то так, если очень и очень коротко
И скажите мне, что я не прав - я прислушаюсь к вашим словам, и может быть соглашусь. А может быть и нет.
Ах, мне просто хочется поспорить!
А разве можно не любить старика Канта? Разве можно не любить этого милого старичка, этого аккуратного чудака в напудренном паричке? Все, все мы как один человек любим, уважаем Иммануила Канта, и одобряем все им написанное! Нет, я не ерничаю, и не амикошонствую, как может показаться. Но, что-то не дает покоя. Может съел что-нибудь не то, кто знает. В общем, как-то так получается
Помните про доктора Вулике из романа Томаса Манна «Будденброки»? Я писал про него недавно, и про прусский дух, и про категорический императив, который стал знаменем этого жестокого директора гимназии, где поселился новый дух и ʺтеперь превыше всего ставились такие понятия, как авторитет, долг, сила, служба, карьераʺ, а прусская субординация воцарилась полновластно.
И представим, а это не трудно представить, вот торжественное мероприятие, вот восходит доктор Вулике на кафедру, чтобы рассказать отрокам-ученикам про необходимость послушания и дисциплины, и начинает свою речь с цитаты из Канта, с простых и, несмотря на свою метафизическую корявость, сильных слов:
«Мы подчинены дисциплине разума и во всех наших максимах не должны забывать о подчиненности ему, в чем-либо отступать от него или, питая какую-то иллюзию самолюбия, сколько-нибудь уменьшать вес закона (хотя его и дает наш собственный разум) тем, что определяющее основание нашей воли, хотя и сообразно с законом, мы бы усматривали не в самом законе и не в уважении к этому закону, а в чем-то ином. Долг и обязанность - только так мы должны называть наше отношение к моральному закону. Хотя мы законодательные члены возможного через свободу царства нравственности, представляемого практическим разумом и побуждающего нас к уважению, но вместе с тем мы подданные, а не глава этого царства, и непризнание нашей низшей ступени как сотворенных существ и отказ самомнения уважать святой закон есть уже отступничество от него по духу, хотя бы буква закона и была соблюдена».
(Критика практического разума)
И еще раз напомню, что подчинение моральному закону не предполагает ни любви к Другому, ни симпатии, ни сочувствия, ни эмпатии, никакого горизонтального понимающего взаимодействия, только вертикальное безусловное, безоговорочное принятие морального императива. Императива, который трудно не нарушить (Вы в жизни ни разу никого не обманывали? Вы врете!). Нельзя следовать категорическим требованиям императива всегда и всюду. Где-то придется оступиться.
И преданность моральному закону оборачивается чувством вины, за невозможность его исполнения. Никогда нет уверенности, что в следующий миг ты не попадешь в ситуацию, когда ненароком не нарушишь требования категорического императива. Принципиальность оборачивается уязвимостью. И вина становится хронической. Вина преследует.
Это вина не перед Другим человеком, это вина перед Законом, перед высшим недостижимым Законом. Вина, которая превращает человека во прах и заставляет думать о собственной ничтожности по сравнению с предписаниями морального законодательства. Вина, которая собственное Я превращает в объект порицания. Вина, которая заставляет человека ненавидеть себя, презирать себя. Чувство вины теряет свой источник. Чувство вины уходит в подсознание. Но, чувство вины работает. Подсознательное чувство вины заставляет искать искупление. Вина бросает в объятия Авторитета, где раздавленный императивом человек сможет найти успокоение и уверенность в объятиях Большого и Сильного Друга, Брата, Отца. Вина заставляет присваивать отчужденную истину, и служить ей. И т.д, и т.п. Вина перед расплывчатым моральным законом трансформируется в вину перед теми, кто говорит от имени Закона, или сам является Законом. Главное, есть ощущение вины, предзаданно-изначальное чувство вины, а уж объект, перед которым надо чувствовать себя виновным найдется сам. И не факт, что это будет просто Другой, к которому категорический императив запрещает обращаться при исполнении своего морального долга. Добрый поступок - это результат ужаса перед Законом, а не просто непонятно откуда взявшееся желание сделать доброе другому человеку.
