Из неотправленных писем
Милый друг!
У нас здесь творится какое-то безумие! Ты знаешь, я живу на тихой улочке с малоэтажными домами викторианской эпохи, недалеко от парка. Каждое утро буднего дня я иду до станции - 7 минут до перекрёстка и ещё минуты 3-4 через стройку. Порой я думаю, что это лучшие 7 минут моего дня. После перекрёстка начинается обычный, скучный городской ад - снующие люди, строительные ограждения, листовки, газеты, урны, скрежет поездов... Но и до перекрёстка творится какое-то безумие, но другого рода.
Я выхожу из дома, и тут же, в утренней тишине, не меня набрасывается весна. Я иду по заасфальтированной улице мимо кирпичных домов, а она выскакивает из каждого садика - необузданно, напористо. И ведь здесь не бывает холодов, здесь не все умирает до конца: вечно-зелены не только ёлки, трава становится просто менее яркой; но да - кое-то теряет листья... Тем не менее, на солнечных радостях, природа просыпается яростная, быстрая и жадная до жизни. Старый плющ настойчиво ползёт по кирпичной стене, впивается, подгоняемый и обгоняемый свежими, сочно-зелеными шустрыми листьями; сирень перевешивается через забор тяжелыми гроздями, и кажется, что её набухшие цветы распустятся прямо на голову случайному прохожему, который, возможно, так и не поймёт, за что на него вылилось это счастье; вечно-красные ягоды вечно-зелёного остролиста стали ещё краснее за компанию со всем честным народом. Есть ещё деревья цвета вина, кусты с нежными, пушистыми кисточками цветоножек, есть стройные лиловые цветы, упруго и любопытно вылезшие из земли... А небо уже не в голую костлявую веточку, а в полупрозрачное кружево молодых листьев, и ещё поддерживает, а не обтекает дерево.
Эта волна безудержной жизни подхватывает меня и спускает вниз, к перекрёстку, где с разгону швыряет в то, другое. Теперь так происходит каждое утро и каждый раз неожидано, отчего я пробираюсь между людей и сажусь в поезд озадаченная - как же так получается: и то правда, и это?..
У нас здесь творится какое-то безумие! Ты знаешь, я живу на тихой улочке с малоэтажными домами викторианской эпохи, недалеко от парка. Каждое утро буднего дня я иду до станции - 7 минут до перекрёстка и ещё минуты 3-4 через стройку. Порой я думаю, что это лучшие 7 минут моего дня. После перекрёстка начинается обычный, скучный городской ад - снующие люди, строительные ограждения, листовки, газеты, урны, скрежет поездов... Но и до перекрёстка творится какое-то безумие, но другого рода.
Я выхожу из дома, и тут же, в утренней тишине, не меня набрасывается весна. Я иду по заасфальтированной улице мимо кирпичных домов, а она выскакивает из каждого садика - необузданно, напористо. И ведь здесь не бывает холодов, здесь не все умирает до конца: вечно-зелены не только ёлки, трава становится просто менее яркой; но да - кое-то теряет листья... Тем не менее, на солнечных радостях, природа просыпается яростная, быстрая и жадная до жизни. Старый плющ настойчиво ползёт по кирпичной стене, впивается, подгоняемый и обгоняемый свежими, сочно-зелеными шустрыми листьями; сирень перевешивается через забор тяжелыми гроздями, и кажется, что её набухшие цветы распустятся прямо на голову случайному прохожему, который, возможно, так и не поймёт, за что на него вылилось это счастье; вечно-красные ягоды вечно-зелёного остролиста стали ещё краснее за компанию со всем честным народом. Есть ещё деревья цвета вина, кусты с нежными, пушистыми кисточками цветоножек, есть стройные лиловые цветы, упруго и любопытно вылезшие из земли... А небо уже не в голую костлявую веточку, а в полупрозрачное кружево молодых листьев, и ещё поддерживает, а не обтекает дерево.
Эта волна безудержной жизни подхватывает меня и спускает вниз, к перекрёстку, где с разгону швыряет в то, другое. Теперь так происходит каждое утро и каждый раз неожидано, отчего я пробираюсь между людей и сажусь в поезд озадаченная - как же так получается: и то правда, и это?..