Принципиальность оборачивается уязвимостью. Моральный императив жесток. И человек становится жестоким по отношению к самому себе. Человек сам для себя становится объектом жестокого обращения. Человек влюбляется в жестокость по отношению к самому себе. Человек становится жестоким по отношению к Другим. Другие люди превращаются для него в объекты жестокого обращения. Жестокость к себе и жестокость к Другим - это то, что существует совместно. Отчужденный от самого себя через категорические требования морального закона человек отчуждается от других носителей человеческих эмоций, которым ему императивно запрещено соответствовать и сопереживать при совершении морального поступка.
P.S. Не будем забывать, что согласно Канту, моральный поступок из чувства любви - это патология. Моральный поступок из добрых чувств - это патология. Ибо, и в том, и в другом случае, поступок лишен чистоты разума, под ними не будет объективных оснований в виде разума. А страсти - плохой путеводитель в мире добра. Потом, уже ближе к старости, Кант в «Антропологии с прагматической точки зрения» напишет, что, все-таки, есть добрые страсти, и уж пусть лучше будут они, чем совсем ничего. И для темных, суетливых, глупых людишек добрые страсти - это своего рода подготовка для принятия морального императива, к которому они придут, когда выйдут из тьмы своего несовершеннолетия и обретут разум для самостоятельного мышления.
P.P.S. Можно, конечно, сказать, что во времена Канта слово ʺпатологияʺ имело немного другой смысл (патологическим было все зависимое от чувств, инстинктивное, животное, и т.п.). Но, я вас умоляю, не смешите мои тапочки. Туфта это все.
P.P.P.S. И эти механически воспроизводимые, бездумно повторяемые и ставшие анекдотически популярными слова про ʺзвездное небо над головой и моральный закон внутри насʺ (Заключение ʺКритики практического разумаʺ) - это жестоко даже по отношению к Канту, ибо противоречит его представлениям о самостоятельности и совершеннолетии индивида, который в своих действиях способен опираться только на свой рассудок, а не на внешние мнения и суждения. Когда-то, в разноцветные годы Перестройки эти слова впервые прозвучали в программе ʺВзглядʺ, и всех поразили, и всем запомнились. Потом, на исходе 90-х, или в нулевые усушливые годы, помню, в какой-то передаче, посвященной интеллектуальной деградации юношества, известный телеведущий Дмитрий Дибров пристально и сурово, не без ехидства, взирая на молодую аудиторию, с пафосом проговаривал слова про звездное небо и моральный закон, и восклицал-вопрошал: ʺА вот вы мне скажите, что в данном случае имел в виду Гегель?!ʺ. Никто его не поправил, насколько я помню. Сейчас можно не читать Канта, но ты уже специалист по Канту, если при случае способен серьезно, или полушутя, с легкой ненатужной иронией сообщить окружающим что-то про звездное небо над головой, моральный закон внутри, и благоговение спутанное с удивлением перед оными.
Просто дополнение:
В конце концов, безобъектное чувство вины может свидетельствовать о недостатке Бытия, как у Хайдеггера; или о упрятанных в бессознательных психических травмах, как у Фрейда.
Как-то так, если очень и очень коротко
И скажите мне, что я не прав - я прислушаюсь к вашим словам, и может быть соглашусь. А может быть и нет.
Ах, мне просто хочется поспорить!
А разве можно не любить старика Канта? Разве можно не любить этого милого старичка, этого аккуратного чудака в напудренном паричке? Все, все мы как один человек любим, уважаем Иммануила Канта, и одобряем все им написанное! Нет, я не ерничаю, и не амикошонствую, как может показаться. Но, что-то не дает покоя. Может съел что-нибудь не то, кто знает. В общем, как-то так получается